Неточные совпадения
—
Что вам здесь угодно?.. Я
вас не понимаю… — опомнилась наконец та.
— Князь Девлетов обворожен
вами, и я взялась это ему устроить… А за
что берется Маруся — она делает… Да и почему, если ваш муж меняет
вас на меня, то
вам…
— Мне кажется,
что мне надо было задать
вам этот вопрос… — ответила она сквозь зубы.
— Поистине, моя милая, — начал он развязным тоном, усаживаясь на одно из кресел и даже закидывая ногу на ногу, — если
вы ищете предлога к ссоре, то это бесполезно, так как согласитесь сами,
что я имею больше
вас прав сердиться, однако этого не делаю… Следует ценить такую рыцарскую вежливость мужа…
— Прошу
вас, милостивый государь, относиться к моим словам несколько серьезнее. Вчера произошли такие вещи,
что я приобрела неотъемлемое право говорить с
вами именно так, как говорю.
Вы спрашиваете о здоровье вашей жены, которая провела ночь, оплакивая разочарование брака и все-таки беспокоясь о здоровье своего мужа, возвратившегося в семь часов и не подающего признаков жизни до двух.
—
Вы должны бы были сказать,
что я долго не понимала, куда меня возит муж, и это не делает честь вашему руководительству молодой женой.
Вы должны мне были объяснить… Я ваша жена, а не содержанка, ваша подруга, а не товарищ… Тем хуже для
вас, если я поняла это сама…
— Я уехала потому,
что защитник, о котором
вы говорите, показался мне в эту минуту совершенно ненадежным, так как время, которое я провела одна в отдельном кабинете, оказалось достаточным, чтобы мне было нанесено страшное оскорбление.
— Я сожалею, — продолжала она, —
что вынуждена
вам сказать,
что вы меня жестоко обидели…
Вы сами сознались в этом, хотя довольно поздно, но я готова принять ваше извинение… Дайте мне только несколько дней, чтобы прийти в себя и все забыть… Все,
что вы можете сделать для меня, — это не напоминать мне об этом страшном эпизоде, чуть не разъединившем нас на первом году нашего супружества…
— Если
вы этим хотите доставить себе удовлетворение, то я не смею
вас удерживать, но да позволено мне будет заметить,
что последствия слишком серьезны для причины.
—
Вы не могли принести мне более приятного известия… — с утонченно-вежливой полунасмешкой встретил граф это новое решение своей жены. —
Чему, однако, я должен приписать это счастливое для меня изменение вашего решения?
— Причина та, — медленно, отделяя каждое слово, заговорила она, —
что если я теперь уйду от
вас, то буду располагать будущностью, которая мне не принадлежит, я буду виновна перед ребенком, которого
вы отец…
— Позвольте заметить
вам,
что как
вы рано встревожились, так одинаково рано и успокаиваетесь.
Первое условие — это взять ребенка отсюда, так как
вы сами понимаете,
что станция железной дороги и общая дамская комната не может составить убежища больному.
— Здешние станционные служащие, имеющие мало-мальски приличное помещение, все люди семейные, у которых дети…
Вы хорошо понимаете,
что они побоятся прилипчивости болезни, так
что остается одно, это перенести ребенка со станции в мое помещение, находящееся отсюда менее
чем в двух верстах. Я холостой и меня это не стеснит.
— Да, я знаю
вас, графиня, и если
вы найдете нужным уведомить письмом вашего мужа, то напишите ему,
что в настоящее время ваша дочь пациентка Федора Караулова.
— Караулов, Федор Дмитриевич! — воскликнула молодая женщина. — Так это
вы тот самый друг Владимира, о котором он говорил мне не раз с таким восторгом, как о своем единственном друге и идеальном человеке. Он даже раз сказал мне,
что не стоит этой дружбы.
— Объясните мне, доктор, я одного не понимаю из того,
что случилось при нашей встрече…
Что я узнала
вас, когда
вы назвали свою фамилию, это весьма естественно, так как я много раз слышала ее от моего мужа, но
вы, не видавший меня ни разу в жизни, как
вы узнали меня?
— Да… Я видел
вас тогда, когда
вы даже, быть может, не подозревали,
что существует на свете граф Владимир Белавин, и когда
вы еще были Конкордией Васильевной Батищевой.
