Неточные совпадения
Обращаясь к самопознанию, которое есть одно из главных источников философского познания, я открываю в себе изначальное, исходное: противление мировой данности, неприятие всякой объектности, как рабства
человека, противоположение свободы духа необходимости
мира, насилию и конформизму.
Философия этой книги сознательно личная, в ней говорится о
человеке, о
мире, о Боге лишь то, что я увидел и пережил, в ней философствует конкретный
человек, а не мировой разум или мировой дух.
Человек есть загадка в
мире, и величайшая, может быть, загадка.
Весь
мир ничто по сравнению с человеческой личностью, с единственным лицом
человека, с единственной его судьбой.
Если бы
человек не был личностью, хотя бы невыявленной или задавленной, хотя бы пораженной болезнью, хотя бы существующей лишь в потенции или возможности, то он был бы подобен другим вещам
мира и в нем не было бы ничего необычайного.
Но личность в
человеке свидетельствует о том, что
мир не самодостаточен, что он может быть преодолен и превзойден.
Человек, которого только и знает биология и социология,
человек, как существо природное и социальное, есть порождение
мира и происходящих в
мире процессов.
Но личность,
человек, как личность, не есть дитя
мира, он иного происхождения.
Так познается
человек частично, но не тайна
человека, как личности, как экзистенциального центра
мира.
Объективация есть безличность, выброшенность
человека в детерминированный
мир.
Отказ от личности, согласие на растворение в окружающем
мире может уменьшить боль, и
человек легко идет на это.
Человек, человеческая личность есть верховная ценность, а не общности, не коллективные реальности, принадлежащие
миру объектному, как общество, нация, государство, цивилизация, церковь.
Но, с другой стороны, христианство необычайно возвышает
человека, признает его образом и подобием Божиим, признает в нем духовное начало, возвышающее его над природным и социальным
миром, признает в нем духовную свободу, независимо от царства кесаря, верит, что сам Бог стал
человеком и этим возвысил
человека до небес.
Этот путь лежит в глубине существования, на этом пути происходят экзистенциальные встречи с Богом, с другим
человеком, с внутренним существованием
мира, это путь не объективных сообщений, а экзистенциальных общений.
Это принадлежит
миру объективации, в котором
человек превращается в часть и орган.
Но в то время, как функции тела физиологичны и связаны с
человеком, как с существом, принадлежащим к животному биологическому
миру, форма тела связана с эстетикой.
Несмелое так выражает противоречие существования
человека:
человек есть вещь физического
мира, несущая в себе образ Бога.
Но личность в
человеке не есть вещь физического
мира.
Человек есть также личность, и с личностью связана идея
человека, его призвание в
мире.
Личность в
человеке есть его независимость по отношению к материальному
миру, который есть материал для работы духа.
Личность не порождается родовым космическим процессом, не рождается от отца и матери, она происходит от Бога, является из другого
мира; она свидетельствует о том, что
человек есть точка пересечения двух
миров, что в нем происходит борьба духа и природы, свободы и необходимости, независимости и зависимости.
Она есть изначальная ценность и единство, она характеризуется отношением к другому и другим, к
миру, к обществу, к
людям, как отношением творчества, свободы и любви, а не детерминации.
Личность в
человеке не детерминирована наследственностью, биологической и социальной, она есть свобода в
человеке, возможность победы над детерминацией
мира.
Человек-личность, тот же
человек, преодолевает свою эгоцентрическую замкнутость, раскрывает в себе универсум, но отстаивает свою независимость и своё достоинство по отношению к окружающему
миру.
Это связано с тем, что
человек есть существо, принадлежащее не к одному, а к двум
мирам.
Личности
человека нет, если нет бытия, выше её стоящего, если нет того горнего
мира, к которому она должна восходить.
Человек, т. е. индивидуальное и по другой терминологии сингулярное, экзистенциальное человечества, человечество есть лишь ценность всечеловеческого единства в человеческом
мире, качество человеческого братства, которое не есть реальность, стоящая над
человеком.
