Неточные совпадения
— И как хотите, господа, — своим полным, самоуверенным голосом заявил смотритель. — Дело вовсе не
в сапогах, а
в духе
армии. Хорош дух, — и во всяких сапогах разобьешь врага.
Объявите, что
армия обращается
в казачество маньчжурской области, что каждый получит здесь надел, — и солдаты обратятся
в львов.
Мы, видите ли, хотели перед Европою яичницу сварить
в цилиндре: вот, дескать, все корпуса на месте, а здесь сама собой выросла целая
армия…
Здесь же,
в тыловом центре полумиллионной
армии, приезжим предоставлялось наводить справки у станционных сторожей, жандармов и извозчиков.
Имейте
в виду, что «санитарное состояние
армии великолепно», что дизентерии у нас совсем нет, а есть «энтероколит», брюшной тиф возможен, как исключение, а вообще все — «инфлуэнца».
В той мрачной, трагической юмористике, которою насквозь была пропитана минувшая война, черным бриллиантом сиял состав высшего медицинского управления
армии.
Мне много еще придется говорить о нем, теперь же отмечу только: главное руководство всем санитарным делом
в нашей огромной
армии принадлежало бывшему губернатору, — человеку, совершенно невежественному
в медицине и на редкость нераспорядительному; инспектором госпиталей был бывший полицмейстер, — и что удивительного, если врачебные учреждения он инспектировал так же, как, вероятно, раньше «инспектировал» улицы и трактиры города Иркутска?
Но вот чего совершенно было невозможно понять: уже
в течение месяца Мукден был центром всей нашей
армии; госпиталями и врачами
армия была снабжена даже
в чрезмерном изобилии; и тем не менее санитарное начальство никак не умело или не хотело устроить
в Мукдене постоянного госпиталя; оно довольствовалось тем, что хватало за полы проезжие госпитали и водворяло их
в свои бараки впредь до случайного появления
в его кругозоре новых госпиталей. Неужели все это нельзя было устроить иначе?
О, эти хунхузы, шпионы, сигнальщики! Как бы их было ничтожно мало, как бы легко было с ними справляться, если бы русская
армия хоть
в отдаленной мере была тою внешне и морально дисциплинированной
армией, какою ее изображали
в газетах лживые корреспонденты-патриоты.
— Порт-Артур во всяком случае продержится еще с полгода. Скоро прибудет шестнадцатый корпус, тогда, бог даст, маньчжурская
армия перейдет
в наступление.
— И что им, ворам, до наступления маньчжурской
армии! Как они могут об этом говорить и смотреть друг другу
в глаза?.. И я не понимаю: ведь вот Давыдов каждый месяц посылает жене по полторы, по две тысячи рублей: она же знает, что жалованья он получает рублей пятьсот. Что он ей скажет, если жена спросит, откуда эти деньги? Что будет делать, если об этом случайно узнают его дети?
Грузы эти были отправлены из России
в действующую
армию еще во время стояния последней на Шахе, но до сих пор где-то блуждали».].
Армия все время стояла на одном месте. Казалось бы, для чего было двигать постоянно вдоль фронта бесчисленные полевые госпитали вслед за их частями? Что мешало расставить их неподвижно
в нужных местах? Разве было не все равно, попадет ли больной солдат единой русской
армии в госпиталь своей или чужой дивизии? Между тем, стоя на месте, госпиталь мог бы устроить многочисленные, просторные и теплые помещения для больных, с изоляционными палатами для заразных, с банями, с удобной кухней.
В том сложном, большом деле, которое творилось вокруг, всего настоятельнее требовалась живая эластичность организации, умение и желание приноровить данные формы ко всякому содержанию. Но огромное, властное бумажное чудовище опутывало своими сухими щупальцами всю
армию, люди осторожными, робкими зигзагами ползали среди этих щупальцев и думали не о деле, а только о том, как бы не задеть щупальца.
Армия испытывала большой недостаток
в офицерском составе; раненых офицеров, чуть оправившихся, снова возвращали
в строй; эвакуационные комиссии, по предписанию свыше, с каждым месяцем становились все строже, эвакуировали офицеров все с большими трудностями.
А рядом с этим масса здоровых, цветущих офицеров занимала покойные и безопасные должности
в тылу
армии.
Генерал Трепов был главным начальником всей санитарной части
армии. Какими он обладал данными для заведования этою ответственною частью, навряд ли мог бы сказать хоть кто-нибудь.
