Неточные совпадения
Эти все разговоры — так, введение только. Потом мы остаемся
в своей компании —
Люба, Катя, Наташа, я, — и с нами неизменно Екатерина Матвеевна, тетя Катя, сестра Марии Матвеевны, с черными смеющимися про себя глазами, очень разговорчивая. Ей не скучно с нами, она все
время связывает нас разговором, когда мы не можем его найти. Как теперь догадываюсь, — конечно, она неизменно с нами потому, что нельзя девочек оставлять наедине с мальчиком, но тогда я этого не соображал.
Увлечение мое морской стихией
в то
время давно уже кончилось. Определилась моя большая способность к языкам. Папа говорил, что можно бы мне поступить на факультет восточных языков, оттуда широкая дорога
в дипломаты на Востоке.
Люба только что прочла «Фрегат Палладу» Гончарова. Мы говорили о красотах Востока, я приглашал их к себе
в гости на Цейлон или
в Сингапур, когда буду там консулом. Или нет, я буду не консулом, а доктором и буду лечить Наташу. — Наташа, покажите язык!
Да! Девочки Конопацкие с их тетей, Екатериной Матвеевной. И
Люба, и Катя, и Наташа! Я повел гостей
в сад… Не могу сейчас припомнить, были ли
в то
время дома сестры, старший брат Миша. Мы гуляли по саду, играли, — и у меня
в воспоминании я один среди этой опьяняющей радости, милых девичьих улыбок, блеска заходящего солнца и запаха сирени.
Я держался от
Любы отдаленно, мне стыдно было навязываться. Наверно, она все
время думает о Филиппе, — чего я к ней буду лезть?
В первый раз, когда я ее обогнал на Площадной и не поклонился и она взволнованно покраснела, у меня мелькнуло: может быть, и я ей нравлюсь?
Потом раз, уже под самый конец вечера, на балу у них я решился пригласить
Любу на польку.
В то
время, когда мы танцевали, она спросила меня, — и это у нее вышло очень просто и задушевно...
Любы Конопацкой мне больше не удалось видеть. Они были все на даче. Накануне нашего отъезда мама заказала
в церкви Петра и Павла напутственный молебен. И горячо молилась, все
время стоя на коленях, устремив на образ светившиеся внутренним светом, полные слез глаза, крепко вжимая пальцы
в лоб, грудь и плечи. Я знал, о чем так горячо молилась мама, отчего так волновался все
время папа: как бы я
в Петербурге не подпал под влияние нигилистов-революционеров и не испортил себе будущего.
Часто думалось о Конопацких, особенно о
Любе. Но и сладости дум о ней примешивалось тревожное чувство страха и неуверенности. Никак сейчас не могу вспомнить, чем оно было вызвано. Простились мы у них на даче очень хорошо, но потом почему-то мне пришло
в голову, что между нами все кончено, что
Люба полюбила другого. К мрачному
в то
время и вообще настроению присоединилось еще это подозрение о крушении любви
Любы ко мне. Иногда доходил до полного отчаяния: да, там все кончено!
Синие выпуклые глаза
Любы становились
в это
время неподвижными и загороженными.
Анна Марковна так дешево уступила дом не только потому, что Кербеш, если бы даже и не знал за нею некоторых темных делишек, все-таки мог
в любое время подставить ей ножку и съесть без остатка. Предлогов и зацепок к этому можно было найти хоть по сту каждый день, и иные из них грозили бы не одним только закрытием дома, а, пожалуй, и судом.
Неточные совпадения
«А вы что ж не танцуете? — // Сказал Последыш барыням // И молодым сынам. — // Танцуйте!» Делать нечего! // Прошлись они под музыку. // Старик их осмеял! // Качаясь, как на палубе //
В погоду непокойную, // Представил он, как тешились //
В его-то
времена! // «Спой,
Люба!» Не хотелося // Петь белокурой барыне, // Да старый так пристал!
В последние пять лет он много прочел и кое-что увидел; много мыслей перебродило
в его голове;
любой профессор позавидовал бы некоторым его познаниям, но
в то же
время он не знал многого, что каждому гимназисту давным-давно известно.
Она не хуже
любой Camille de Lyon [Камиллы де Лион (франц.)] умеет подрисовать себе веки, и потому глаза ее кажутся,
в одно и то же
время, и блестящими, и влажными.
В настоящее
время Афанасию Аркадьичу уже за пятьдесят, но любо посмотреть, как он бегает. Фигура у него сухая, ноги легкие —
любого скорохода опередит. Газеты терпят от него серьезную конкуренцию, потому что сведения, получаемые из первых рук, от Бодрецова, и полнее, и свежее.
Подавали на стол, к чаю, красное крымское вино, тартинки с маслом и сыром, сладкие сухари. Играл на пианино все тот же маленький, рыжеватый, веселый Панков из консерватории, давно сохнувший по младшей дочке
Любе, а когда его не было, то заводили механический музыкальный ящик «Монопан» и плясали под него.
В то
время не было ни одного дома
в Москве, где бы не танцевали при всяком удобном случае, до полной усталости.