Неточные совпадения
Иногда мне казалось, что в этом
есть даже что-то плохое,
есть какой-то надлом в отношении к
миру и жизни.
Будучи социал-демократом и занимаясь революционной деятельностью, я, в сущности, никогда не вышел окончательно из положения человека, принадлежащего к привилегированному, аристократическому
миру.
Но я никогда не любил этого
мира и еще в детстве
был в оппозиции.
Семья брата
была для меня первым выходом из аристократической среды и переходом в другой
мир.
Человек огромного самомнения может себя чувствовать слитым с окружающим
миром,
быть очень социализированным и иметь уверенность, что в этом
мире, совсем ему не чуждом, он может играть большую роль и занимать высокое положение.
У меня же
было чувство неприспособленности, отсутствие способностей, связанных с ролью в
мире.
Есть «
мир иной», более реальный и подлинный.
Я люблю не только красивое в окружающем
мире, но и сам хотел
быть красивым.
У меня
был довольно сильный организм, но
было отталкивание от физиологических функций организма, брезгливость ко всему, связанному с плотью
мира, с материей.
И самым большим моим грехом, вероятно,
было то, что я не хотел просветленно нести тяготу этой обыденности, то
есть «
мира», и не достиг в этом мудрости.
Верно
было бы сказать, что у меня
есть напряженная устремленность к трансцендентному, к переходу за грани этого
мира.
Я действительно не верю, чтобы в этом мировом плане, в
мире объективированном и отчужденном возможна
была совершенная реализация.
Неукорененность в
мире, который впоследствии в результате философской мысли я назвал объективированным,
есть глубочайшая основа моего мироощущения.
Жизнь в своем особом
мире не
была исключительно жизнью в воображении и фантазии.
Я даже слишком трезво-реалистически воспринимал окружающий
мир, но он
был мне далеким, неслиянным со мной.
Я носил маску, это
была защита своего
мира.
Этот родной
мир был не я сам, но он
был во мне.
Моя сухость, может
быть,
была самозащитой, охранением своего
мира.
Для моего отношения к
миру «не-я», к социальной среде, к людям, встречающимся в жизни, характерно, что я никогда ничего не добивался в жизни, не искал успеха и процветания в каком бы то ни
было отношении.
У меня
была непреодолимая потребность осуществить свое призвание в
мире, писать, отпечатлеть свою мысль в
мире.
Это
есть до последней остроты доведенный конфликт между моей жизнью в этом
мире и трансцендентным.
Этот «объективный»
мир, эта «объективная» жизнь и
есть погребение в конечном.
Искусство
было для меня всегда погружением в иной
мир, чем этот обыденный
мир, чем моя собственная постылая жизнь.
Я бунтовал против
мира и его рабьего закона, но террор
есть возвращение к закону
мира,
есть послушность этому закону.
Всякое убийство
есть послушность рабьему закону
мира.
Мой бунт
был прежде всего разрывом с объективным
миром, и в нем
был момент эсхатологический.
Нельзя принять Бога, если Бог сам не принимает на себя страданий
мира и людей, если Он не
есть Бог жертвенный.
Это
есть первичное чувство горестного и страдальческого характера бытия
мира.
Мир не должен
был бы знать, что два существа любят друг друга.
В ней
есть проникновение в красоту лица другого, видение лица в Боге, победа над уродством, торжествующим в падшем
мире.
Отношение между любовью эротической и любовью каритативной, между любовью восходящей, притяжением красоты и высоты, и любовью нисходящей, притяжением страдания и горя в этом низинном
мире,
есть огромная и трудная тема.
С «Войной и
миром» связано для меня чувство родины, может
быть, единственное чувство родины.
Последствием пережитого переворота
было страстное желание не только познать истину и смысл, но и изменить
мир согласно истине и смыслу.
Мир не
есть мысль, как думают философы, посвятившие свою жизнь мысли.
Мир есть страсть и страстная эмоция.
В
мире есть диалектика страсти.
Меня всегда интересовало не исследование
мира, каков он
есть, меня интересовала судьба
мира и моя судьба, интересовал конец вещей.
Но я не
был атеистом, если под атеизмом понимать отрицание высшего духовного начала, независимых от материального
мира духовных ценностей.
Меня никогда не покидало чувство, что я и весь
мир окружены тайной, что отрезок воспринимаемого мной эмпирического
мира не
есть все и не
есть окончательное.
Я
был первоначально потрясен различением
мира явлений и
мира вещей в себе, порядка природы и порядка свободы, так же как признанием каждого человека целью в себе и недопустимостью превращения его в средство.
Но меня поражало, что Кант совсем не объяснил, почему образовался
мир явлений, который не
есть подлинный, первореальный
мир.
Странно
было также то, что подлинный, нуменальный
мир (вещь в себе) непознаваем,
мир же вторичный и неподлинный (феномен) познаваем, и относительно него обоснована общеобязательная и твердая наука.
Объективный
мир есть продукт объективации, это
мир падший, распавшийся и скованный, в котором субъект не приобщается к познаваемому.
Мир же субъективный и персоналистический
есть единственный подлинно реальный.
Но цель моя
была раскрытие
мира свободы, не подчиненного рационализации и не объективированного.
Христианская философия
есть философия субъекта, а не объекта, «я», а не
мира; философия, выражающаяся в познании искупленности субъекта-человека из-под власти объекта-необходимости.
Революционность, присущая моей природе,
есть прежде всего революционность духовная,
есть восстание духа, то
есть свободы и смысла, против рабства и бессмыслицы
мира.
У меня
было раннее сознание того, что
мир, общество, цивилизация основаны на неправде и зле.
Это
было связано, главным образом, с кругом журнала «
Мир Божий», тогда печатавшим уже марксистские статьи.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это
был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в
мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да тот
был прост; накинется // Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по
миру, // Не отойдя сосет!
Средь
мира дольного // Для сердца вольного //
Есть два пути.
— Коли всем
миром велено: // «Бей!» — стало,
есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
Оно и правда: можно бы! // Морочить полоумного // Нехитрая статья. // Да
быть шутом гороховым, // Признаться, не хотелося. // И так я на веку, // У притолоки стоючи, // Помялся перед барином // Досыта! «Коли
мир // (Сказал я,
миру кланяясь) // Дозволит покуражиться // Уволенному барину // В останные часы, // Молчу и я — покорствую, // А только что от должности // Увольте вы меня!»