Неточные совпадения
Князь Д.
В. Голицын, тогдашний генерал-губернатор, человек слабый, но благородный, образованный и очень уважаемый, увлек московское общество, и как-то все уладилось по-домашнему, то
есть без особенного вмешательства
правительства.
В несколько дней
было открыто двадцать больниц, они не стоили
правительству ни копейки, все
было сделано на пожертвованные деньги.
Правительство, прощая Пассеков, и не думало им возвратить какую-нибудь долю именья. Истощенный усилиями и лишениями, старик слег
в постель; не знали, чем
будут обедать завтра.
Разумеется, объяснять
было нечего, я писал уклончивые и пустые фразы
в ответ.
В одном месте аудитор открыл фразу: «Все конституционные хартии ни к чему не ведут, это контракты между господином и рабами; задача не
в том, чтоб рабам
было лучше, но чтоб не
было рабов». Когда мне пришлось объяснять эту фразу, я заметил, что я не вижу никакой обязанности защищать конституционное
правительство и что, если б я его защищал, меня
в этом обвинили бы.
Вообще поляков, сосланных на житье, не теснят, но материальное положение ужасно для тех, которые не имеют состояния.
Правительство дает неимущим по 15 рублей ассигнациями
в месяц; из этих денег следует платить за квартиру, одеваться,
есть и отапливаться.
В довольно больших городах,
в Казани, Тобольске, можно
было что-нибудь выработать уроками, концертами, играя на балах, рисуя портреты, заводя танцклассы.
В Перми и Вятке не
было и этих средств, И несмотря на то, у русских они не просили ничего.
В тридцатых годах убеждения наши
были слишком юны, слишком страстны и горячи, чтоб не
быть исключительными. Мы могли холодно уважать круг Станкевича, но сблизиться не могли. Они чертили философские системы, занимались анализом себя и успокоивались
в роскошном пантеизме, из которого не исключалось христианство. Мы мечтали о том, как начать
в России новый союз по образцу декабристов, и самую науку считали средством.
Правительство постаралось закрепить нас
в революционных тенденциях наших.
— С какими же рассуждениями? Вот оно — наклонность к порицанию
правительства. Скажу вам откровенно, одно делает вам честь, это ваше искреннее сознание, и оно
будет, наверно, принято графом
в соображение.
Я пожал руку жене — на лице у нее
были пятны, рука горела. Что за спех,
в десять часов вечера, заговор открыт, побег, драгоценная жизнь Николая Павловича
в опасности? «Действительно, — подумал я, — я виноват перед будочником, чему
было дивиться, что при этом
правительстве какой-нибудь из его агентов прирезал двух-трех прохожих; будочники второй и третьей степени разве лучше своего товарища на Синем мосту? А сам-то будочник будочников?»
Но оно и не прошло так: на минуту все, даже сонные и забитые, отпрянули, испугавшись зловещего голоса. Все
были изумлены, большинство оскорблено, человек десять громко и горячо рукоплескали автору. Толки
в гостиных предупредили меры
правительства, накликали их. Немецкого происхождения русский патриот Вигель (известный не с лицевой стороны по эпиграмме Пушкина) пустил дело
в ход.
Глупо или притворно
было бы
в наше время денежного неустройства пренебрегать состоянием. Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто не бросает во время войны, хотя бы оно и
было неприятельское, Даже ржавое. Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех видах, живши годы с людьми, которые спаслись,
в чем
были, от политических кораблекрушений. Поэтому я считал справедливым и необходимым принять все меры, чтоб вырвать что можно из медвежьих лап русского
правительства.
После 13 июня 1849 года префект полиции Ребильо что-то донес на меня; вероятно, вследствие его доноса и
были взяты петербургским
правительством странные меры против моего именья. Они-то, как я сказал, заставили меня ехать с моей матерью
в Париж.
Потом, что может
быть естественнее, как право, которое взяло себе
правительство, старающееся всеми силами возвратить порядок страждущему народу, удалять из страны,
в которой столько горючих веществ, иностранцев, употребляющих во зло то гостеприимство, которое она им дает?
Во Франции, напротив, полиция — самое народное учреждение; какое бы
правительство ни захватило власть
в руки, полиция у него готова, часть народонаселения
будет ему помогать с фанатизмом и увлечением, которое надобно умерять, а не усиливать, и помогать притом всеми страшными средствами частных людей, которые для полиции невозможны.
Накануне моего отъезда из Ниццы я получил приглашение от начальника полиции de la sicurezza pubblica. [общественной безопасности (ит.).] Он мне объявил приказ министра внутренних дел — выехать немедленно из сардинских владений. Эта странная мера со стороны ручного и уклончивого сардинского
правительства удивила меня гораздо больше, чем высылка из Парижа
в 1850. К тому же и не
было никакого повода.
Он отвечал то, что ему следовало отвечать:
правительству не может
быть неприятно, чтоб генерал Гарибальди приехал
в Англию, оно, с своей стороны, не отклоняет его приезда и не приглашает его.
Гарибальди должен
был усомниться
в желании
правительства, изъявленном ему слишком горячими друзьями его, — и остаться. Разве кто-нибудь мог сомневаться
в истине слов первого министра, сказанных представителем Англии, — ему это советовали все друзья.
Неточные совпадения
Сие намерение
есть изобразить преемственно градоначальников,
в город Глупов от российского
правительства в разное время поставленных.
Он считал Россию погибшею страной,
в роде Турции, и
правительство России столь дурным, что никогда не позволял себе даже серьезно критиковать действия
правительства, и вместе с тем служил и
был образцовым дворянским предводителем и
в дорогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку.
А Степан Аркадьич
был не только человек честный (без ударения), но он
был че́стный человек (с ударением), с тем особенным значением, которое
в Москве имеет это слово, когда говорят: че́стный деятель, че́стный писатель, че́стный журнал, че́стное учреждение, че́стное направление, и которое означает не только то, что человек или учреждение не бесчестны, но и то, что они способны при случае подпустить шпильку
правительству.
То ли ему
было неловко, что он, потомок Рюрика, князь Облонский, ждал два часа
в приемной у Жида, или то, что
в первый раз
в жизни он не следовал примеру предков, служа
правительству, а выступал на новое поприще, но ему
было очень неловко.
—
В том-то и штука, батюшка, что могут
быть случаи, когда
правительство не исполняет воли граждан, и тогда общество заявляет свою волю, — сказал Катавасов.