— Федор Дмитриевич, мы выедем вместе для того, чтобы те, которые будут продолжать путешествие, менее бы страдали от разлуки… Нам покажется,
что вы сделаете небольшую остановку на пути, а мы поедем дальше.
— Я думаю,
что эта любовь, о которой
вы говорите и которая двигает силы великих людей, не может быть сравнена с любовью в банальном значении этого слова, о которой говорит Владимир.
— О, я понимаю,
что вы хотите этим сказать…
Что он живет как все его круга, и
что и мы тоже живем соответственно нашему положению… Но, доктор, если бы
вы знали, сколько мне приходится платить за моего мужа и за это положение… Еще несколько лет такой жизни и моя дочь будет нищая…
— Еще раз прошу
вас простить меня за мою откровенность. Я
вас уверяю,
что я ничего не преувеличиваю. Я знаю моего мужа. Он далеко не дурной человек, он слаб, и этим пользуются другие, которые его эксплуатируют. Он не может противостоять соблазну страсти, в этом его и наша погибель…
— О, — воскликнула она, — я знаю,
что это трудно… Я понимаю,
что я поступаю с
вами жестоко и
что это будет такая жертва друга, после которой уже к нему более не решаются обращаться… Это все и последнее,
что он может сделать… Но на
вас и есть последняя моя надежда…
Вы способны на такую жертву… Я слишком хорошо узнала
вас… И разве я ошибаюсь? Нет, потому
что вы спрашиваете меня,
что вы можете сделать…
— Даю
вам слово, графиня, я поговорю с Владимиром и всеми силами постараюсь повлиять на него. Я даже думаю,
что самое лучшее, если я буду действовать по русской пословице «куй железо, пока горячо», я заеду в клуб, вызову Владимира под каким-нибудь предлогом, и, поверьте мне,
что я буду очень несчастлив, если мне не удастся сегодня же возвратить к
вам его обновленным…
— О, нет, ради Бога не сегодня… Владимир тотчас же догадается,
что мы сговорились с
вами… Он поймет,
что я жаловалась
вам на него и никогда мне не простит этого…
— Позвольте
вам представить, божественная Эстер, и всем
вам, господа, — подвел силой Караулова Владимир Петрович к великолепной брюнетке, глаза которой были полны обещаний, — доктора Караулова, современную знаменитость, только
что одержавшего блестящую победу над самой страшной и опасной при первом ее объятии женщиной — холерой… Но
что для меня дороже всего — это мой лучший друг.
—
Вы только
что видели, господа, самого добродетельного человека XIX столетия… Этот застенчивый ученик Эскулапа испугался прелестей наших дам и предпочел убежать от соблазна, который, чувствовал, не мог победить…
— В жизни каждой из нас были переулки, из которых мы вышли на широкую людную улицу… Как знать, не лучше ли было бы, если бы мы и остались в переулках… —
Что же
вы не пьете, господа? — вдруг переменила она тон.
— Посмотрите, Геннадий Васильевич, — она все продолжала говорить с ним на
вы, хотя он говорил ей ты, —
что я получила, как это
вам понравится.
— А, это
вы… — сказал актер. — Я пришел к
вам с недоброй вестью! Фанни погибла для
вас навсегда, она стала снова достоянием всех…
Что касается до меня, то я, оплакивая артистку, никогда не перестану восхищаться ею как женщиной. Она выше всех остальных уже тем,
что не хочет и не умеет обманывать. Она не солжет
вам теперь, когда высокая комедия любви покончена навсегда. То,
что другие зовут падением, последней ступенью разврата, я считаю искуплением и правдой.
— За
что тут, не за
что… Мы, женщины, обязаны помогать друг другу. Я рада,
что, наконец,
вы взялись за ум. Видите, я очень счастлива… Правда, мой содержатель — урод, но я и держу его в черном теле и не очень балую…
Вы также выберите себе женатого или совсем юного мальчишку… Не играйте только в любовь — это нам совсем не к лицу.
