Неточные совпадения
Среди призванных из запаса товарищей-врачей
были специалисты по самым разнообразным отраслям, —
были психиатры, гигиенисты, детские врачи, акушеры. Нас распределили по
госпиталям, по лазаретам, по полкам, руководясь мобилизационными списками и совершенно не интересуясь нашими специальностями.
Были врачи, давно уже бросившие практику; один из них лет восемь назад, тотчас же по окончании университета, поступил
в акциз и за всю свою жизнь самостоятельно не прописал ни одного рецепта.
Я
был назначен
в полевой подвижной
госпиталь. К каждой дивизии
в военное время придается по два таких
госпиталя.
В госпитале — главный врач, один старший ординатор и три младших. Низшие должности
были замещены врачами, призванными из запаса, высшие — военными врачами.
Нашего главного врача, д-ра Давыдова, я видел редко: он
был занят формированием
госпиталя, кроме того, имел
в городе обширную практику и постоянно куда-нибудь торопился.
Любопытно, как эта одурманивающая атмосфера подействовала на слабую голову одного товарища-врача, призванного из запаса. Это
был д-р Васильев, тот самый старший ординатор, которому предоставил устраивать свой
госпиталь уехавший
в Москву д-р Султанов. Психически неуравновешенный, с болезненно-вздутым самолюбием, Васильев прямо ошалел от власти и почета, которыми вдруг оказался окруженным.
Офицер обратился к начальнику дивизии и рассказал ему, как
было дело. Пригласили д-ра Васильева. Генерал, начальник его штаба и два штаб-офицера разобрали дело и порешили: смотритель
был обязан крикнуть: «встать!» От ареста его освободили, но перевели из
госпиталя в строй.
Нечего говорить, как жестоко
было отправлять на войну всю эту немощную, стариковскую силу. Но прежде всего это
было даже прямо нерасчетливо. Проехав семь тысяч верст на Дальний Восток, эти солдаты после первого же перехода сваливались. Они заполняли
госпитали, этапы, слабосильные команды, через один-два месяца — сами никуда уж не годные, не принесшие никакой пользы и дорого обошедшиеся казне, — эвакуировались обратно
в Россию.
За Давыдовым по пятам всюду следовал смотритель, офицер-поручик, взятый из запаса. До призыва он служил земским начальником. Рассказывали, что, благодаря большой протекции, ему удалось избежать строя и попасть
в смотрители
госпиталя.
Был это полный, красивый мужчина лет под тридцать, — туповатый, заносчивый и самовлюбленный, на редкость ленивый и нераспорядительный. Отношения с главным врачом у него
были великолепные. На будущее он смотрел мрачно и грустно.
На больших остановках нас нагонял эшелон,
в котором ехал другой
госпиталь нашей дивизии. Из вагона своею красивою, лениво-развалистою походкой выходил стройный д-р Султанов, ведя под руку изящно одетую, высокую барышню. Это, как рассказывали, — его племянница. И другие сестры
были одеты очень изящно, говорили по-французски, вокруг них увивались штабные офицеры.
До своего
госпиталя Султанову
было мало дела. Люди его голодали, лошади тоже. Однажды, рано утром, во время стоянки, наш главный врач съездил
в город, купил сена, овса. Фураж привезли и сложили на платформе между нашим эшелоном и эшелоном Султанова. Из окна выглянул только что проснувшийся Султанов. По платформе суетливо шел Давыдов. Султанов торжествующе указал ему на фураж.
Наконец мы прибыли на станцию Маньчжурия. Здесь
была пересадка. Наш
госпиталь соединили
в один эшелон с султановским
госпиталем, и дальше мы поехали вместе.
В приказе по
госпиталю было объявлено, что мы «перешли границу Российской империи и вступили
в пределы империи Китайской».
Она окружала Султанова восторженным обожанием и уходом, весь
госпиталь в ее глазах как будто существовал только для того, чтобы заботиться об удобствах Алексея Леонидовича, чтобы ему вовремя
поспело кофе и чтоб ему
были к бульону пирожки.
— Он уже давно просит. Я и главному врачу говорила, и смотрителю. Сырой воды нельзя давать, — кругом дизентерия, а кипяченой нету.
В кухне
были вмазаны котлы, но они принадлежали тому
госпиталю, он их вынул и увез. А у нас еще не купили.
