Неточные совпадения
Меня будет интересовать не столько
вопрос о том, чем эмпирически была Россия, сколько
вопрос о том, что замыслил Творец о России, умопостигаемый образ русского народа, его идея.
Ошибочно думать, как это часто раньше утверждали, что религиозный раскол XVII в. произошел из-за мелочных
вопросов обрядоверия, из-за единогласия и многогласия, из-за двуперстия и пр.
Историки, не интересующиеся духовной стороной
вопроса, достаточно выяснили, что без реформ Петра самое русское государство не могло бы себя защитить и не могло бы развиваться.
Русский безграмотный мужик любит ставить
вопросы философского характера — о смысле жизни, о Боге, о вечной жизни, о зле и неправде, о том, как осуществить Царство Божье.
Проблема философии истории. Россия и Европа. Славянофилы и западники.
Вопрос о судьбе России. Сороковые годы. Чаадаев. Печерин. Славянофилы. Киреевский. Аксаков. Хомяков. Письмо Фр. Баадера. Западники. Идеалисты сороковых годов. Грановский. Белинский. Герцен. Дальнейшее развитие славянофильства. Данилевский. Леонтьев. Достоевский.
Вся наша философия истории будет ответом на
вопросы в письме Чаадаева.
И, наконец, Чаадаев высказывает мысль, которая будет основной для всех наших течений XIX в.: «У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие
вопросы, какие занимают человечество».
Тургенев вспоминает, что когда в разгаре спора кто-то предложил поесть, то Белинский воскликнул: «Мы еще не решили
вопроса о существовании Бога, а вы хотите есть!» 40-е годы были эпохой напряженной умственной жизни.
Русская философия истории должна была прежде всего решить
вопрос о смысле и значении реформы Петра, разрезавшей русскую историю как бы на две части.
Вопрос об этом влиянии не надо оспаривать; оно возникает из того примера, который показывает Русская Церковь, из ее доктрины, прочно основанной на церковной науке, от которой так далек римский католицизм, с заложенным в нем принципом разрушения и со своей наукой, враждебной вере…
Очень скоро образовалось в русском западничестве два течения, более умеренное и либеральное, интересовавшееся, главным образом,
вопросами философии и искусства, восприявшее влияние немецкого идеализма и романтизма, и более революционное и социальное, восприявшее влияние французских социалистических течений.
Ни мысли, ни заботы о своем общественном положении, о своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни забывают свое богатство, другие свою бедность — идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических
вопросов.
Достоевский будет говорить о русских мальчиках, решающих проклятые
вопросы.
Все были в расколе с империей, и мучителен был
вопрос об отношении к «действительности».
Вл. Соловьев в блестящей книге «Национальный
вопрос в России» подверг резкой критике идеи Данилевского и его единомышленников.
Но характерно, что и Данилевский верит, что русский народ и славянство вообще лучше и раньше Западной Европы разрешат социальный
вопрос.
Он разрешит
вопросы, которые Запад уже не в силах разрешить, которые он даже не ставит во всей их глубине.
Гегель был для русских вершиной человеческой мысли, и у него искали разрешения всех мировых
вопросов.
Но в Гегеле речь шла о решении
вопроса о смысле жизни.
Русских интеллигентов-идеалистов, лишенных возможности активной деятельности, мучит
вопрос об отношении к «действительности».
Этот
вопрос о «действительности» приобретает непомерное значение, вероятно, мало понятное западным людям.
Вопрос становился для него необыкновенно мучительным.
Для Достоевского
вопрос этот решается свободой, как основой мира, и Христом, т. е. принятием на себя страданий мира самим Богом.
Иногда говорили, что социальный
вопрос в России носит консервативный, а не революционный характер.
Но и он думал, что Россия лучше Европы разрешит социальный
вопрос.
В экономической отсталости России он видел ее великое преимущество для решения социального
вопроса.
