Неточные совпадения
Этим, думается мне, грешат почти все воспоминания, за исключением уже самых безобидных, сшитых из пестрых лоскутков, без плана, без ценного содержания. То, что я
предлагаю читателю здесь, почти исключительно русскиевоспоминания. Своих заграничных испытаний, впечатлений, встреч, отношений к тамошней интеллигенции, за целых тридцать с лишком лет, я в подробностях касаться не
буду.
У кассы Большого театра какой-то пожилой господин, чиновничьего типа,
предложил нам три места в галерее пятого яруса. Это
был абонент, промышляющий своими билетами. Он поднялся с нами наверх и сдал нас капельдинеру. Взял он с нас не больше восьмидесяти копеек за место.
Некрасова и Салтыкова я не встречал лично до возвращения из-за границы в 1871 году. Федора Достоевского зазнал я уже позднее. К его брату Михаилу, уже издававшему журнал"Время", обращался всего раз,
предлагал ему одну из пьес, написанных мною в Дерпте, перед переездом в Петербург. С Тургеневым я познакомился в 1864 году, когда
был уже издателем"Библиотеки".
Из других выдающихся журналистов
был у Краевского, возил ему другую пьесу, но он
предложил мне слишком скудный гонорар; я уже получал тогда в"Библиотеке"по семьдесят пять рублей за лист.
Совсем вновь встал я лицом к лицу и к деревенскому парламенту, то
есть к"сходу", и впервые распознал ту истину, что добиваться чего-нибудь от крестьянской сходки надо, как говорится,"каши
поевши". Как бы ясно и очевидно ни
было то, что вы ей
предлагаете или на что хотите получить ее согласие, — мужицкая логика оказывается всегда со своими особенными предпосылками, а стало
быть, и со своими умозаключениями.
"Однодворец"после переделки, вырванной у меня цензурой Третьего отделения, нашел себе сейчас же такое помещение, о каком я и не мечтал! Самая крупная молодая сила Александрийского театра — Павел Васильев — обратился ко мне. Ему понравилась и вся комедия, и роль гарнизонного офицера, которую он должен
был создать в ней. Старика отца, то
есть самого"Однодворца", он
предложил Самойлову, роль старухи, жены его, — Линской, с которой я (как и с Самойловым) лично еще не
был до того знаком.
К"Современнику"я ни за чем не обращался и никого из редакции лично не знал;"Отечественные записки"совсем не собирали у себя молодые силы. С Краевским я познакомился сначала как с членом Литературно-театрального комитета, а потом всего раз
был у него в редакции, возил ему одну из моих пьес. Он
предложил мне такую плохую плату, что я не нашел нужным согласиться, что-то вроде сорока рублей за лист, а я же получал на 50 % больше, даже в"Библиотеке", финансы которой
были уже не блистательны.
И меня втянули в эти спектакли Пассажа. Поклонником красоты Споровой
был и Алексей Антипович Потехин, с которым я уже водил знакомство по дому Писемских. Он много играл в те зимы — и Дикого, и городничего. Мне
предложили роль Кудряша в"Грозе", а когда мы ставили"Скупого рыцаря"для такого же страстного чтеца и любителя А-А.Стаховича (отца теперешних общественных деятелей), то я изображал и герцога.
Может показаться даже маловероятным, что я, написав несколько глав первой части, повез их к редактору"Библиотеки",
предлагая ему роман к январской книжке 1862 года и не скрывая того, что в первый год могут
быть готовы только две части.
А издатель представил мне дело так, что журнал имел с лишком тысячу подписчиков (что-то около 1300 экземпляров), что по тогдашнему времени
было еще неплохо, давал мне смотреть подписную книгу, в которой все
было в порядке,
предлагал необременительные условия.
Издатель
предложил: до осени платить мне ежемесячно определенную сумму. Стало
быть, я не обязан
был сейчас же выкладывать капитал. И по типографии я мог сразу пользоваться кредитом. А со второго года издания я обязан
был выплачивать род аренды на известный срок. В случае нарушения с моей стороны контракта я должен
был заплатить неустойку в десять тысяч рублей.
Тогда я и
предложил заимодавцам воспользоваться моим имением, которое продано еще не
было.
Если я легкомысленно пустился на этой"галере"в широкое море, то и
был примерно наказан. И отец мой
был вправе попенять мне за то, что он еще в 1862 году
предлагал мне на выкупную ссуду поднять его хозяйство и вести его сообща. Мать моя не отговаривала меня, не желая обрезывать мне крылья, и даже не хотела, чтобы я оставался при ней в провинции.
Я ему
предложил записать свои парижские впечатления, и он выполнил эту работу бойко и занимательно. Русских парижан он разделил на два лагеря:"елисеевцы", то
есть баре, селившиеся в Елисейских полях, и"латинцы", то
есть молодежь и беднота Латинского квартала.
За еврея никто из нас не имел права его считать; да и он
был настолько щекотлив по этой части, что ему нельзя
было бы
предложить вопроса — какой он расы. Он, видимо, желал, чтобы его считали скорее англичанином.