После долгих переговоров корпусный согласился дать инспектору подвижные
госпитали другой своей дивизии, которые должны
были приехать
в Мукден завтра.
Мне много еще придется говорить о нем, теперь же отмечу только: главное руководство всем санитарным делом
в нашей огромной армии принадлежало бывшему губернатору, — человеку, совершенно невежественному
в медицине и на редкость нераспорядительному; инспектором
госпиталей был бывший полицмейстер, — и что удивительного, если врачебные учреждения он инспектировал так же, как, вероятно, раньше «инспектировал» улицы и трактиры города Иркутска?
Из штаба нашего корпуса пришел приказ: обоим
госпиталям немедленно свернуться и завтра утром идти
в деревню Сахотаза, где ждать дальнейших приказаний. А как же
быть с больными, на кого их бросить? На смену нам должны
были прийти
госпитали другой дивизии нашего корпуса, но поезд наместника остановил на железной дороге все движение, и
было неизвестно, когда они придут. А нам приказано завтра уходить!
Но все понимали, что этого сделать невозможно:
в соседнем
госпитале был доктор Султанов,
была сестра Новицкая; с ними наш корпусный командир вовсе не желал расставаться; пусть уж лучше больная «святая скотинка» поваляется сутки на голых досках, не
пивши, без врачебной помощи.
Но вот чего совершенно
было невозможно понять: уже
в течение месяца Мукден
был центром всей нашей армии;
госпиталями и врачами армия
была снабжена даже
в чрезмерном изобилии; и тем не менее санитарное начальство никак не умело или не хотело устроить
в Мукдене постоянного
госпиталя; оно довольствовалось тем, что хватало за полы проезжие
госпитали и водворяло их
в свои бараки впредь до случайного появления
в его кругозоре новых
госпиталей. Неужели все это нельзя
было устроить иначе?
Было, действительно, непонятно, что могут делать наши
госпитали в том аду, который сверкал и грохотал вдали. Мы, врачи, дали друг другу свои домашние адреса, чтобы,
в случае смерти, известить близких.
Мы двинулись к железной дороге и пошли вдоль пути на юг. Валялись разбитые
в щепы телеграфные столбы, по земле тянулась исковерканная проволока. Нас нагнал казак и вручил обоим главным врачам по пакету. Это
был приказ из корпуса.
В нем
госпиталям предписывалось немедленно свернуться, уйти со станции Шахе (предполагалось, что мы уж там) и воротиться на прежнее место стоянки к станции Суятунь.
Давыдов смеялся, хлопал китайца по плечу, говорил: «шанго» (хорошо), а вечером, как нам рассказал письмоводитель, попросил хозяина подписать свою фамилию под одною бумажкою;
в бумажке
было написано, что нижеподписавшийся продал нашему
госпиталю столько-то пудов каолянового зерна и рисовой соломы, деньги, такую-то сумму, получил сполна.
Инспектор
госпиталей Езерский — у этого
было свое дело. Дежурит только что призванный из запаса молодой врач. Он сидит
в приемной за столом и читает газету. Вошел Езерский, прошелся по палатам раз, другой. Врач посмотрел на него и продолжает читать. Езерский подходит и спрашивает...
От бывших на войне с самого ее начала я не раз впоследствии слышал, что наибольшей высоты всеобщее настроение достигло во время Ляоянского боя. Тогда у всех
была вера
в победу, и все верили, не обманывая себя; тогда «рвались
в бой» даже те офицеры, которые через несколько месяцев толпами устремлялись
в госпитали при первых слухах о бое. Я этого подъема уже не застал. При мне все время, из месяца
в месяц, настроение медленно и непрерывно падало. Люди хватались за первый намек, чтобы удержать остаток веры.
Однажды вечером оба наши
госпиталя получили из штаба корпуса приказ: немедленно передвинуться из деревни Сяо-Кии-Шинпу на запад,
в деревню Бейтайцзеин. Когда этот приказ
был получен, племянница Султанова, Новицкая, почему-то чрезвычайно обрадовалась. У них сидел адъютант из штаба корпуса; провожая его, она вся сияла и просила передать корпусному командиру ее «большое, большое спасибо».
Деревня Бейтайцзеин
была всего за две версты от деревни, где мы стояли. Наутро наш
госпиталь двинулся.