Мы всегда были в этом отношении свободнее западных людей, и мы думали, что
вопрос о любви между мужчиной и женщиной есть
вопрос личности и не касается общества.
Он пишет в статье «Реалисты»: «Конечная цель всего нашего мышления и всей деятельности каждого честного человека все-таки состоит в том, чтобы разрешить навсегда неизбежный
вопрос о голодных и раздетых людях; вне этого
вопроса нет решительно ничего, о чем бы стоило заботиться, размышлять и хлопотать».
Писарев заслуживает отдельного рассмотрения в связи с
вопросом о русском нигилизме и русском отношении к культуре.
В отличие от людей 40-х годов, он почти совсем не знал немецкой идеалистической философии, которая могла бы помочь ему лучше решить беспокоившие его
вопросы о «субъективном методе» в социологии и о «борьбе за индивидуальность» [См. мою старую книгу «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии».].
Но
вопрос о нем безмерно сложнее.
Вопрос о социализме, русский
вопрос об устройстве человечества по новому штату есть религиозный
вопрос,
вопрос о Боге и бессмертии.
Возможны три решения
вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь в добре без свободы избрания, без мировой трагедии, без страданий, но и без творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь в добре на вершине земной истории, купленная ценой неисчислимых страданий и слез всех, обреченных на смерть, человеческих поколений, превращенных в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь в добре, к которым придет человек через свободу и страдание в плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т. е. в Царстве Божием.
Достоевский отвергает первые два решения
вопроса о мировой гармонии и рае и приемлет только третье решение.
Русский народ — как народ-богоносец — должен лучше Запада решить социальный
вопрос.
Его всю жизнь беспокоил
вопрос о возможности христианского общества, и он обличал ложь общества, которое лжеименно называло себя христианским.
Под конец жизни, разочаровавшись в возможности в России органической цветущей культуры, отчасти под влиянием Вл. Соловьева, К. Леонтьев даже проектировал что-то вроде монархического социализма и стоял за социальные реформы и за решение рабочего
вопроса, не столько из любви к справедливости и желания осуществить правду, сколько из желания сохранить хоть что-нибудь из красоты прошлого.
Но то было явление исключительное, почти скандальное, и
вопрос ставился иначе, чем у русских.
Именно во вторую половину XIX в. пробужденное русское сознание ставит
вопрос о цене культуры так, как он, например, поставлен Лавровым (Миртовым) в «Исторических письмах», и даже прямо о грехе культуры.
У нигилистов было подозрительное отношение к высокой культуре, но был культ науки, т. е. естественных наук, от которых ждали решения всех
вопросов. Сами нигилисты не сделали никаких научных открытий. Они популяризировали естественно-научную философию, т. е. в то время материалистическую философию.
Разрешить земельный
вопрос упразднением земельной собственности и указать другим народам путь разумной, свободной и счастливой жизни — вне промышленного, фабричного, капиталистического насилия и рабства — вот историческое призвание русского народа».
Он совсем неспособен ставить
вопрос о Боге по существу, отрешаясь от тех социальных влияний, которые искажали человеческую идею о Боге.
Она начала образовываться лишь в 80-е годы, когда начал выходить журнал «
Вопросы философии и психологии».
Он говорит, что русский социализм есть
вопрос о Боге и бессмертии.
Наша философия должна развиться из нашей жизни, создаться из текущих
вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного бытия».
Но богословствование Хомякова имело свои границы, многих
вопросов, которые потом поднимала русская религиозно-философская мысль, он не затрагивает, например, проблему космологическую.
Но он все-таки по-иному решает
вопрос о бытии.
Вопрос о католичестве Вл. Соловьева обычно неверно освещается и его католическими сторонниками, и его православными противниками.
Без веры в бессмертие ни один
вопрос не разрешим.
Новым у него был исключительный интерес к
вопросу об отношении православия к современности, так и называется одна из его книг [См. его книги «Об отношении православия к современности» и «О современных потребностях мысли и жизни, особенно русской».].