Кроме порядка, введенного в
доме князя и соблюдавшегося им даже в походах, он нередко давал великолепные, стоившие огромных издержек, балы, на которые приглашались все придворные, генералитет, офицеры.
Неточные совпадения
Владимир Андреевич припомнил свое детство в Смоленске, в
доме родственников светлейшего. Он был воспитанником-приемышем. Кто были его родители — он не знал. Затем он был отправлен в Москву в университетскую гимназию, откуда вышел в военную службу в один из армейских полков и прямо отправился на театр войны с Турцией. Неожиданно, с месяц, с два тому назад, он был отозван из своего полка и переведен в гвардию с командировкою в Петербург, в распоряжение светлейшего
князя, генерал-фельдмаршала.
Первоначально оно было построено
князем в виде небольшого домика, но после присоединения Крыма, по приказанию императрицы, архитектор Старов на месте прежнего
дома построил роскошный дворец, наподобие Пантеона.
— Исполнены все малейшие помыслы, прихоти… Чинов хотел, орденов — имею… денег… есть… Деревни…
дома… есть… Драгоценности… целые сундуки… Пиры, праздники… давал и даю… Все планы… все страсти… все исполнилось… а счастья… счастья… нет… Все удачи не покроют… не залечат раны первой неудачи… Не залечат… никогда… никогда… — бормотал
князь.
— Послушайте… это что-нибудь да не так; не далее как несколько часов тому назад я получил официальное донесение о смерти
князя, убитого на дуэли, в
доме его родителей… Княгиня Зинаида Сергеевна была здесь не более как с час времени, желала видеть светлейшего и просить как-нибудь затушить это дело… Она приехала прямо от только что охладевшего трупа сына, горе ее не поддается описанию…
Когда графине Клавдии или «Клодине», как звала ее графиня Анна Ивановна, было тринадцать лет, в
доме ее матери появилась княжна Зина, десятилетняя девочка, дочь покойного младшего брата графини,
князя Сергея Несвицкого, умершего молодым вдовцом.
Эта новая, созданная им цель его жизни, казалось, успокоила его. Его мысли перестали нестись к
дому на набережной Фонтанки, где жили
князь и княгиня Святозаровы.
— Степан! — остановил его
князь. — Когда графиня выйдет из
дома, доложишь сейчас же мне.
Он позвал в кабинет своего камердинера Степана Сидорова, которого все в
доме, начиная с самого
князя, называли сокращенно Сидорыч.
Первыми аристократическими
домами тогда в Петербурге признавались царские чертоги следующих сановников: графа Разумовского,
князя Голицына, вице-канцлера графа Остермана,
князя Репнина, графов Салтыкова, Шувалова, Брюса, Строганова, Панина, двух Нарышкиных. Приемы у этих вельмож бывали почти ежедневно; на вечерах у них гремела музыка, толпа слуг в галунах суетилась с утра до вечера.
— Верю, моя дорогая, верю… я был виноват перед тобой… — прошептал
князь и на руках отнес бесчувственную жену в
дом.
Князь и княгиня сумели уберечь мальчика от тлетворных примеров и знания жизни, бившей довольно нечистым ключом за воротами княжеского
дома, и в шестнадцать лет юноша был совершенным ребенком, не зная многого из того, что передается друг другу подростками с краской волнения на лице, сдавленным шепотом и варьируется на разные лады и что затем служит надежным щитом, когда на грани зрелых лет юношу неизбежно захлестнет волна пробудившейся страсти.
В таком блаженном неведении жизни, в полном смысле этого слова, рос в родительском
доме, окруженный раболепствующей толпой слуг и смотрящих в глаза мальчику с целью угадать его желание родителей, молодой
князь Василий Святозаров.
— Говорят… Я слышала… — заметила княгиня. — Но я потому спросила вас, веселитесь ли вы, — заспешила она, как бы боясь, что панегирист светлейшего
князя снова переведет разговор на него, — что Basile чуть ли не по целым неделям вечерами не выходит из
дома и… скучает.
«Сын сказал ей, что и сегодня вечером он будет
дома и зайдет к ней… — начала размышлять она. — Поговорить с ним… Нет… Нет, он даже не должен знать, что она получила сведения. Он будет допытываться от кого… Догадается… Это приведет к ссоре между ним и графом… Граф такой милый… Она и
князю Григорию Александровичу скажет завтра, чтобы он действовал от себя… ведь она… его…»
Князь Василий провел вечер вне
дома.
Проснувшись в то утро и одеваясь у себя наверху в каморке, я почувствовал, что у меня забилось сердце, и хоть я плевался, но, входя в
дом князя, я снова почувствовал то же волнение: в это утро должна была прибыть сюда та особа, женщина, от прибытия которой я ждал разъяснения всего, что меня мучило!
Неточные совпадения
— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал
князь, — а чтоб идти к вам жить — не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай он вами
дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!
— А я стеснен и подавлен тем, что меня не примут в кормилицы, в Воспитательный
Дом, — опять сказал старый
князь, к великой радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу толстым концом в соус.
В Ергушове большой старый
дом был давно сломан, и еще
князем был отделан и увеличен флигель.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими
князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись
дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
— Случайно-с… Мне все кажется, что в вас есть что-то к моему подходящее… Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и с шулерами уживался, и
князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел написать, и с Марфой Петровной семь лет безвыездно проживал, и в
доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал, и на шаре с Бергом, может быть, полечу.