Неточные совпадения
Если война еще
будет продолжаться,
то Россия, переставшая
быть субъектом и превратившаяся
в объект, Россия, ставшая ареной столкновения народов,
будет продолжать гнить, и гниение это слишком далеко зайдет к дню окончания войны.
Мы должны почувствовать и
в Западной Европе
ту же вселенскую святыню, которой и мы сами
были духовно живы, и искать единения с ней.
Но духовная культура России,
то ядро жизни, по отношению к которому сама государственность
есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает еще великодержавного положения
в мире.
То, что совершалось
в недрах русского духа, перестанет уже
быть провинциальным, отдельным и замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и западным.
И Россия не
была бы так таинственна, если бы
в ней
было только
то, о чем мы сейчас говорили.
Классы и сословия слабо
были развиты и не играли
той роли, какую играли
в истории западных стран.
Загадочная антиномичность России
в отношении к национальности связана все с
тем же неверным соотношением мужественного и женственного начала, с неразвитостью и нераскрытостью личности, во Христе рожденной и призванной
быть женихом своей земли, светоносным мужем женственной национальной стихии, а не рабом ее.
В русском народе поистине
есть свобода духа, которая дается лишь
тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства.
То же
есть и
в русском сектантстве,
в мистической народной жажде,
в этом исступленном желании, чтобы «накатил Дух».
С этим связано
то, что все мужественное, освобождающее и оформляющее
было в России как бы не русским, заграничным, западноевропейским, французским или немецким или греческим
в старину.
Мужественное, светоносное сознание народа — всегда критическое, всегда освобождающее от собственной
тьмы и порабощенности, всегда
есть овладение хаотическими
в себе стихиями.
И всего более должна
быть Россия свободна от ненависти к Германии, от порабощающих чувств злобы и мести, от
того отрицания ценного
в духовной культуре врага, которое
есть лишь другая форма рабства.
В русской национальной стихии
есть какая-то вечная опасность
быть в плену,
быть покорной
тому, что вне ее.
Это всемирное по своим притязаниям мессианское сознание евреев
было оправдано
тем, что Мессия явился
в недрах этого народа, хотя и
был отвергнут им.
Христианское мессианское сознание может
быть лишь сознанием
того, что
в наступающую мировую эпоху Россия призвана сказать свое новое слово миру, как сказал его уже мир латинский и мир германский.
В России давно уже нарождалось пророческое чувствование
того, что настанет час истории, когда она
будет призвана для великих откровений духа, когда центр мировой духовной жизни
будет в ней.
Исключительное господство восточной стихии
в России всегда
было рабством у женственного природного начала и кончалось царством хаоса,
то реакционного,
то революционного.
Религия священства — охранения
того, что
есть, сталкивается
в духе России с религией пророчества — взыскания грядущей правды.
Есть тайна особенной судьбы
в том, что Россия с ее аскетической душой должна
быть великой и могущественной.
Русское национальное самосознание должно полностью вместить
в себя эту антиномию: русский народ по духу своему и по призванию своему сверхгосударственный и сверхнациональный народ, по идее своей не любящий «мира» и
того, что
в «мире», но ему дано могущественнейшее национальное государство для
того, чтобы жертва его и отречение
были вольными,
были от силы, а не от бессилия.
Произошло странное явление: преувеличенная мужественность
того, что
было предо мною, как бы изменила структуру моей организации и отбросила, опрокинула эту организацию —
в женскую.
Для Розанова не только
суть армии, но и
суть государственной власти
в том, что она «всех нас превращает
в женщин, слабых, трепещущих, обнимающих воздух…».
Противление Розанова христианству может
быть сопоставлено лишь с противлением Ницше, но с
той разницей, что
в глубине своего духа Ницше ближе ко Христу, чем Розанов, даже
в том случае, когда он берет под свою защиту православие.
Каждая строка Розанова свидетельствует о
том, что
в нем не произошло никакого переворота, что он остался таким же язычником, беззащитным против смерти, как и всегда
был, столь же полярно противоположным всему Христову.
В ней должен родиться вкус к
тому, чтобы
быть созидательной силой
в истории.
