Будь ты, мое дитятко ненаглядное, светлее солнышка ясного, милее
вешнего дня, светлее ключевой воды, белее ярого воска, крепче камня горючего Алатыря.
Солнце поднималось все выше, вливая свое тепло в бодрую свежесть
вешнего дня. Облака плыли медленнее, тени их стали тоньше, прозрачнее. Они мягко ползли по улице и по крышам домов, окутывали людей и точно чистили слободу, стирая грязь и пыль со стен и крыш, скуку с лиц. Становилось веселее, голоса звучали громче, заглушая дальний шум возни машин.
Для старика была закон // Ее младенческая воля. // Одну заботу ведал он: // Чтоб дочери любимой доля // Была, как
вешний день, ясна, // Чтоб и минутные печали // Ее души не помрачали, // Чтоб даже замужем она // Воспоминала с умиленьем // Девичье время, дни забав, // Мелькнувших легким сновиденьем. // Все в ней пленяло: тихий нрав, // Движенья стройные, живые // И очи томно-голубые. // Природы милые дары // Она искусством украшала; // Она домашние пиры // Волшебной арфой оживляла;
Неточные совпадения
С самого
вешнего Николы, с той поры, как начала входить вода в межень, и вплоть до Ильина
дня не выпало ни капли дождя.
Дай ты мне собраться с силой // И до
вешних только
дней // Прокорми и обогрей!» — // «Кумушка, мне странно это:
Снегурочка, обманщица, живи, // Люби меня! Не призраком лежала // Снегурочка в объятиях горячих: // Тепла была; и чуял я у сердца, // Как сердце в ней дрожало человечье. // Любовь и страх в ее душе боролись. // От света
дня бежать она молила. // Не слушал я мольбы — и предо мною // Как
вешний снег растаяла она. // Снегурочка, обманщица не ты: // Обманут я богами; это шутка // Жестокая судьбы. Но если боги // Обманщики — не стоит жить на свете!
Недоразумение выходило все из-за того же дешевого сибирского хлеба. Компаньоны рассчитывали сообща закупить партию, перевести ее по
вешней воде прямо в Заполье и поставить свою цену. Теперь благодаря пароходству хлебный рынок окончательно был в их руках. Положим, что наличных средств для такой громадной операции у них не было, но ведь можно было покредитоваться в своем банке.
Дело было вернее смерти и обещало страшные барыши.
Бабушка, сидя под окном, быстро плела кружева, весело щелкали коклюшки, золотым ежом блестела на
вешнем солнце подушка, густо усеянная медными булавками. И сама бабушка, точно из меди лита, — неизменна! А дед еще более ссохся, сморщился, его рыжие волосы посерели, спокойная важность движений сменилась горячей суетливостью, зеленые глаза смотрят подозрительно. Посмеиваясь, бабушка рассказала мне о
разделе имущества между ею и дедом: он отдал ей все горшки, плошки, всю посуду и сказал: