Неточные совпадения
Француз, живший у нас около четырех лет,
лицо скорее комическое, с разными слабостями и чудачествами, был обломок великой
эпохи, бывший военный врач в армии Наполеона, взятый в плен в 1812 году казаками около города Орши, потом «штаб-лекарь» русской службы, к старости опустившийся до заработка домашнего преподавателя.
Другой его такой же типичной ролью из той же
эпохи было
лицо старого Фридриха II (в какой-то переводной пьесе), и он вспоминал, что один престарелый московский барин, видавший короля в живых, восхищался тем, как Степанов схватил и физическое сходство, и всю повадку великого «Фрица».
Передо мною в его
лице стояла целая
эпоха, и он был одним из ее типичнейших представителей: настоящий самородок из провинциально-помещичьего быта, без всяких заграничных влияний, полный всяких чисто российских черт антикультурного свойства, но все-таки талантом, умом и преданностью литературе, как высшему, что создала русская жизнь, поднявшийся до значительного уровня.
Впоследствии, когда я после смерти А.И.Герцена и знакомства с ним в Париже (в зиму 1868–1870 года) стал сходиться с Кавелиным, я находил между ними обоими сходство — не по чертам
лица, а по всему облику, фигуре, манерам, а главное, голосу и языку истых москвичей и одной и той же почти
эпохи.
С московским писательским миром, в
лице Островского и Писемского, я прикасался, но немного. Писемский задумал уже к этому времени перейти на службу в губернское правление советником, и даже по этому случаю стал ходить совсем бритый, как чиновник из николаевской
эпохи. Я попадал к нему и в городе (он еще не был тогда домовладельцем), и на даче в Кунцеве.
В той боковой зале, где шла более крупная игра в rente et quarante, я заметил наших тогдашних петербургских «львиц» и во главе их княгиню Суворову (рожденную Базилевскую), считавшуюся самой отчаянной игрицей. А рядом несколько тогдашних знаменитых кокоток с Корой Перль (Пирль) во главе, возлюбленной принца Наполеона. И тут, и у киоска музыки, у столиков — вы могли наткнуться на парижских знаменитостей той
эпохи: и Оффенбах, и актриса Шнейдер, и тенор Марио, и целый ассортимент бульварных
лиц.
Стоило вам, встретившись с ним (для меня это было мельком в конце 1865 года в Женеве), поговорить десять минут, или только видеть и слышать его со стороны, чтобы Москва его
эпохи так и заиграла перед вашим умственным взором Вся посадка тела и головы, мимика
лица, движения, а главное — голос, манера говорить, вся музыка его интонаций — все это осталось нетронутым среди переживаний долгого заграничного скитальчества.
Об этих встречах мне приходилось уже говорить в моих воспоминаниях, и я не хотел бы здесь повторяться. Но как же не сказать, какая живописная и архирусская бытовая фигура являлась в
лице этого достолюбезного Михаила Александровича? Таких и на Руси его
эпохи не нашлось бы и полдюжины.
К этой же"мастерской"принадлежал, больше теоретически, и курьезный нигилист той
эпохи, послуживший мне моделью
лица, носящий у меня в романе фамилию Ломова. Он одно время приходил ко мне писать под диктовку и отличался крайней первобытностью своих потребностей и расходов.
Неточные совпадения
Голова его представляла сложный архив мертвых дел,
лиц,
эпох, цифр, религий, ничем не связанных политико-экономических, математических или других истин, задач, положений и т. п.
«Но ведь иной недогадливый читатель подумает, что я сам такой, и только такой! — сказал он, перебирая свои тетради, — он не сообразит, что это не я, не Карп, не Сидор, а тип; что в организме художника совмещаются многие
эпохи, многие разнородные
лица… Что я стану делать с ними? Куда дену еще десять, двадцать типов!..»
В их решении лежало верное сознание живой души в народе, чутье их было проницательнее их разумения. Они поняли, что современное состояние России, как бы тягостно ни было, — не смертельная болезнь. И в то время как у Чаадаева слабо мерцает возможность спасения
лиц, а не народа — у славян явно проглядывает мысль о гибели
лиц, захваченных современной
эпохой, и вера в спасение народа.
Я решаюсь занять собой не только потому, что испытываю потребность себя выразить и отпечатлеть свое
лицо, но и потому, что это может способствовать постановке и решению проблем человека и человеческой судьбы, а также пониманию нашей
эпохи.
Но перед
лицом западных христианских течений
эпохи я все же чувствовал себя очень «левым», «модернистом», ставящим перед христианским сознанием новые проблемы, исповедующим христианство как религию свободы и творчества, а не авторитета и традиции.