В султановском
госпитале только еще начинали укладываться; Султанов
пил в постели кофе.
— Штаб корпуса стоял. Вчера он перешел вон
в ту деревню, теперь
будет стоять 39 полевой подвижной
госпиталь (султановский).
Помещения
были готовы, мы собирались перевести
в них больных из шатров. Вдруг новый приказ: всех больных немедленно эвакуировать на санитарный поезд,
госпиталям свернуться и идти — нам
в деревню Суятунь, султановскому
госпиталю —
в другую деревню. Все мы облегченно вздохнули: слава богу!
будем стоять отдельно от Султанова!
— Вчера мне Давыдов говорит: «Вы слышали про
госпитали, которые сменили нас
в Мукдене? За время боя через них прошло десять тысяч раненых. Если бы нас тогда оставили
в Мукдене, мы с вами
были бы теперь богатыми людьми…» Я ему говорю: да-а, мы с вами…
Армия все время стояла на одном месте. Казалось бы, для чего
было двигать постоянно вдоль фронта бесчисленные полевые
госпитали вслед за их частями? Что мешало расставить их неподвижно
в нужных местах? Разве
было не все равно, попадет ли больной солдат единой русской армии
в госпиталь своей или чужой дивизии? Между тем, стоя на месте,
госпиталь мог бы устроить многочисленные, просторные и теплые помещения для больных, с изоляционными палатами для заразных, с банями, с удобной кухней.
Однажды к нам
в госпиталь приехал начальник нашей дивизии. Он осмотрел палаты, потом пошел
пить чай к главному врачу.
И так же незаметно, совсем случайно, вследствие непредотвратимого стечения обстоятельств, сложились дела и повсюду кругом. Все остались на своих местах. Для каждого оказалось возможным сделать исключение из правила.
В строй попал только смотритель султановского
госпиталя. Султанову, конечно, ничего не стоило устроить так, чтобы он остался, но у Султанова не
было обычая хлопотать за других, а связи он имел такие высокие, что никакой другой смотритель ему не
был страшен или неудобен.
Другой раз, тоже
в палате хроников, Трепов увидел солдата с хроническою экземою лица. Вид у больного
был пугающий: красное, раздувшееся лицо с шелушащеюся, покрытою желтоватыми корками кожею. Генерал пришел
в негодование и гневно спросил главного врача, почему такой больной не изолирован. Главный врач почтительно объяснил, что эта болезнь незаразная. Генерал замолчал, пошел дальше. Уезжая, он поблагодарил главного врача за порядок
в госпитале.
Иметь собственное мнение даже
в вопросах чисто медицинских подчиненным не полагалось. Нельзя
было возражать против диагноза, поставленного начальством, как бы этот диагноз ни
был легкомыслен или намеренно недобросовестен. На моих глазах полевой медицинский инспектор третьей армии Евдокимов делал обход
госпиталя. Взял листок одного больного, посмотрел диагноз, — «тиф». Подошел к больному, ткнул его рукою через халат
в левое подреберье и заявил...
Дерзкий
был за это переведен
в полк. Для побывавшего на войне врача не анекдотом, а вполне вероятным фактом, вытекающим из самой
сути царивших отношений, представляется случай, о котором рассказывает д-р М. Л. Хейсин
в «Мире Божьем» (1906, № 6); инспектор
В., обходя
госпиталь, спросил у ординатора...
Грубость и невоспитанность военно-медицинского начальства превосходила всякую меру. Печально, но это так: военные генералы
в обращении с своими подчиненными
были по большей части грубы и некультурны; но по сравнению с генералами-врачами они могли служить образцами джентльменства. Я рассказывал, как
в Мукдене окликал д-р Горбацевич врачей: «Послушайте, вы!» На обходе нашего
госпиталя, инспектор нашей армии спрашивает дежурного товарища...
В октябрьских боях он
был ранен пулею
в бедро навылет; недавно его выписали из харбинского
госпиталя назад
в строй; на правую ногу он заметно хромал.
Для этого он все время держал теперь султановский
госпиталь впереди других, чтобы
в случае боя он оказался как бы «на передовых позициях», и чтобы Султанова можно
было представить к Владимиру.