То были консервативные надежды, надежды искренних, идейных церковных консерваторов, которых приводило
в отчаяние разрушение церковной жизни, господство над нею темных сил.
В этой стихии
есть темное вино,
есть что-то пьянящее и оргийное, и кто отведал этого вина,
тому трудно уйти из атмосферы, им создаваемой.
Мистика должна войти
в глубь духа, как
то и
было у всех великих мистиков.
То, что совершается сейчас
в русской реакции,
есть пьяное язычество, пьяная оргия, дошедшая до вершины.
И
была какая-то ниточка, соединяющая
тьму на вершине русской жизни с
тьмой в ее низинах.
Некоторые славянофильствующие и
в наши горестные дни думают, что если мы, русские, станем активными
в отношении к государству и культуре, овладевающими и упорядочивающими, если начнем из глубины своего духа создавать новую, свободную общественность и необходимые нам материальные орудия, если вступим на путь технического развития,
то во всем
будем подобными немцам и потеряем нашу самобытность.
Нельзя полагать русскую самобытность
в том, что русские должны
быть рабами чужой активности, хотя бы и немецкой,
в отличие от немцев, которые сами активны!
Централизм реакционный и централизм революционный могут
быть в одинаковом несоответствии с
тем, что совершается
в глубине России,
в недрах народной жизни.
Русскому человеку часто представляется, что если нельзя
быть святым и подняться до сверхчеловеческой высоты,
то лучше уж оставаться
в свинском состоянии,
то не так уже важно,
быть ли мошенником или честным.
Русские все еще не поднялись до
того сознания, что
в живой, творческой мысли
есть свет, преображающий стихию, пронизывающий
тьму.
То, что
есть злого и насильнического
в германской машине, очень национальное, очень германское.
То, что называется европейской или интернациональной цивилизацией,
есть в сущности фантом.
Это
было у некоторых русских анархистов и революционеров, веровавших
в мировой пожар, из которого чудесно родится новая жизнь, и
в русском народе видевших
того Мессию, который зажжет этот пожар и принесет миру эту новую жизнь.
Великая империя, верящая
в свою силу и свое призвание, не может превращать своих граждан
в бесправных париев, как
то было у нас с евреями.
Но эта благородная миссия может
быть исполнена лишь
в том случае, если Россия никогда не
будет угнетать у себя внутри, если она и внутренне
будет освободительницей угнетенных народностей.
— Примечание составителя.)],
есть то же стремление к мировому владычеству, что и
в Римской империи, которую нельзя рассматривать, как бытие национальное.
И задача
в том, чтобы конец Европы и перелом истории
были пережиты человечеством
в духовном углублении и с религиозным светом.
Проблема Востока и Запада
в сущности всегда
была основной
темой всемирной истории, ее осью.
Европейская политика XVIII и XIX веков
в значительной степени
была направлена на
то, чтобы не допустить Россию к Константинополю, к проливам, к морям и океанам.
В таком направлении русской мысли
была та правда, что для русского сознания основная
тема —
тема о Востоке и Западе, о
том, является ли западная культура единственной и универсальной и не может ли
быть другого и более высокого типа культуры?
Образовалась довольно крепкая славянофильско-консервативная традиция, которая
была принята нашей властью и вела на практике к
тому, что наша политика
была всегда
в зависимости от Германии.
Социальный утопизм
есть вера
в возможность окончательной и безостановочной рационализации общественности, независимо от
того, рационализована ли вся природа и установлен ли космический лад.
На более глубокую почву должна
быть поставлена
та истина, что величайшие достижения человеческой общественности связаны с творческой властью человека над природой, т. е. с творчески-активным обращением к космической жизни, как
в познании, так и
в действии.
А это предполагает несоизмеримо большую самодисциплину человека, чем
та, которая
есть в нем сейчас, высокую степень овладения самим собой, своими собственными стихиями.
Марксизм верил, что можно до конца рационализировать общественную жизнь и привести ее к внешнему совершенству, не считаясь ни с
теми энергиями, которые
есть в бесконечном мире над человеком и вокруг него.