Неточные совпадения
— Правее забирай, старина, — отозвался седок из-под своего воротника. Голос его звучал глухо, но с таким оттенком добродушия, что извозчик про себя улыбнулся и
уже как следует угостил свою"шведку"ударом кнута.
— Пятиалтынный тебе следует, дедушка, — сказал, слезая, седок, — ну, да
уж погода-то больно скверна — вот тебе двугривенный.
Вот он в одной из гостиных; публика перекочевывает через нее в большую залу, откуда
уже слышен оркестр.
Ей нравилось носить волосы взбитыми так, что трудно было бы даже отличить ее лицо от мужского, если б не темное женское платье, поверх которого она надела очень
узкий и
уже значительно потертый не то спенсер, не то казакин.
Она довольно громко рассмеялась и показала желтые, крупные зубы."Вцепится — и пойдет о чувствах!" —
уже энергичнее подумал он.
— Останьтесь тут, в этой гостиной, —
уже мягче и с ударением выговорила она и указала ему на диван.
Он
уже достигал площадки, где отбирают билеты.
— Славное тогда было время!.. Кузина упросила меня… не знаю
уж зачем… разве я могу быть для нее приятной?.. Я и переехала к ней. Но она меня не стесняет, у меня своя комната… Когда хотите — утром, вечером. Это в той же местности, на Захарьевской… Квартира мадам Патера.
"Ну, вот и дожил почти до сорока лет, — перебирал он про себя, — здоровья нет, молодость ушла, продежурил здесь бессменно, не выезжая из Литейной части дальше второго Парголова, ни разу даже не мог до какого-нибудь Киссингена доехать; а
уж, кажется, могу похвастаться катаром"…
— Только, братец ты мой, — продолжал старичок извозчик, давно
уже рассказывавший свою маскарадную историю, — как выскочит оттуда барин-то и тащит за собой другую, ростом пониже и в шубейке такой куцой, и лицо без тряпицы, на вид смазливая.
Жилец взобрался на крылечко и начал подниматься по совершенно темной и
узкой лестнице, с запахом стоялой воды, капусты и помоев.
— Да я же, Татьяна, отопри, пожалуйста, —
уже несколько нетерпеливее откликнулся хозяин квартиры.
— Анна Каранатовна спит? — спросил он кухарку, проталкиваясь между нею и половинкой двери и ощупью проходя чрез
узкую прихожую, с воздухом кухни, которая помещалась тут же, за стеклянной перегородкой.
— Да который час будет? — осведомилась Татьяна и зевнула с каким-то завываньем. — Чтой-то барышня как засиделись… Вам бумаги принес Иван Мартыныч, да вот и сидит все, книжку, что ли, читают… Чай
уж, поди, двенадцать в исходе?..
— Не знаю я; должно быть, давно; я с самого вашего ухода прикурнула, только барышне солонинки с хренком подала, часу, что ли, в десятом; так дите
уж не кудахтало: надо быть, уложили ее.
Тусклый стеариновый огарок осветил немного
узкую, об одно окно, комнату такую как раз, какая отводится в дешевых петербургских квартирах под"кабинет".
— Вы
уж, кажется, очень стараетесь, — промолвил он в сторону Мартыныча, — да и бумага-то чересчур хороша.
— Говорят, автор-то замок
уж себе выстроил, — все в том же смешливом тоне отозвался Лука Иванович.
— Что за вопрос? —
уже серьезнее откликнулся Лука Иванович.
— Хорошо это вы говорите: разумеется; а до дела коснется — и выдет один разговор. И так
уж совестно… Сколько теперь он вам листов переписал? Я так мимоходом его давеча спросила…
— Деликатный он человек, я
уж вам говорила, и деликатный-то еще какой!.. А я по голосу его и по всему виду чувствую, что ему не хочется мне всю правду открывать.
— Свечи-то опять все сожжете, да и я-то засиделась… Вы бы лучше
уж керосин жгли. Постойте, в клубе-то театр был, что ли?
Выплыла и сразу пахнула тем, от чего Лука Иванович не может
уж никуда убежать… точно в ней в этой голубой блузе сидит вся действительность, вся ее правда, вся ее поденщина…
Он выговорил это слово, как бы дразня себя, и обратил глаза к письменному столу,
уже ясно видному в темноте, после получасового лежанья.
