Неточные совпадения
Я не помню, чтобы вся
тогдашняя либеральная пресса (в журналах и
газетах) встала «как один человек» против фельетониста журнала «Век» с его псевдонимом Камень Виногоров (русский перевод имени и фамилии автора) и чтобы его личное положение сделалось тогда невыносимым.
Журнал наш одинаково отрицал всякую не то что солидарность, но и поблажку
тогдашним органам сословной или ханжеской реакции, вроде
газеты"Весть"или писаний какого-нибудь Аскоченского. Единственно, что недоставало журналу, это — более горячей преданности
тогдашнему социальному радикализму. И его ахиллесовой пятой в глазах молодой публики было слишком свободное отношение к излишествам
тогдашнего нигилизма и ко всяким увлечениям по части коммунизма.
Он много перед тем вращался в петербургском журнализме, работал и в
газетах, вхож был во всякие кружки.
Тогдашний нигилизм и разные курьезы, вроде опытов коммунистических общежитий, он знал не по рассказам. И отношение его было шутливое, но не особенно злобное. Никаких выходок недопустимого у меня обскурантизма и полицейской благонамеренности он не позволял себе.
Драма и в переделке оказалась слишком эпизодичной. И после первого спектакля я нашел нужным переставить последние две картины, что
тогдашний рецензент одной из петербургских
газет нашел странным.
Определенного, хотя бы и маленького, заработка я себе не обеспечил никакой постоянной работой в журналах и
газетах. Редакторство"Библиотеки"поставило меня в двойственный свет в
тогдашних более радикальных кружках, и мне трудно было рассчитывать на помещение статей или даже беллетристики в радикальных органах. Да вдобавок тогда на журналы пошло гонение; а с газетным миром у меня не было еще тогда никаких личных связей.
А уже из Парижа я списался с редакцией
газеты"Русский инвалид". Редактора я совсем не знал. Это был полковник генерального штаба Зыков, впоследствии заслуженный генерал. Тогда
газета считалась весьма либеральной. Ее постоянными сотрудниками состояли уже оба «сиамских близнеца»
тогдашнего радикализма (!) Суворин и Буренин как фельетонисты.
В моих
тогдашних корреспонденциях (и в
газете"Москвич", и в"Русском инвалиде") я часто возвращался к парламентским выступлениям государственного министра, который кончил свое земное поприще как"верный пес"Бо-напартова режима и после его падения 4 сентября 1870 года.
Стоило только сравнить:
тогдашний парижский студенческий бал"Бюллье"или даже"Ма-биль"с самым элегантным увеселительным танцевальным местом"Cremorn-Garden", рекламы которого занимали целые столбцы в самых больших
газетах.
Речи произносились на всех языках. А журналисты, писавшие о заседаниях, были больше все французы и бельгийцы. Многие не знали ни по-немецки, ни по-английски. Мы сидели в двух ложах бенуара рядом, и мои коллеги то и дело обращались ко мне за переводом того, что говорили немцы и англичане, за что я был прозван"notre confrere poliglotte"(наш многоязычный собрат)
тогдашним главным сотрудником «Independance Beige» Тардье, впоследствии редактором этой
газеты.
Наке предстояло снова отсиживать, и он затеял отправиться в Испанию. Он нашел себе работу корреспондента в одной из
тогдашних оппозиционных
газет и предложил мне поехать с ним в Мадрид, соблазняя меня тем, что момент был очень интересный — после прошлогодней Сентябрьской революции и регентства маршала Сера — но, когда приближался день обнародования новой конституции.
Но все это, как известно, не помешало после Амедея Сивы реставрации Бурбонов в виде сына Изабеллы, воспитанного в Австрии. И тогда уже нам, заезжим иностранцам, обязанным давать читателям наших
газет итоги
тогдашнего политико-культурного status quo Испании, было видно, что ни к республике, ни к федерации нация эта еще не была готова. Слишком было еще много разной исторической ветоши в темноте массы, в клерикализме, в бедности, в общем"спустя рукава", напоминавшем мне мое любезное отечество.
Мне было лестно это слышать, и я был рад, что дожил до того момента, когда личная встреча с Герценом отвечала уже гораздо более
тогдашней моей «платформе», чем это было бы в 1865 году в Женеве. Теперь это не было бы только явлением на поклон знаменитому эмигранту. Да и он уже знал достаточно, кто я, и был, как видно, заинтересован тем, что я печатал в русских
газетах. На то, чтобы он хорошо был знаком со мною как с беллетристом, я и про себя никакой претензии не заявлял.
В нем я находил разностороннее развитого интеллигента, чем многие
тогдашние сотрудники журналов и
газет. Но он был человек болезненный, очень нервный, изменчивый в своих взглядах и симпатиях.
Моим чичероне по
тогдашнему Лондону (где я нашел много совсем нового во всех сферах жизни) был г. Русанов, сотрудник тех журналов и
газет, где и я сам постоянно писал, и как раз живший в Лондоне на положении эмигранта.
Неточные совпадения
— То-то и есть, что и у нас начинает быть похуже еще западного! — отвечала Мари: ее, по преимуществу, возмущал пошлый и бездарный тон
тогдашних петербургских
газет.
Живин, например, с первого года выписывал «Отечественные Записки» [«Отечественные записки» — ежемесячный литературно-политический журнал прогрессивного направления; с 1839 по 1867 год его редактором-издателем был А.А.Краевский.], читал их с начала до конца, знал почти наизусть все статьи Белинского; а Кергель, воспитывавшийся в корпусе, был более наклонен к
тогдашней «Библиотеке для чтения» и «Северной Пчеле» [«Северная пчела» — реакционная политическая и литературная
газета, с 1825 года издававшаяся Ф.В.Булгариным и Н.И.Гречем.].
Впрочем, надо сказать правду, что и
газеты тогдашние немного опережали улицу в достоинстве предлагаемых новостей, так что, в сущности, не было особенного резона платить деньги за то, что в первой же мелочной лавке можно было добыть даром.
Если ему и давали тему — он исполнял только ту, которая ему по душе. Карикатурист 60-х годов, он был напитан
тогдашним духом обличения и был беспощаден, но строго лоялен в цензурном отношении: никогда не шел против властей и не вышучивал начальство выше городового. Но зато уж и тешил свое обличающее сердце, — именно сердце, а не ум — насчет тех, над которыми цензурой глумиться не воспрещалось, и раскрыть подноготную самодура-купца или редактора
газеты считал для себя великим удовольствием.
В это время «Пчела» эту мысль поддерживала, а другие
тогдашние петербургские
газеты (впрочем, не все) вдруг ополчились против хлопот Бенни и нашли в них нечто столь смешное и вредоносное, что не давали ему прохода.