Госпиталь был поставлен
в богатую, не занятую воинскими частями деревню;
в многочисленных, просторных фанзах можно
было с удобством устроиться и самим, и устроить палаты для больных.
Госпиталь вышел хорошенький и чистенький, как игрушка, с ним смешно
было и сравнивать, другие
госпитали, ютившиеся
в двух-трех убогих, грязных фанзах.
Когда все
было готово, командир корпуса устроил так, что главнокомандующий выразил желание осмотреть султановский
госпиталь.
В ожидании Куропаткина,
в госпитале каждый день чистили, мыли, мели, у входа
в палату Новицкая и Зинаида Аркадьевна соорудили два больших букета из хвойной зелени.
Работа
в деревне закипела. Корпусный командир прислал роту саперов для исправления дорог и отделки фанз.
Было решено обратить деревню
в целый госпитальный городок,
в нее перевели наш
госпиталь и дивизионный лазарет. Командир корпуса выхлопотал на оборудование
госпиталей три тысячи рублей и заведующим работами назначил Султанова.
В ожидании, пока
будут отделаны фанзы для нашего
госпиталя, мы сидели без дела. Работы вскоре пошли вяло и медленно. Зато помещения Султанова и Новицкой отделывались на диво. Саперный офицер, заведывавший работами, целые дни сидел у Султанова, у него же и обедал.
В госпитале полною, бесконтрольною хозяйкою
была Новицкая. Солдаты команды обязаны
были вытягиваться перед нею во фронт. Врачам смешно
было и подумать, чтобы Новицкая стала исполнять их приказы: она их совершенно игнорировала. То и дело происходили столкновения.
Команда султановского
госпиталя голодала. Наш главный врач крал вовсю, но он и смотритель заботились как о команде, так и о лошадях. Султанов крал так же, так же фабриковал фальшивые документы, но не заботился решительно ни о ком. Пища у солдат
была отвратительная, жили они
в холоде. Обозные лошади казались скелетами, обтянутыми кожей. Офицер-смотритель бил солдат беспощадно. Они пожаловались Султанову. Султанов затопал ногами и накричал на солдат.
Солдаты видели постоянно пирующих
в их
госпитале генералов и понимали, как бессмысленно ждать от них заступничества. И ходили они, — угрюмые, молчаливые, вечно какие-то взъерошенные, и на них
было тяжело смотреть.
В сочельник под вечер к нам пришел телеграфный приказ:
в виду ожидающегося боя, немедленно выехать
в дивизионный лазарет обоим главным врачам
госпиталей, захватив с собой по два младших врача и по две сестры. Наш дивизионный лазарет уже несколько дней назад
был передвинут из Ченгоузы версты на четыре к югу, к самым позициям.
При данных же обстоятельствах эта командировка главных врачей на позиции
была прямою нелепостью; если предстоит жестокий бой, то работы
будет много не только
в дивизионном лазарете, но и
в госпиталях; как же можно
было оставлять
госпитали без главных врачей?
Дело не оставляло никаких сомнений: Султанову нужен Владимир с мечами, Новицкой и Зинаиде Аркадьевне нужны медали на георгиевских лентах. Если командировать одного Султанова с обеими девицами, то это слишком бы бросилось всем
в глаза. И вот «на позиции»
было двинуто по половине наличного врачебного состава обоих
госпиталей.
Командиры рвали и метали, глядя на бегство своих офицеров. Приехал к нам
в госпиталь один штабс-капитан с хроническим желудочно-кишечным катаром. К его санитарному листку
была приложена четвертушка бумаги с следующими строками командира полка...
Однажды
в наш
госпиталь неожиданно приехал Куропаткин. Черные с сединою волосы, умный и твердый взгляд на серьезном, сумрачном лице, простой
в обращении, без тени бурбонства и генеральства. Единственный из всех здешних генералов, он безусловно импонировал. Замечания его
были дельны и лишены самодурства.
А рядом с подобными господами
в госпиталь прибывали из строя такие давнишние, застарелые калеки, что мы разводили руками. Прибыл один подполковник, только месяц назад присланный из России «на пополнение»; глухой на одно ухо, с сильнейшею одышкою, с застарелым ревматизмом, во рту всего пять зубов…
Было удивительно смотреть на этого строевого офицера-развалину и вспоминать здоровенных молодцов, сидевших
в тылу на должностях комендантов и смотрителей.