В редакцию он попал, вероятно, с какой-нибудь небольшой статейкой. Он мне понравился, и я, разговорившись с ним о Помяловском, которого он любил и, кажется,
был лично знаком с ним,
предложил ему попробовать себя в критическом этюде.
Как сотрудница она
была идеальная. И выбор того, что она
предлагала мне, показывал, что она держалась либеральных симпатий.
И стал он похаживать в редакцию,
предлагал статьи, очень туго их писал, брал, разумеется, авансы,
выпивал, где и когда только мог, но в совершенно безобразном виде я его (по крайней мере у нас) не видал.
Когда я получил из конторы"Fortnightly"первый мой английский гонорар, я
был счастлив тем, что мог
предложить моему магистру дополнительное вознаграждение за его занятия со мною. Пикантно
было то, что мне, неизвестному в Англии русскому писателю, заплатили полистную плату гораздо выше той, какую я получал тогда в России не только за журнальные или газетные статьи, но и за пьесы и романы.
Как истый холостяк с твердыми привычками Спенсер
предложил мне проводить его до клуба"Атеней", где он часа два до обеда проводил неизменно. Нам надо
было пересечь весь Гайд-Парк. Шли мы около получаса и все время оживленно беседовали. Он вышел из своей суховатой флегмы, потому что я дерзнул вступить с ним в продолжительное прение.
Наке предстояло снова отсиживать, и он затеял отправиться в Испанию. Он нашел себе работу корреспондента в одной из тогдашних оппозиционных газет и
предложил мне поехать с ним в Мадрид, соблазняя меня тем, что момент
был очень интересный — после прошлогодней Сентябрьской революции и регентства маршала Сера — но, когда приближался день обнародования новой конституции.
Между ними
был, конечно, флёрт, но больше с его стороны. И когда я ей посоветовал хоть к будущей осени приехать в Париж, где я непременно
буду, то она схватилась за этот проект. Мы изредка переписывались, и осенью 1869 года она приехала в Париж; я нашел ей помещение в Латинском квартале, а потом приятель мой Наке
предложил ей поселиться в виде жилицы у его приятельницы, госпожи А., очень развитой женщины, где она могла бы и усовершенствоваться в языке, и войти в кружок интересных французов.
Меня прямо война не касалась. Я и не думал
предлагать свои услуги одной из тех газет, где я состоял корреспондентом. И вдруг получаю от Корша депешу, где он умоляетменя поехать на театр войны. Просьба
была такая настоятельная, что я не мог отказать, но передо мною сейчас же встал вопрос: «А как же
быть с романом?»
Хотя то содержание, какое Корш
предложил мне на расходы, по нынешнему времени
было слишком скромно, но я все-таки хотел исполнить, в меру возможности, то, что входило в мою обязанность. Для этого надо
было получить ход к немцам и выхлопотать себе права специального корреспондента.
Так я и сделал. Корш
предложил мне писать по четвергам фельетоны, особого же содержания не назначил, а только построчную плату. Это
было менее выгодно, чем
быть воскресным фельетонистом"Голоса", но я остался верен"Санкт-Петербургским ведомостям"и должен
был отклонить предложение Краевского.
Некрасов, видимо, желал привязать меня к журналу, и, так как я
предложил ему писать и статьи, особенно по иностранной литературе, он мне назначил сверх гонорара и ежемесячное скромное содержание. А за роман я еще из-за границы согласился на весьма умеренный гонорар в 60 рублей за печатный лист, то
есть в пять раз меньше той платы, какую я получаю как беллетрист уже около десяти лет.
Сам Корш встретил меня не особенно приветливо, но оценил то, что я счел своим долгом сначала отъявиться к нему, чтобы знать, желает ли он иметь меня в постоянных сотрудниках. Какого-нибудь прочного положения в газете я не получил. Мы условились, что я
буду по четвергам писать фельетоны, но никакого отдела он мне не
предложил и никакого особенного содержания, кроме построчной платы.
Но мое постоянное сотрудничество не пошло дальше конца Великого поста. Никого я в газете не стеснял, не отнимал ни у кого места, не
был особенно дорогим сотрудником. Мои четверговые фельетоны, сколько я мог сам заметить, читались с большим интересом, и мне случалось выслушивать от читателей их очень лестные отзывы. Но нервный Валентин Федорович ни с того ни с сего отказал мне в работе и даже ничего не
предложил мне в замену.
Мы с ним возобновили старое знакомство, но мне — увы! — нечего
было предложить ему. У меня не
было никакой новой пьесы, когда я приехал в январе 1871 года, а та комедия, которую я написал к осеннему сезону, на сцену не попала. Ее не пропустил"Комитет", где самым влиятельным членом
был Манн, ставивший свои комедии на Александрийском театре.
Вернувшись летом из Гельсингфорса, где я простудился, я заболел, и одна часть"Дельцов"
была мною написана в постеле, но я должен
был торопиться, чтобы получить гонорар (Некрасов аванса мне не
предложил) — иметь средства на поездку.