Неточные совпадения
О Дерпте, тамошних профессорах и студентской жизни мы знали немного. Кое-какие случайные рассказы и
то, что осталось в памяти из повести графа Соллогуба „Аптекарша“. Смутно мы знали, что там совсем другие порядки, что существуют корпорации, что ученье
идет не так, как в Казани и других русских университетских городах. Но и только.
Он не мог заранее предвидеть, что его роман подольет масла к
тому, что разгорелось по поводу петербургских пожаров. До сих пор легенда
о том, что подожгли Апраксин двор студенты вместе с поляками, еще жива. Тогда революционное брожение уже начиналось. Михайлов за прокламации
пошел на каторгу. Чернышевский
пошел туда же через полтора года. Рассылались в
тот сезон 1861–1862 года и подпольные листки; но все-таки
о"комплотах"и революционных приготовлениях не ходило еще никаких слухов.
Но все это относится к
тем годам, когда я был уже двадцать лет романистом. А речь
идет у нас в настоящую минуту
о том, под каким влиянием начал я писать, если не как драматург,
то как романист в 1861 году?
Вы, быть может, полагаете, что эта цензура требовала к себе статьи по военному делу, все, что говорилось
о нашей армии, распоряжениях начальства, каких-нибудь проектах и узаконениях? Все это, конечно,
шло прямо туда, но, кроме
того, малейший намек на военный быт и всякая повесть, рассказ или глава романа, где есть офицеры,
шло туда же.
Несмотря на
то что в моей тогдашней политико-социальной"платформе"были пробелы и недочеты, я искренно старался
о том, чтобы в журнале все отделы были наполнены. Единственный из тогдашних редакторов толстых журналов, я
послал специального корреспондента в Варшаву и Краков во время восстания — Н.В.Берга, считавшегося самым подготовленным нашим писателем по польскому вопросу. Стоило это, по тогдашним ценам, не дешево и сопряжено было с разными неприятностями и для редакции и для самого корреспондента.
Я
шел по Regent-Street в обществе А.И.Бенни и Роль-стона и не знаю, какая внезапная ассоциация идей привела меня к такому же внезапному выводу
о полной моральной несостоятельности наших светских женщин. Но это явилось мне не в виде сентенции, а в образе молодой женщины из
того «круга», к которому я достаточно присмотрелся в Петербурге в сезоны 1861–1865 годов.
И мои хозяйки невидимо заботились
о том, чтобы все
шло, как в хорошо смазанной машине.
Общий наш разговор у Луи Блана
шел по-французски. Морлей объяснялся на этом языке свободно. После завтрака мы
пошли гулять по набережной, и вот тут Морлей стал меня расспрашивать
о том русском движении, которое получило уже и в Европе кличку"нигилизма".
В кружке парижских позитивистов заходила речь
о том, что Г.Спенсер ошибочно смотрит на скептицизм, как философский момент, и держится
того вывода, что будто бы скептицизм не
пошел дальше XVIII века. Вот эту
тему я — не без умысла — и задел, шагая с ним по Гайд-Парку до самого «Атенея», куда он меня тогда же и ввел.
Это было в конце лета
того же 1869 года. После поездки в Испанию (
о которой речь
пойдет дальше) я, очень усталый, жил в Швейцарии, в одном водолечебном заведении, близ Цюриха. И настроение мое тогда было очень элегическое. Я стал тяготиться душевным одиночеством холостяка, которому уже перевалило за тридцать, без всякой сердечной привязанности.
Мы с Наке много были благодарны нашим молодым хозяйкам за их старания
о том, чтобы мы постоянно практиковались в разговоре по-испански. При особых уроках, которые нам давал студент, дело
шло довольно споро, но Наке язык давался легче как истому провансальцу, легче по своей лексике и грамматическим формам.
Опять — несколько шагов назад, но
тот эмигрант,
о котором сейчас
пойдет речь, соединяет в своем лице несколько полос моей жизни и столько же периодов русского литературного и общественного движения. Он так и умер эмигрантом, хотя никогда не был ни опасным бунтарем, ни вожаком партии, ни ярым проповедником «разрывных» идей или издателем журнала с громкой репутацией.
Разговор и здесь зашел о дуэли. Суждения
шли о том, как отнесся к делу государь. Было известно, что государь очень огорчен за мать, и все были огорчены за мать. Но так как было известно, что государь, хотя и соболезнует, не хочет быть строгим к убийце, защищавшему честь мундира, то и все были снисходительны к убийце, защищавшему честь мундира. Только графиня Катерина Ивановна с своим свободолегкомыслием выразила осуждение убийце.
Отсюда легко понять поле, на котором мы должны были непременно встретиться и сразиться. Пока прения
шли о том, что Гете объективен, но что его объективность субъективна, тогда как Шиллер — поэт субъективный, но его субъективность объективна, и vice versa, [наоборот (лат.).] все шло мирно. Вопросы более страстные не замедлили явиться.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды
пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
— Не
то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три // Есть дьякон… тоже с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А
тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку пить! — «И-ду!..» // «
Иду»-то это в воздухе // Час целый откликается… // Такие жеребцы!..
Простаков. От которого она и на
тот свет
пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а как несколько уже лет не было
о нем ни слуху, ни вести,
то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над своим.
Скотинин. Я никуда не
шел, а брожу, задумавшись. У меня такой обычай, как что заберу в голову,
то из нее гвоздем не выколотишь. У меня, слышь ты, что вошло в ум, тут и засело.
О том вся и дума,
то только и вижу во сне, как наяву, а наяву, как во сне.
Что сила,
о которой
идет речь, отнюдь не выдуманная — это доказывается
тем, что представление об ней даже положило основание целой исторической школе.