В глубине творения зародился грех, черты творения исказились злом, не осуществилась в нем совершенная идея Бога, нет в нем
той любви к Богу, которая только и делает бытие полным и содержательным.
Христос был распят тем миром, который ждал своего мирского царя, ждал князя этого мира и не имел
той любви к Отцу, которая помогла бы узнать Сына.
Неточные совпадения
Для данного мира действительности, мира видимого, объекта знания, волевой акт свободного избрания, т. е. акт веры, уже совершен, совершен в таинственной глубине бытия; для мира же иного, мира невидимых вещей, мы вновь должны совершить акт свободного волевого избрания, избрания
того мира предметом своей
любви, т. е. акт веры.
Вера в воскресение есть акт свободы, свободного избрания, свободной
любви к Христу и, вместе с
тем, акт отречения от своей ограниченности и ограниченности мира.
Весь смысл чуда Воскресения в
том, что оно невидимо, недоказуемо, непринудительно, что оно всегда обращено к свободе человеческой
любви человеческой.
Христос есть таинственный примиритель человеческой свободы с божественным фатумом, Он —
та свободная
любовь творения, которая утверждает бытие в Творце.
Смысл творения в
том, чтобы человек и за ним весь мир полюбили Бога —
Любовь, а не устрашились Бога — Силы.
Если тайна греха в свободе,
то тайна искупления и спасения — в свободе же, но в свободе, соединенной с
любовью, с божественной
любовью.
И пусть неверующие, смотрящие со стороны, не ждут чудес от христианина, чтобы поверить, чтобы войти в мистический круг; они ведь не видят чуда, реально уже совершившегося, чуда воскресения Христа, и ничего не увидят до
тех пор, пока свободная
любовь не одержит в них победы над вынужденной силой.
Вся историческая драма религии Нового Завета в
том, что Новый Завет человека с Богом, Завет
любви и свободы не был еще соборным соединением человечества с Божеством.
Духа, что
то будет эпоха
любви и свободы, это давно уже предчувствовалось, мечта о ней всегда была заложена в христианстве.
Св. Исаак Сирианин говорит: «Когда вожделение
любви Христовой не препобеждает в тебе до
того, чтобы от радости о Христе быть тебе бесстрастным во всякой скорби своей: тогда знай, что мир живет в тебе более, нежели Христос.
Священное предание, как и вся жизнь церкви, дано лишь в мистическом восприятии, а мистическое восприятие
тем и отличается от чувственного, от восприятия порядка природы, что оно свободно, а не принудительно, в нем есть избрание
любви.
Но как же она думала: чем должно разрешиться это поклонение? Не может же оно всегда выражаться в этой вечной борьбе пытливости Штольца с ее упорным молчанием. По крайней мере, предчувствовала ли она, что вся эта борьба его не напрасна, что он выиграет дело, в которое положил столько воли и характера? Даром ли он тратит это пламя, блеск? Потонет ли в лучах этого блеска образ Обломова и
той любви?..
Мы взроем вам землю, украсим ее, спустимся в ее бездны, переплывем моря, пересчитаем звезды, — а вы, рождая нас, берегите, как провидение, наше детство и юность, воспитывайте нас честными, учите труду, человечности, добру и
той любви, какую Творец вложил в ваши сердца, — и мы твердо вынесем битвы жизни и пойдем за вами вслед туда, где все совершенно, где — вечная красота!
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную
любовь мою,
то я недостоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в
том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная
любовь ваша…
Все остальное время он посвятил поклонению Киприде [Кипри́да — богиня
любви.] в
тех неслыханно разнообразных формах, которые были выработаны цивилизацией
того времени.
Он не верит и в мою
любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с
тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
Но теперь Долли была поражена
тою временною красотой, которая только в минуты
любви бывает на женщинах и которую она застала теперь на лице Анны.