—
Вы, конечно, знаете, милочка,
что завтра биржа будет решительная, до сих пор все колебалось, благодаря неустойчивости брянских…
— О я ничего не знаю… И смотря на
вас, на богатых людей, я прихожу к убеждению,
что создана любить оборванцев…
—
Что вы этим хотите сказать?
— Только то,
что вы можете по вашему произволу не пользоваться вашими правами, но не имеете права пренебрегать вашими обязанностями… Если
вы можете дарить ваши деньги мужу, то не можете дарить ему денег вашей дочери…
— И это необходимо… Это прямо естественно,
что вы, наконец, пожелали узнать положение ваших дел, которые, как
вам справедливо кажется, ведутся не особенно тщательно и аккуратно…
—
Вы только
что сказали, граф, — произнесла спокойно графиня Конкордия Васильевна, —
что вы не имеете привычки меня беспокоить делами.
Как же это случилось,
что вы сегодня вдруг сочли за обязанность советоваться со мной по этому предмету тем более,
что в продолжение восьми лет
вы находили неприличным со мной об этом говорить…
Мое согласие
вам вовсе не нужно, я это знаю, и это доказывает то,
что вы в течение восьми лет обходились без него…
— Я у
вас не спрашиваю отчетов, граф. Бог судья,
что я позволила разорить
вам мое состояние, не только не препятствуя, но и не противореча. Но с минуты, когда
вам угодно было со мною возбудить этот вопрос, не находите ли
вы естественным,
что я хочу позаботиться о будущности моего ребенка и обеспечить его от грозящей нищеты каким-нибудь капиталом?
— Полноте, граф, не возвышайте голоса, пора окончить этот спор. Он слишком тяжел для нас обоих. Вот,
что я решила окончательно и бесповоротно.
Вы возьмете половину того,
что еще осталось от нашего состояния, и отдадите мне остальное. Я буду располагать этой частью по моему усмотрению, и чтобы
вас освободить, а также избавить себя от ваших упреков в том,
что я сделала
вас несчастным, я уезжаю не только из этого дома, но и из Петербурга.
— Но я думаю, граф,
что наша дочь по праву принадлежит матери, которая отдала ей свою жизнь и свои заботы, а не отцу, который только мотал ее состояние и чуть не довел ее до нищеты. Впрочем, я
вас считаю настолько порядочным и не могу предположить,
что вы будете настолько бессердечны, чтобы лишить меня этого счастья.
Вы очень хорошо знаете,
что в моих руках Кора на своем месте. Наконец, наша сделка еще не оформлена, и
вы мне не представили отчетов по распоряжению моими капиталами.
Не скажешь ли ты,
что вы, мужчины, сами по себе имеете право нам делать этот упрек?
— А ты, мой милый графчик, ты всегда верил,
что я была честной девушкой, когда ты меня взял, или по крайней мере, совсем новичком в любви, девушкой с маленьким пятнышком на прошлом, пятнышком, очень удобным для
вас, мужчин, потому
что оно облегчает как победу, так и разлуку. Успокойся, я прошла огонь и воду и медные трубы раньше, нежели на сцене опереточного театра стала разыгрывать неприступность… Вот тогда ты меня и узнал, мой милый графчик… Ты должен отдать мне справедливость,
что я хорошая актриса.
— Нет,
вы меня не пугаете. Только позвольте мне
вас просить сейчас же объяснить,
что побудило
вас написать мне анонимное письмо, и
что вы от меня желаете. Я не люблю загадок.
— Быть может, — снова начала она, — я виновата перед
вами,
что не предупредила сначала, кто
вас здесь ожидает, но насколько я
вас знаю, по рассказам
вы — дикарь. Письмо от такой женщины, как я,
вас не привлекло бы, напротив, оно заставило бы
вас бежать от нее. Вот почему я прибегла к средству, в верности которого не сомневалась, и вызвала
вас именем нашего общего друга графа Белавина.
— Я
вам очень благодарен, — резко начал он, —
что вы напомнили мне о вашем письме, будьте же добры сказать мне, скоро ли я увижу графа Белавина?
— И
вы думаете,
что я
вас так и отпущу от себя! — воскликнула она.
—
Вы хотите меня удержать силою? — холодно спросил он. —
Что же
вам от меня угодно?
Я от
вас именно и ожидала того,
что произошло.