«В сущности, есть много оснований думать, что именно эти люди — основной
материал истории, сырье, из которого вырабатывается все остальное человеческое, культурное. Они и — крестьянство. Это — демократия, подлинный демос — замечательно живучая, неистощимая сила. Переживает все социальные и стихийные катастрофы и покорно, неутомимо ткет паутину жизни. Социалисты недооценивают значение демократии».
Человек, со всеми дорогими ему ценностями, превращается в
материал истории, исторической необходимости, которая есть вместе с тем исторический логос.
В этике есть научный элемент, она пользуется
материалом истории культуры, социологии, мифологии, психопатологии и пр.
На террасе говорили о славянофилах и Данилевском, о Герцене и Лаврове. Клим Самгин знал этих писателей, их идеи были в одинаковой степени чужды ему. Он находил, что, в сущности, все они рассматривают личность только как
материал истории, для всех человек является Исааком, обреченным на заклание.
«Большинство людей обязано покорно подчиняться своему назначению — быть сырым
материалом истории. Им, как, например, пеньке, не нужно думать о том, какой толщины и прочности совьют из них веревку и для какой цели она необходима».
Неточные совпадения
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный
материал для
истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Самгин почувствовал необходимость освежить и углубить доводы разума
истории, подкрепить их от себя,
материалом своего, личного опыта.
Автор в предисловии скромно называет записки
материалами для будущей
истории наших американских колоний; но прочтя эти
материалы, не пожелаешь никакой другой
истории молодого и малоизвестного края.
Я пишу не
историю своего времени. Я просто всматриваюсь в туманное прошлое и заношу вереницы образов и картин, которые сами выступают на свет, задевают, освещают и тянут за собой близкие и родственные воспоминания. Я стараюсь лишь об одном: чтобы ясно и отчетливо облечь в слово этот непосредственный
материал памяти, строго ограничивая лукавую работу воображения…
Я могу переводить Ювенала, да, быть может, вон соберу систематически
материалы для
истории Абассидов, но этого не могу; я другой школы, нас учили классически; мы литературу не принимали гражданским орудием; мы не приучены действовать, и не по силам нам действовать.»