Неточные совпадения
И тогда может наступить конец Европы не в
том смысле, в каком я писал о нем в одной из статей этой книги,
а в более страшном и исключительно отрицательном смысле слова.
Русский народ хочет не столько святости, сколько преклонения и благоговения перед святостью, подобно
тому как он хочет не власти,
а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени.
Загадочная антиномичность России в отношении к национальности связана все с
тем же неверным соотношением мужественного и женственного начала, с неразвитостью и нераскрытостью личности, во Христе рожденной и призванной быть женихом своей земли, светоносным мужем женственной национальной стихии,
а не рабом ее.
Христианское мессианское сознание не может быть утверждением
того, что один лишь русский народ имеет великое религиозное призвание, что он один — христианский народ, что он один избран для христианской судьбы и христианского удела,
а все остальные народы — низшие, не христианские и лишены религиозного призвания.
Русское национальное самосознание должно полностью вместить в себя эту антиномию: русский народ по духу своему и по призванию своему сверхгосударственный и сверхнациональный народ, по идее своей не любящий «мира» и
того, что в «мире», но ему дано могущественнейшее национальное государство для
того, чтобы жертва его и отречение были вольными, были от силы,
а не от бессилия.
Он готов отрицать на следующей странице
то, что сказал на предыдущей, и остается в целостности жизненного,
а не логического процесса.
Розанов хочет с художественным совершенством выразить обывательскую точку зрения на мир,
тот взгляд старых тетушек и дядюшек, по которому государственная служба есть дело серьезное,
а литература, идеи и пр. — пустяки, забава.
Мысль не работает над новыми явлениями и
темами, не проникает в конкретность мировой жизни,
а упрощенно применяет свои старые схемы, свои сокращенные категории, социологические, моральные или религиозные.
Тот, кто находится внутри, в самой глубине европейского процесса познания,
а не со стороны благоговейно на него смотрит, постигает внутреннюю трагедию европейского разума и европейской науки, глубокий их кризис, мучительную неудовлетворенность, искание новых путей.
Горький, как типичный русский интеллигент, воспринял европейскую науку слишком по-русски и поклонился ей по-восточному,
а не по-западному, как никогда не поклоняется
тот, кто создает науку.
А это предполагает уменьшение различия между центрами и провинцией, между верхним и нижним слоем русской жизни, предполагает уважение к
тем жизненным процессам, которые происходят в неведомой глубине и дали народной жизни.
А так как сверхчеловеческое состояние святости доступно лишь очень немногим,
то очень многие не достигают и человеческого состояния, остаются в состоянии свинском.
Если никогда нельзя было серьезно говорить о материализме, как направлении полуграмотном,
то невозможно уже серьезно говорить и о позитивизме,
а скоро нельзя будет говорить о критицизме кантовского типа.
И очень наивна
та философия истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому пути мировой империалистической борьбы, которая хочет видеть в нем не трагическую судьбу всего человечества,
а лишь злую волю
тех или иных классов,
тех или иных правительств.
Великая мировая империя, в основе которой лежит сила,
а не слабость господствующего национального ядра, не может вести националистической политики, озлобляющей
те народности, которые она объемлет, внушающей всем нелюбовь к себе и жажду освобождения.
А кроме вопроса о Турции война ставит еще много других вопросов, связанных с всемирно-исторической
темой: Восток и Запад.
А это значит, что мировая война вплотную ставит перед Россией и перед Европой вековечную
тему о Востоке и Западе в новой конкретной форме.
А все своеобразие польской культуры определялось
тем, что в ней католичество преломлялось в славянской душе.
Справедливо указывали на
то, что русские должны сначала у себя освободить угнетенных славян,
а потом уже освобождать чужих славян.
А это предполагает несоизмеримо большую самодисциплину человека, чем
та, которая есть в нем сейчас, высокую степень овладения самим собой, своими собственными стихиями.
Все социальные учения XIX века были лишены
того сознания, что человек — космическое существо,
а не обыватель поверхностной общественности на поверхности земли, что он находится в общении с миром глубины и с миром высоты.
Внутренно осмыслить войну можно лишь с монистической,
а не дуалистической точки зрения, т. е. увидав в ней символику
того, что происходит в духовной действительности.
Можно сказать, что война происходит в небесах, в иных планах бытия, в глубинах духа,
а на плоскости материальной видны лишь внешние знаки
того, что совершается в глубине.
Но зло, творимое культурой, как и зло, творимое войной, — вторично,
а не первично, оно — ответ на зло изначальное, на
тьму, обнимающую первооснову жизни.