В начальники санитарной части он попал не то из сенаторов, не то из губернаторов, отличался разве только своею поразительною нераспорядительностью,
в деле же медицины был круглый невежда. Тем не менее генерал вмешивался
в чисто медицинские вопросы и щедро рассыпал выговоры врачам за то,
в чем был совершенно некомпетентен.
Для несения же самых важных и ответственных врачебных функций
в полумиллионной русской
армии никаких специальных знаний не требовалось; для этого нужно было иметь только соответственный чин.
В управлении
армии мы не находим ни одного врача, сколько-нибудь авторитетного
в научном или моральном отношении.
Иметь собственное мнение даже
в вопросах чисто медицинских подчиненным не полагалось. Нельзя было возражать против диагноза, поставленного начальством, как бы этот диагноз ни был легкомыслен или намеренно недобросовестен. На моих глазах полевой медицинский инспектор третьей
армии Евдокимов делал обход госпиталя. Взял листок одного больного, посмотрел диагноз, — «тиф». Подошел к больному, ткнул его рукою через халат
в левое подреберье и заявил...
Грубость и невоспитанность военно-медицинского начальства превосходила всякую меру. Печально, но это так: военные генералы
в обращении с своими подчиненными были по большей части грубы и некультурны; но по сравнению с генералами-врачами они могли служить образцами джентльменства. Я рассказывал, как
в Мукдене окликал д-р Горбацевич врачей: «Послушайте, вы!» На обходе нашего госпиталя, инспектор нашей
армии спрашивает дежурного товарища...
Зато «обращение к помощи Красного Креста может подать повод к обвинению военно-медицинского ведомства
в скудости снабжения
армии предметами медицинского довольствия»…
«Если больной — лодырь, то
в другой раз не придет, и другим закажет!» Я уже рассказывал, как наша
армия наводнилась выписанными из госпиталей солдатами, — по свидетельству главнокомандующего, «либо совершенно негодными
в службе, либо еще не оправившимися от болезней».
Султановский госпиталь начинал входить
в славу не только
в корпусе, но и во всей нашей
армии.
Если бы даже вся организация нашей
армии представляла собою на диво стройную, прекрасно налаженную машину, — а
в действительности и машина-то была на диво неуклюжая и неслаженная, — то и тогда это невежество солдата было бы песком, тершимся между всех колесиков машины.
Обе
армии, как кроты, закопались
в землю, тысячи глаз пристально глядели из рвов, и
в каждого неосторожного сейчас же летели пули.
Настроение
армии было мрачное и угрюмое.
В победу мало кто верил. Офицеры бодрились, высчитывали, на сколько тысяч штыков увеличивается
в месяц наша
армия, надеялись на балтийскую эскадру, на Порт-Артур… Порт-Артур сдался. Освободившаяся
армия Ноги двинулась на соединение с Оямой. Настроение падало все больше, хотелось мира, но офицеры говорили...
Пошел я
в палату. Раненые оживленно говорили и расспрашивали о предсказании кромца. Быстрее света, ворвавшегося
в тьму, предсказание распространилось по всей нашей
армии.
В окопах,
в землянках, на биваках у костров, — везде солдаты с радостными лицами говорили о возвещенной близости замирения. Начальство всполошилось. Прошел слух, что тех, кто станет разговаривать о мире, будут вешать.
Было горькое разочарование. И слухи пошли уж совсем другие: решено сформировать новую трехсоттысячную
армию для Кореи, построить новый огромный флот; Япония рассчитывает воевать еще
в течение всего 1905 года…
В неудаче дела одни винили Куропаткина, другие — командовавшего второй
армией Гриппенберга.
Наш главнокомандующий получал
в год 144 тысячи рублей, каждый из командующих
армией — по сто тысяч с чем-то.
— Скажите, пожалуйста, откуда я могу знать, что у вас значит «вовремя».
В официальном «Вестнике Маньчжурских
Армий» публикуются часы отхода поездов, и вы там не заявляете, что нужно приезжать за час до отхода. А я двенадцать верст протрясся на морозе, спешно вызван телеграммой к раненому знакомому.
— Скажите, пожалуйста, где мы?
В тылу полумиллионной
армии или на острове Робинзона Крузо?.. Ну и государство российское!..
Между тем японцы постепенно переводили свои войска на противоположный фланг, где обходная
армия Ноги заходила нам
в тыл.
Забыв, что он не может владеть правою рукою, поручик взял клочок бумаги и стал мне чертить на нем расположение наших и японских войск. Из чертежа этого с полною, очевидною наглядностью вытекало, что обойти японцам нашу
армию невозможно
в такой же мере, как перебросить свою
армию на луну.
