Я сочувствовал «падению священного русского царства» (название моей статьи в
начале революции), я видел в этом падении неотвратимый процесс развоплощения изолгавшейся символики исторической плоти.
Неточные совпадения
Я пережил три войны, из которых две могут быть названы мировыми, две
революции в России, малую и большую, пережил духовный ренессанс
начала ХХ века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции и оккупацию ее победителями, я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено.
Революция начала уничтожать этот культурный ренессанс и преследовать творцов культуры.
Я всегда чувствовал не только роковой характер
революции, но и демоническое в ней
начало.
В первые дни
революции активность моя выразилась лишь в том, что когда Манеж осаждался революционными массами, а вокруг Манежа и внутри его были войска, которые каждую минуту могли
начать стрелять, я с трудом пробрался внутрь Манежа, спросил офицера, стоявшего во главе этой части войска, и
начал убеждать его не стрелять, доказывая ему, что образовалось новое правительство и что старое правительство безнадежно пало.
Я потом
начал сознавать, что ответственность за духоборческий, враждебный духовной культуре характер русской
революции лежит на деятелях русского ренессанса
начала XX века.
Русский культурный ренессанс
начала XX века
революция низвергла, прервала его традицию.
— Вы говорили, что постараетесь скрыть его от преследований! Вы обещали ему покровительство и поддержку! Вы, наконец, объявили, что полагаете положить в России
начало революции введением обязательного оспопрививания! Что вы можете на это сказать?
Неточные совпадения
— По-моему, это не
революция, а простая уголовщина, вроде как бы любовника жены убить. Нарядился офицером и в качестве самозванца — трах! Это уж не государство, а… деревня. Где же безопасное государство, ежели все стрелять
начнут?
— И в
революцию, когда народ захочет ее сам, — выговорил Муромский, сильно подчеркнул последнее слово и, опустив глаза,
начал размазывать ложкой по тарелке рисовую кашу.
— Ну, — сказал он, не понижая голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать
начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело, давайте сделаем
революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут в
революцию, как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах. Вы знаете — рассказ напечатал я, — не читали?
— Мы, люди, —
начал он, отталкивая Берендеева взглядом, — мы, с моей точки зрения, люди, на которых историей возложена обязанность организовать
революцию, внести в ее стихию всю мощь нашего сознания, ограничить нашей волей неизбежный анархизм масс…
— Сам народ никогда не делает
революции, его толкают вожди. На время подчиняясь им, он вскоре
начинает сопротивляться идеям, навязанным ему извне. Народ знает и чувствует, что единственным законом для него является эволюция. Вожди всячески пытаются нарушить этот закон. Вот чему учит история…