Тогда в Кремле еще были представители старой русской интеллигенции: Каменев, Луначарский, Бухарин, Рязанов, и их отношение к представителям интеллигенции, к писателям и ученым, не примкнувшим к коммунизму, было иное, чем у чекистов, у них
было чувство стыдливости и неловкости в отношении к утесняемой интеллектуальной России.
Неточные совпадения
Я не только не
был равнодушен к социальным вопросам, но и очень болел ими, у меня
было «гражданское»
чувство, но в сущности, в более глубоком смысле, я
был асоциален, я никогда не
был «общественником».
У меня всегда
было очень слабое
чувство сыновства.
Сильное
чувство собственности у меня
было только на предметы потребления, особенно на книги, на мой письменный стол, на одёжу.
У меня
было острое
чувство своей особенности, непохожести на других.
У меня всегда
было очень реалистическое, трезвое
чувство действительности,
была даже очень малая способность к идеализации и к иллюзиям.
Но у меня совсем не
было ослабленного
чувства реальности вообще и реальности этой нелюбимой действительности.
У меня с детства
было сильное
чувство призвания.
Легче всего
было на меня, человека упрямого, подействовать, вызвав во мне
чувство жалости.
Это
есть первичное
чувство горестного и страдальческого характера бытия мира.
У меня
было странное
чувство страха и еще более странное
чувство вины.
С «Войной и миром» связано для меня
чувство родины, может
быть, единственное
чувство родины.
С призванием философа
было у меня связано
чувство судьбы.
Меня никогда не покидало
чувство, что я и весь мир окружены тайной, что отрезок воспринимаемого мной эмпирического мира не
есть все и не
есть окончательное.
Впрочем, это
чувство было у меня впоследствии относительно всех общественных кругов, с которыми я соприкасался.
Шли на демонстрацию с таким
чувством, что, может
быть,
будут стрелять и что не все вернутся живыми.
Я никогда не испытывал больше такого
чувства связи с communauté [Сообщество, коллектив (фр.).], я
был наименее индивидуалистически настроен.
У нас совсем не
было такого
чувства, что мы провалились, наоборот, настроение у нас
было победное, нам казалось, что начинается новая эра в освободительном движении, что повсюду, и даже в Западной Европе,
будет резонанс на наш арест.
И он
был омрачен, как и вся моя молодость, запутанной драматической ситуацией, но я иногда вспоминаю об этом периоде с радостным
чувством, хотя в воспоминаниях для меня вообще
есть что-то мучительное.
Появились новые души,
были открыты новые источники творческой жизни, видели новые зори, соединяли
чувства заката и гибели с
чувством восхода и с надеждой на преображение жизни.
Для меня характерно сильное
чувство, что этим принудительно данным миром не исчерпывается реальность, что
есть иной мир, реальность метафизическая, что мы окружены тайной.
По своему первичному
чувству жизни я всегда
был спиритуалистом.
В ней
есть благородная печаль, горькое
чувство человеческой жизни и судьбы.
В лето 17 года он
был страстным почитателем А.Ф. Керенского,
был почти влюблен в него и изображал свои
чувства у нас в гостиной посредством танцев.
Вероятно, тут вспыхнули во мне традиционные
чувства, связанные с тем, что я принадлежу к военной семье, что мои предки
были георгиевские кавалеры.
Когда мы переехали по морю советскую границу, то
было такое
чувство, что мы в безопасности, до этой границы никто не
был уверен, что его не вернут обратно.
У меня
есть острое
чувство судеб истории, и для меня это противоречие, потому что я мучительно не люблю истории.
Думаю, что прежде всего я принес эсхатологическое
чувство судеб истории, которое западным людям и западным христианам
было чуждо и, может
быть, лишь сейчас пробуждается в них.
Но у меня
было непреодолимое и горькое
чувство, что это умирающий мир, мир великой, но отошедшей культуры.
У меня все время
было горькое
чувство отчужденности при продолжении активности.
Некоторые мои высказывания
были испытанием для его
чувства ко мне.
Но вместе с тем путешествие всегда обостряло мое
чувство жизни, переезд за границу
был, по моему
чувству, как бы трансцендированием.
Это видно по французскому роману последнего времени, в котором нет
чувства, а
есть главным образом sensualité [Чувственность (фр.).].
Поэтому у меня
есть двойственное
чувство истории — история мне чужда и враждебна, и история
есть моя история, история со мной.
Молчи, скрывайся и таи
И
чувства и мечты свои!
Пускай в душевной глубине
И всходят и зайдут оне. //..........
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная
есть ложь. //..........
Лишь жить в самом себе умей:
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум…
Я ведь не верю, не признаю и по своему непосредственному
чувству, и по сознательному своему миропониманию, что «объективность»
есть подлинная реальность, первореальность.
Но у меня
было и горькое
чувство.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим
чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам
чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, // Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне
поют: «Трудись!»
«
Пей, вахлачки, погуливай!» // Не в меру
было весело: // У каждого в груди // Играло
чувство новое, // Как будто выносила их // Могучая волна // Со дна бездонной пропасти // На свет, где нескончаемый // Им уготован пир!
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного
чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно
быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Софья. Подумай же, как несчастно мое состояние! Я не могла и на это глупое предложение отвечать решительно. Чтоб избавиться от их грубости, чтоб иметь некоторую свободу, принуждена
была я скрыть мое
чувство.