Нам, русским, необходимо духовное воодушевление на почве осознания великих исторических задач, борьба за повышение ценности нашего бытия в мире, за наш дух,
а не на почве
того сознания, что немцы злодеи и безнравственны,
а мы всегда правы и нравственно выше всех.
Поистине всякий человек есть конкретный человек, человек исторический, национальный, принадлежащий к
тому или иному типу культуры,
а не отвлеченная машина, подсчитывающая свои блага и несчастья.
Но сознание этой массы должно быть поднято до этого мирового сознания,
а не до
того рабски-обособленного сознания, для которого все мировое оказывается внешним и навязанным.
Но это уже вопрос факта,
а не принципа, это вопрос о
том, что государство должно или развиваться, или погибать.
Мы не должны относительному воздавать
то, что надлежит воздавать лишь абсолютному, т. е. мы должны кесарево воздавать кесарю,
а Божье — Богу.
Восстановление смысла слов, правдивого, реального и полновесного употребления слов ведет к
тому сознанию, что общество наше должно не переодеться, хотя бы в самый радикальный костюм, не покровы переменить,
а действительно переродиться, изменить ткань свою.
Если идти назад по линии материального развития человечества,
то мы не дойдем до свободного и цельного духа,
а дойдем лишь до более элементарных и примитивных форм материальной жизни.
В конце концов на большей глубине открывается, что Истина, целостная истина есть Бог, что истина не есть соотношение или тождество познающего, совершающего суждение субъекта и объективной реальности, объективного бытия,
а есть вхождение в божественную жизнь, находящуюся по
ту сторону субъекта и объекта.
Наука раскрывает если не Истину,
то истины,
а современный мир ввергается во все большую и большую
тьму.
Те, которые хотели возвысить идею Бога, страшно принизили ее, сообщив Богу свойства, взятые из царства кесаря,
а не царства Духа.
Ошибка гуманизма была совсем не в
том, что он утверждал высшую ценность человека и его творческое призвание,
а в
том, что он склонялся к самодостаточности человека и потому слишком низко думал о человеке, считая его исключительно природным существом, не видел в нем духовного существа.
Если бы не превращение коммунизма в предельный коллективизм, не оставляющий места ни для каких индивидуализаций,
то я бы предпочел слово «коммунизм», я бы защищал религиозный и аристократический (не в социальном,
а в классическом смысле слова) коммунизм.
Если продумать все до конца,
то нужно признать, что от Бога происходит лишь свобода,
а не власть.
А когда оно начинает слишком интересоваться человеком,
то это самое плохое, оно начинает порабощать не только внешнего, но внутреннего человека, между
тем как царство Духа не может вместиться в царство Кесаря.
Если для осуществления совершенно справедливого социального строя и счастия людей нужно замучить и убить несколько миллионов людей,
то главный вопрос совсем не в цели,
а в применяемых средствах, цель уходит в отвлеченную даль, средства же являются непосредственной реальностью.
Вопрос очень осложняется еще
тем, что имеют в виду не только справедливое общество, в котором не будет эксплуатации человека человеком,
а братское, коммюнотарное общество.
Что должно быть решительно утверждено, так это
то, что свобода есть дух,
а не бытие.
Наиболее общее определение свободы, обнимающее все частные определения, заключается в
том, что свобода есть определение человека не извне,
а изнутри, из духа.
Противоречия свободы в социальной жизни выражаются еще в
том, что, дорожа сохранением данного режима, напр., капитализма, начинают воспринимать неподвижность и неизменность как свободу,
а движение и изменение как нарушение свободы.
Сосредоточенность на материальной стороне жизни, которая наиболее далека от свободы, ведет к
тому, что в ней начинают видеть не средства,
а цель жизни, творческую духовную жизнь или совсем отрицают, или подчиняют материальной жизни, от нее получают директивы.
Оригинальность современного коллективизма заключается лишь в
том, что он хочет произвести универсальную, всеобщую коллективную совесть, мнение, мышление и оценку людей,
а не проявление разнообразных группировок.
В первых тезисах о Фейербахе он решительно критикует материалистов прошлого за
то, что они стоят на точке зрения объекта и вещи,
а не субъекта и человеческой активности.
Советская философия даже придумала слово «самодвижение» для оправдания
того, что источником движения является не толчок извне,
а внутренне присущая материи свобода.
Все осуждения буржуазии и капиталистов и всех
тех, кого называют социал-предателями —
а такова очень значительная часть человечества, — носят моралистический характер.
Всегда существовало
то, что Хайдеггер называет «das Man», что и есть коллективизм, который есть не первореальность,
а фиктивное, иллюзорное порождение сознания.
Почему их осуществление —
а осуществление их возможно — совсем не есть осуществление
того, к чему стремились и за что боролись, принося страшные жертвы?