Неточные совпадения
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены
института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе.
Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо
института, когда
профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами...
Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены
института и косяком легло на торцах Герцена.
Профессор смотрел в окно, соображая, где будет солнце днем. Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и наконец животом лег на подоконник.
Полусвет был в коридорах
института.
Профессор добрался до комнаты Панкрата и долго и безуспешно стучал в нее. Наконец за дверью послышалось урчанье как бы цепного пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатых подштанниках, с завязками на щиколотках предстал в светлом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна.
На другой день после того, как он развязался с Альфредом Бронским, ему пришлось выключить у себя в кабинете в
институте телефон, снявши трубку, а вечером, проезжая в трамвае по Охотному ряду,
профессор увидал самого себя на крыше огромного дома с черною надписью «Рабочая газета».
Немедленно фонд лишился подарка
профессора Персикова. Калоши исчезли в газетной бумаге. Крайне обрадовавшийся ангел во френче встал и начал жать руку
профессору и даже произнес маленький спич, содержание которого сводилось к следующему: это делает честь
профессору…
Профессор может быть спокоен… больше его никто не потревожит, ни в
институте, ни дома… меры будут приняты, камеры его в совершеннейшей безопасности…
Вечером в кабинете зоологического
института затрещал телефон.
Профессор Персиков взъерошил волосы и подошел к аппарату.
Понадобилось по меньшей мере три часа, чтоб
профессор успокоился и приступил к мелким работам. Так он и сделал. В
институте он работал до одиннадцати часов вечера, и поэтому ни о чем не знал, что творится за кремовыми стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по Москве о каких-то змеях, ни странная выкрикнутая телеграмма в вечерней газете ему остались неизвестны, потому что доцент Иванов был в Художественном театре на «Федоре Иоанновиче» и, стало быть, сообщить новость
профессору было некому.
Профессор Персиков выехал с Пречистенки на автобусе и прибыл в
институт.
Профессор сорвал одним взмахом галстук, оборвал пуговицы на сорочке, побагровел страшным параличным цветом и, шатаясь, с совершенно тупыми стеклянными глазами, ринулся куда-то вон. Вопль разлетелся под каменными сводами
института.
Кроме него, только два человека были в
институте — Панкрат и то и дело заливающаяся слезами экономка Марья Степановна, бессонная уже третью ночь, которую она проводила в кабинете
профессора, ни за что не желающего покинуть свой единственный оставшийся потухший ящик.
Неточные совпадения
По поводу истории с Г. П. Федотовым я написал в «Пути» резкую статью «Существует ли в православии свобода совести?», которая поссорила меня с
профессорами Богословского
института и создала затруднения для «Пути».
Присутствие в группе высланных людей науки,
профессоров дало возможность основать в Берлине Русский научный
институт.
С С. Булгаковым, с которым возникла более тесная связь, я познакомился позже в Киеве, где он был
профессором политической экономии в Политехническом
институте, в один из своих приездов из ссылки.
Присутствовавший католический священник,
профессор Католического
института, сказал своей соседке: «Вот как нарождаются ереси».
С
профессорами Богословского
института я потом разошелся совсем.