Дальше Лука Иванович
уже сам не захотел развивать свою мысль.
То десятирублевая бумажка начнет дрожать в глазах, да так ясно, и раздается голос Аннушки:"Ах, вы — сочинитель! где
уж вам машину купить!"
Он
уже тридцать лет швейцарствует и собирается умереть все на том же месте.
— Который нумер? — осведомился Лука Иванович
уже на площадке.
— Присыпкин… — повторил Лука Иванович
уже обычным своим тоном.
— Присыпкин… так вы изволили сказать?.. Таких я господ не знавал. Вот Пестиковы были у нас по соседству. Опять еще Пальчиковы… большая фамилия… я разных Пальчиковых знавал… А моих господ вам фамилия известна? Курыдины?.. Не слыхали — ась? Я с барыней пять годов в Италии прожил… синьоре, коме ста? Изволите понимать?.. Вам, бишь, госпожу Патеру… так их нет: уехамши,
уже больше часу будет.
На доске, под стеклом, в ореховой рамке, он прочел:"Юлия Федоровна Патера"и очень скромно ткнул в пуговицу электрического звонка. Ему отворила горничная,
уже не молодая, с худощавым, тонким лицом, в темном платье. Таких горничных ему еще не приводилось видеть. Он скорее принял бы ее за гувернантку, если б на ней не было темного же фартука.
— Возбуждены
уж очень: сейчас видно, что сочинительством занимались.
Она
уже поднялась и хотела выйти из гостиной, но приостановилась.
— Ваша кузина сейчас придет, мы с ней виделись, — выговорил он
уже солиднее.
— Да не в обиду будь сказано, нас вот с вами взять, хоть вы и храните в себе священный огонь. Таково
уж, видно, звание наше! А кузина ваша пришла на несколько минут, — и свежим воздухом запахло. Вы извините, я вам так откровенно говорю… по-товарищески.
— Нет
уж, я в другой раз, теперь нам могут опять помешать.
— Пожалуйста, — обратилась к нему кузина, — успокойте ее. У ней все бесконечные сомнения. Я
уже вам говорила, что она ночей не спит над одним словом.
— Кто ж это может знать? — отозвалась
уже добродушнее Елена Ильинишна.
Когда он приподнял голову, кузины
уже не было. Он даже не заметил, в каком она платье. На него уставились вопросительные глаза Елены Ильинишны, говорившие совсем о другой материи.
— Да,
уж покляузничал немножко, — ответил тот жидким, несколько дребезжащим голосом.
В адвокатуре вы ничего не сделаете — лучше и не пробовать, не говоря
уж о том, что порядочному литератору надо нашего брата всячески травить, а не то что по стопам нашим идти.
Дверь из коридора на половину приотворилась, и голова Татьяны выглянула
уже с заспанными глазами. Тотчас же послышалось и ее носовое дыхание.
—
Уж не знаю, как там, — протянула Анна Каранатовна и приколола к подушечке рукав детской кофточки.
Анна Каранатовна кивнула, молча, головой. Татьяна скрылась. Она не была особенно болтлива, только двигаться очень не любила; ей
уж и то было невкусно, что"барышня"(так она называла Анну Каранатовну) заставляла ее теперь спуститься за сливками в мелочную лавку.
Не успела она взяться за самовар, как позвонили. Пришел вчерашний писарь. Татьяна
уже получила от него подарок и против его посещений ничего не имела; но когда она про себя сравнивала Мартыныча с"барином", то находила, что тот все-таки"кантонист", а Лука Иванович, хоть и не очень боек, а человек тонкий; днями ей даже жаль его было чрезвычайно.
Он помог ей развязать его. В платке оказалась небольшая ручная машинка, видимо,
уже подержанная.
— Так
уж я вам благодарна, что и сказать не могу, — выговорила Анна Каранатовна с новым громким вздохом.
—
Уж не знаю, как там: он мне про это не рассказывает.
— Известное дело — не наша работа, — выговорил
уж совершенно серьезно Мартыныч.