Неточные совпадения
Меня
будет интересовать не столько вопрос о
том, чем эмпирически
была Россия, сколько вопрос о
том, что замыслил Творец о России, умопостигаемый образ русского народа, его идея.
Противоречивость и сложность русской души, может
быть, связана с
тем, что в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории — Восток и Запад.
Таким веком я
буду считать XIX в., век мысли и слова и вместе с
тем век острого раскола, столь для России характерного, как внутреннего освобождения и напряженных духовных и социальных исканий.
Церковно-славянский язык стал единственным языком духовенства, т. е. единственной интеллигенции
того времени, греческий и латинский языки не
были нужны.
История русского народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое
было самой страшной язвой русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в
тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
Вместе с
тем в русской религиозности всегда
был силен эсхатологический элемент.
Нил Сорский сторонник более духовного, мистического понимания христианства, защитник свободы по понятиям
того времени, он не связывал христианство с властью,
был противник преследования и истязания еретиков.
Это все
та же двойственность, которая
была и в древнееврейском мессианизме.
Духовный провал идеи Москвы, как Третьего Рима,
был именно в
том, что Третий Рим представлялся, как проявление царского могущества, мощи государства, сложился как Московское царство, потом как империя и, наконец, как Третий Интернационал.
И вместе с
тем в этом тоталитарном царстве не
было цельности, оно
было чревато разнообразными расколами.
Но вместе с
тем казацкая вольница, в которой
было несколько слоев, представляла анархический элемент в русской истории, в противовес государственному абсолютизму и деспотизму.
Так же в жизни религиозной многие секты и ереси
были уходом из официальной церковности, в которой
был тот же гнет, что и в государстве, и духовная жизнь омертвела.
Та же правда
была в уходе Л. Толстого.
Но вместе с
тем это
был величайший русский писатель допетровской эпохи.
Тема раскола
была темой историософической, связанной с русским мессианским призванием,
темой о царстве.
В основу раскола легло сомнение в
том, что русское царство, Третий Рим,
есть истинное православное царство.
Реформа Петра Великого
была и совершенно неизбежна, подготовлена предшествующими процессами и вместе с
тем насильственна,
была революцией сверху.
Петру приходилось работать и производить реформы в страшной
тьме, в атмосфере обскурантизма, он
был окружен ворами.
Бецкий сказал о помещиках, что они говорят: «Не хочу, чтобы философами
были те, кто мне служить должны» [См.: А. Щапов. «Социально-педагогические условия умственного развития русского народа».].
Внутренняя драма Александра I
была связана с
тем, что он знал, что готовится убийство его сумасшедшего отца, и не предупредил его.
Было что-то роковое в
том, что в это время отвратительные обскуранты Рунич и Магницкий
были мистико-идеалистического направления.
Когда Александру I испуганные реакционеры указывали на опасность масонских лож и освободительных стремлений в части гвардии,
то он принужден
был сказать, что сам он всему этому сочувствовал и все это подготовлял.
Но когда вышел обратный приказ власти,
то Общество мгновенно изменилось и начало говорить
то, что нужно
было таким людям, как Магницкий.
Это отчасти объясняется
тем, что декабристы
были военные, участвовали в войне и за ними стоял положительный факт Отечественной войны.
Пестель
был сторонник республики через диктатуру, в
то время как Северное общество
было против диктатуры.
Темы русской литературы
будут христианские и тогда, когда в сознании своем русские писатели отступят от христианства.
Пушкин, единственный русский писатель ренессанского типа, свидетельствует о
том, как всякий народ значительной судьбы
есть целый космос и потенциально заключает в себе все.
Поэзия Пушкина, в которой
есть райские звуки, ставит очень глубокую
тему, прежде всего
тему о творчестве.
Это
было вместе с
тем пробуждением мысли.
То, что о. Г. Флоровский неверно называет выходом из истории — «просвещение», утопизм, нигилизм, революционность, —
есть также историческое [См.: о. Г. Флоровский.
Между
тем как
тема русского нигилизма и русского коммунизма
есть также философская
тема.
Мы увидим, что наша философия
будет прежде всего философией истории, именно историософическая
тема придает ей тоталитарный характер.
Так можно
было определить русскую
тему XIX в.: бурное стремление к прогрессу, к революции, к последним результатам мировой цивилизации, к социализму и вместе с
тем глубокое и острое сознание пустоты, уродства, бездушия и мещанства всех результатов мирового прогресса, революции, цивилизации и пр.
Трагедия русского народа в
том, что русская власть не
была верна этим словам.
Она глубоко задумалась над
тем, что замыслил Творец о России, что
есть Россия и какова ее судьба.
Весь XIX в. и даже XX в.
будут у нас споры о
том, каковы пути России, могут ли они
быть просто воспроизведением путей Западной Европы.
Парадоксально
было то, что он перешел в католичество из либерализма и любви к свободной мысли.
Тургенев вспоминает, что когда в разгаре спора кто-то предложил
поесть,
то Белинский воскликнул: «Мы еще не решили вопроса о существовании Бога, а вы хотите
есть!» 40-е годы
были эпохой напряженной умственной жизни.
Много даров
было дано в
то время русским.
Герцен говорил о западниках и славянофилах
того времени: «У нас
была одна любовь, но не одинаковая».
Есть ли исторический путь России
тот же, что и Западной Европы, т. е. путь общечеловеческого прогресса и общечеловеческой цивилизации, и особенность России лишь в ее отсталости, или у России особый путь и ее цивилизация принадлежит к другому типу?
В
то время влияние Гегеля
было так велико, что, по мнению Ю. Самарина, судьба православной церкви зависела от судьбы гегелевской философии.
Сейчас можно удивляться идеализации Московской России славянофилами, она ведь ни в чем не походила на
то, что любили славянофилы, в ней не
было свободы, любви, просвещенности.
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что
есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с
тем добровольно подчиняет его вере».
Киреевский противополагает тип русского богословия типу богословия западного,
то это нужно понимать, как программу, план русского богословия, так как никакого русского богословия не
было, оно лишь начинается с Хомякова.
Это
были «Записки по всемирной истории», которые составляют три
тома его собрания сочинений [См. мою книгу «А. С. Хомяков».].
Так как все должно
быть органическим,
то не должно
быть ничего формального, юридического, не нужны никакие правовые гарантии.
Если Беккария и имел влияние на русское уголовное законодательство,
то отвращение к смертной казни не
было ни одним народом так усвоено, как народом русским, у которого нет склонности смотреть на зрелище казни.
У русских нет
того иерархического чувства, которое
есть у западных людей, его нет ни в какой области.
Но, во всяком случае, славянофилы хотели «России Христа», а не «России Ксеркса» [Слова из стихотворения Вл. Соловьева: «Каким ты хочешь
быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?»], как хотели наши националисты и империалисты. «Идея» России всегда обосновывалась пророчеством о будущем, а не
тем, что
есть, — да и не может
быть иным мессианское сознание.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Добро бы
было в самом деле что-нибудь путное, а
то ведь елистратишка простой!
Аммос Федорович. А черт его знает, что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник, а может
быть, и
того еще хуже.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у
того и у другого.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не
было, что может все сделать, все, все, все!