Неточные совпадения
Мемуары и сами-то по себе — слишком личная вещь. Когда их
автор не боится
говорить о себе беспощадную, даже циническую правду, да вдобавок он очень даровит — может получиться такой «человеческий документ», как «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо. Но и в них сколько неизлечимой возни
с своим «я», сколько усилий обелить себя, обвиняя других.
Признаюсь, он мне в тот визит к обывателям Карлова не особенно приглянулся. Наружностью он походил еще на тогдашние портреты
автора"Тарантаса", без седины,
с бакенбардами,
с чувственным ртом, очень рослый, если не тучный, то плотный; держался он сутуловато и как бы умышленно небрежно,
говорил, мешая французский жаргон
с русским — скорее деланным тоном, часто острил и пускал в ход комические интонации.
В первый раз я
с ним
говорил у Я.П.Полонского, когда являлся к тому, еще дерптским студентом,
автором первой моей комедии"Фразеры". Когда я сказал ему у Полонского, что видал его когда-то в Нижнем, то Я.П. спросил
с юмором...
И он был типичный москвич, но из другого мира — барски-интеллигентного, одевался франтовато, жил холостяком в квартире
с изящной обстановкой, любил
поговорить о литературе (и сам к этому времени стал пробовать себя как сценический
автор), покучивал, но не так, как бытовики, имел когда-то большой успех у женщин.
Представили меня и старику Сушкову, дяде графини Ростопчиной, написавшему когда-то какую-то пьесу
с заглавием вроде"Волшебный какаду". От него пахнуло на меня миром"Горя от ума". Но я отвел душу в беседе
с М.
С.Щепкиным, который мне как
автору никаких замечаний не делал, а больше
говорил о таланте Позняковой и, узнав, что ту же роль в Петербурге будет играть Снеткова, рассказал мне, как он ей давал советы насчет одной ее роли, кажется, в переводной польской комедийке"Прежде маменька".
Но Телепнева нельзя отождествлять
с автором. У меня не было его романической истории в гимназии, ни романа
с казанской барыней, и только дерптская влюбленность в молодую девушку дана жизнью. Все остальное создано моим воображением, не
говоря уже о том, что я, студентом, не был богатым человеком, а жил на весьма скромное содержание и
с 1856 года стал уже зарабатывать научными переводами.
Когда я встретился
с ним в Кронштадте и играл
с его женой Чацкого, — он уже был
автор"Петербургских трущоб", которыми заставил о себе
говорить. Он усердно изучал жизнь столичных подонков и умел интересовать менее взыскательных читателей фабулой своего романа
с сильным романтическим привкусом.
О Каткове и о Николае Милютине он меня не особенно много расспрашивал; но когда мы пошли от Сарсе пешком по направлению к Палате, Гамбетта стал сейчас же
говорить как радикал
с республиканскими идеалами и как сторонник тогдашней парламентской оппозиции, где значилось всего-то человек семь-восемь, и притом всяких платформ — от легитимиста Беррье до республиканцев Жюля Фавра, Жюля Симона и Гарнье-Пажеса,
автора книги о февральской революции.
Я должен здесь по необходимости повторяться. О встрече
с Герценом, нашем сближении, его жизни в Париже, кончине и похоронах — я уже
говорил в печати. Но пускай то, что стоит здесь, является как бы экстрактом пережитого в общении
с автором"Былого и дум"и"
С того берега".
Неточные совпадения
Но мы стали
говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до
автора, то он ни в каком случае не должен ссориться
с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Какое ни придумай имя, уж непременно найдется в каком-нибудь углу нашего государства, благо велико, кто-нибудь, носящий его, и непременно рассердится не на живот, а на смерть, станет
говорить, что
автор нарочно приезжал секретно,
с тем чтобы выведать все, что он такое сам, и в каком тулупчике ходит, и к какой Аграфене Ивановне наведывается, и что любит покушать.
— Для серьезной оценки этой книги нужно, разумеется, прочитать всю ее, — медленно начал он, следя за узорами дыма папиросы и
с трудом думая о том, что
говорит. — Мне кажется — она более полемична, чем следовало бы. Ее идеи требуют… философского спокойствия. И не таких острых формулировок…
Автор…
Еще слово о якутах. Г-н Геденштром (в книге своей «Отрывки о Сибири»,
С.-Петербург, 1830), между прочим,
говорит, что «Якутская область — одна из тех немногих стран, где просвещение или расширение понятий человеческих (sic) (стр. 94) более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни (продолжает
автор), сравнивая себя
с другими мирожителями, понял бы свое бедственное состояние и не нашел бы средств к его улучшению…» Вот как думали еще некоторые двадцать пять лет назад!
Нечего и
говорить уже о разных его выходках, которые везде повторялись; например, однажды в Царском Селе Захаржевского медвежонок сорвался
с цепи от столба, [После этого
автором густо зачеркнуто в рукописи несколько слов.] на котором устроена была его будка, и побежал в сад, где мог встретиться глаз на глаз, в темной аллее,
с императором, если бы на этот раз не встрепенулся его маленький шарло и не предостерег бы от этой опасной встречи.