Пуля засела у японца
в пояснице, Я показал знаком, чтоб он разделся. Солдаты молчали и следили за японцем с пристальною, любопытствующею неприязнью. Я спросил его, какой он
армии, — Оку? Японец быстро улыбнулся и предупредительно закивал головою...
— Говорят, обходная
армия разбита
в пух, мы переходим
в наступление.
Палинпу мы не нашли и заночевали
в встречной деревне, битком набитой войсками. Офицеры рассказывали, что дела наши очень хороши, что центр вовсе не прорван; обходная
армия Ноги с огромными потерями отброшена назад; почта, контроль и казначейство переводятся обратно
в Хуньхепу.
Слово — сила… Говорить побольше, как можно больше громких, грозных «поддерживающих дух» слов — это было самое главное. И не важно было, что дела все время жестоко насмехаются над словами, — ничего! Только еще суровее нахмурить брови, еще значительнее и зловещее произнести угрожающее слово… При самом своем приезде Куропаткин заявил, что мир будет заключен только
в Токио, — а уж через несколько месяцев вся русская
армия горько-насмешливо напевала...
В начале мукденского боя госпитали, стоявшие на станции Суятунь, были отведены на север. По этому случаю, как мне рассказывали, Каульбарс издал приказ, где писал (сам я приказа не видел): госпитали отведены потому, что до Суятуни достигали снаряды японских осадных орудий, но это отнюдь не обозначает отступления: отступления ни
в коем случае не будет, будет только движение вперед… А через неделю вся
армия, как подхваченная ураганом, не отступала, а бежала на север.
— Мы стояли на фланге третьей
армии, около второй. Сзади нас осадная батарея. 19-го числа вдруг узнаем, что ее увезли. Куда? Знаете, куда?
В Телин!.. Мы верить не хотели. Их спасали!
В начале боя спасали пушки! Страшно, — вдруг достанутся японцам!.. Да что же это такое? Пушки существуют для
армии, или
армия для пушек?!
— Это нарыв на теле
армии, все равно, что генеральный штаб. Дворянчики,
в моноклях, французят,
в узких брючках и лакированных сапогах… Когда нам пришлось идти
в контратаку, оказалось, никакой артиллерии нет, мы взяли деревню без артиллерийской подготовки… А они, голубчики, вот где! Удирают и всех топчут по дороге! Знают, что их орудия — самая большая драгоценность
армии!
Казаки, наклоняясь с седел, хватали обозных лошадей под уздцы. Свистели нагайки. Мимо проносился обоз штаба третьей
армии. Проехал
в коляске какой-то важный генерал. Солдаты, злобно посмеиваясь, смотрели вслед.
Мы простояли
в Чантафу двое суток. Пришла весть, что Куропаткин смещен и отозван
в Петербург. Вечером наши госпитали получили приказ от начальника санитарной части третьей
армии, генерала Четыркина. Нашему госпиталю предписывалось идти на север, остановиться у разъезда № 86, раскинуть там шатер и стоять до 8 марта, а тогда,
в двенадцать часов дня (вот как точно!), не ожидая приказания, идти
в Гунчжулин.
Ноги с шестидесятитысячною
армиею подходит с тыла к Гирину; японцы захватили часть обоза Куропаткина, и
в их руки попали планы обороны Владивостока.
А между тем сообщали, что
в Петербурге решено продолжать войну во что бы то ни стало, что главнокомандующим, «для подъема духа
армии», назначается великий князь Николай Николаевич…
И не дали… Здесь оказался тот удивительный «патриотизм», которым так блистал
в эту войну тыл, ни разу не нюхавший пороху. Все время, до самого мира, этот тыл из своего безопасного далека горел воинственным азартом, обливал презрением истекавшую кровью
армию и взывал к «чести и славе России».
Но нужно и то сказать: героизм, отвага, самопожертвование были там, назади; а здесь больше всего бросалась
в глаза человеческая трусость, бесстыдство, моральная грязь, — все темные отбросы, которые
в первую очередь выплеснула из себя гигантская волна отступавшей
армии.
Главный врач уезжал
в казначейство на станцию Куанчендзы и написал письмо старшему
в чине главному врачу;
в письме он просил потесниться и дать
в деревне место нашему госпиталю, так как, на основании приказа начальника санитарной части третьей
армии, мы тоже должны стоять
в этой деревне. Шанцер и я поехали с письмом.
— Сегодня
в штабе
армии нашей получено известие: государь созвал земский собор, объявил, что война оказалась для нас неудачною и что приходится заключить мир.