Неточные совпадения
Учение Канта о «разумной вере» страдает половинчатостью, это полувера-полуразум: хотя ею переступается область познаваемого
разумом, но в то же время
разум не хочет отказаться от своего господства и контроля и в этой чуждой ему области [Для противоречивости и двойственности
идей Канта в вопросе о вере характерна глава «Критики практического
разума» под заглавием: «Каким образом возможно мыслить расширение чистого
разума в практическом отношении, не расширяя при этом его познания как
разума спекулятивного?» Здесь «теоретическое познание чистого
разума еще не получает прироста.
Но теоретическое познание, хотя и не этих объектов, но вообще
разума (?), здесь все-таки расширяется, именно постольку, поскольку этим
идеям, путем практических постулатов, даются объекты, а через это мысль, только проблематическая, получает объективную реальность.
Этим успехом, следовательно, чистый теоретический
разум, для которого все эти
идеи трансцендентны и не имеют объекта, обязан исключительно своей чистой практической способности.
А если опыт и получает это расширение, то спекулятивный
разум с этими
идеями может приступать к делу только отрицательно, т. е. не расширяя понятия, но разъясняя его» (там же, 140 141).
Напротив, в философии Канта, именно в его учении об «
идеях» как предельных понятиях, а равно и в учении о различении суждений практического
разума от теоретического
разума и «силы суждения» заключается implicite [Неявно, в скрытом состоянии (нем.).] целая теория мифотворчества, хотя и отрицательного или агностического содержания.
И тем не менее даже и в этом учении Канта об
идеях как имманентных проекциях Ding an sich заключается драгоценное зерно теории мифотворчества: Ding an sich, трансцендентная теоретическому познанию, все же познаваема, и притом своим особым путем, отличным от имманентно-опытного; кантовские постулаты практического
разума, его «разумная» вера, есть также не что иное, как мифотворчество.
Крупнейшею заслугой Канта в теоретической философии было констатирование антиномий рассудка, благодаря которым он неизбежно запутывается в свои собственные сети [Имеются в виду антиномии космологических
идей в трансцендентальной диалектике Канта, или его трансцендентальная аналитика в «Критике чистого
разума».].
Понятий абсолютно антиидейных и внесофийных нет и быть не может, ex nihilo nihil fit [Из ничего не происходит ничего (лат.).], и даже пустейшие и ничтожнейшие или ложные понятия суть паразиты, вырастающие на живом древе
идей; но также не может быть и понятий вполне и безусловно софийных, ибо понятия рождаются из дискурсивного мышления, которое соответствует раздробленному состоянию мира, сотканного из бытия и небытия, и подлинно софийная
идея не есть уже понятие мышления, но выходит за пределы
разума (о чем ниже).
«Трансцендентальное» время Канта, или отвлеченная форма времени, неизбежно мыслится как потенциальная бесконечность, не знающая ни начала, ни конца; поэтому его
идея и приводит
разум к антиномии, обнаруженной самим же Кантом.
Неточные совпадения
Он издавна привык думать, что
идея — это форма организации фактов, результат механической деятельности
разума, и уверен был, что основное человеческое коренится в таинственном качестве, которое создает исключительно одаренных людей, каноника Джонатана Свифта, лорда Байрона, князя Кропоткина и других этого рода.
— Он говорит, что внутренний мир не может быть выяснен навыками
разума мыслить мир внешний идеалистически или материалистически; эти навыки только суживают, уродуют подлинное человеческое, убивают свободу воображения
идеями, догмами…
Он чувствовал, что в нем кружится медленный вихрь различных мнений,
идей, теорий, но этот вихрь только расслабляет его, ничего не давая, не всасываясь в душу, в
разум.
— Лозунг командующих классов — назад, ко всяческим примитивам в литературе, в искусстве, всюду. Помните приглашение «назад к Фихте»? Но — это вопль испуганного схоласта, механически воспринимающего всякие
идеи и страхи, а конечно, позовут и дальше — к церкви, к чудесам, к черту, все равно — куда, только бы дальше от
разума истории, потому что он становится все более враждебен людям, эксплуатирующим чужой труд.
Ночью приходит ко мне, — в одном доме живем, — жалуется: вот, Шлейермахер утверждает, что
идея счастья была акушеркой, при ее помощи
разум родил понятие о высшем благе.