Отношение между
человеком и Богом не есть ни отношение каузальное, ни отношение частного и общего, ни отношение средства и цели, ни отношение раба и господина, оно не походит ни на что, взятое из объективного
мира, природного и социального, это отношение ничему не аналогично в этом
мире.
Сообщения в
мире объективации находятся под знаком детерминации и потому не освобождают
человека от рабства.
Эгоцентризм означает двойное рабство
человека — рабство у самого себя, у своей затверделой самости и рабство у
мира, превращенного исключительно в объект, извне принуждающий.
Эгоцентрик обыкновенно не персоналистически определяет своё отношение к
миру и
людям, он именно легко становится на точку зрения объектной установки ценностей.
Очень важно для понимания личности всегда помнить, что личность прежде всего определяется не по отношению к обществу и космосу, не по отношению к
миру, порабощенному объективацией, а по отношению к Богу и в этом сокровенном внутреннем отношении она черпает силы для свободного отношения к
миру и
человеку.
Ошибка гуманизма была совсем не в том, что он слишком утверждал
человека, что он толкал на путь человекобожества, как часто утверждалось в русской религиозной мысли, а в том, что он недостаточно, не до конца утверждал
человека, что он не мог гарантировать независимость
человека от
мира и заключал в себе опасность порабощения
человека обществу и природе.
Но в
человеке есть божественный элемент, в нем есть как бы две природы, в нем есть пересечение двух
миров, он несет в себе образ, который есть и образ человеческий и образ Божий и есть образ человеческий в меру того, как осуществляется образ Божий.
Человек есть многосоставное существо, он несет в себе образ
мира, но он не только образ
мира, он также образ Божий.
Величайшие из
людей всегда слушали исключительно внутренний голос, отказываясь от конформизма в отношении к
миру.
Личность связана также с аскезой и предполагает аскезу, т. е. духовное упражнение, концентрацию внутренних сил, выбор, несогласие на смешение с безличными силами и внутри
человека, и в окружающем
мире.
Человек переживает покинутость, одиночество и чуждость
мира.
Человек в
мире объективированном может быть только относительно, а не абсолютно свободным, и свобода его предполагает борьбу и сопротивление необходимости, которую он должен преодолевать.
Человек призван быть царем земли и
мира, идее
человека присуща царственность.
Ницше был слабым, лишенным всякого могущества
человеком, самым слабым из
людей этого
мира.
Жизнь
человека зависит от денег, самой безличной, самой бескачественной, на всё одинаково меняющейся силы
мира.
Движение есть уже некоторое насилие над окружающим
миром, над окружающей материальной средой и над другими
людьми.
Авторитарному сознанию или авторитарному строю жизни нужно противополагать не разум, не природу и не суверенное общество, а дух, т. е. свободу, духовное начало в
человеке, образующее его личность и независимое от объективированной природы и от объективированного логического
мира.
К мышлению об обществе, свободном от категорий господства и рабства, неприменимы обычные социологические понятия, оно предполагает отрешенность, негативность в отношении ко всему, на чем покоится общество в царстве кесаря, т. е. в
мире объективированном, где
человек становится тоже объектом.
Мы увидим в последней части книги, что «конец
мира», который на философском языке означает конец объективации, предполагает творческую активность
человека и совершается не только «по ту сторону», но и «по сю сторону».
Господин и раб будут делать нечеловеческие усилия помешать концу объективации, «концу
мира», наступлению царства Божьего — царства свободы и свободных, они будут создавать все новые формы господства и рабства, будут совершать новые переодевания, все новые формы объективации, в которых творческие акты
человека будут претерпевать великие неудачи, будут продолжаться преступления истории.
Но это не универсализм, экстериоризированный в объектный
мир, превращающий
человека в подчиненную часть, а универсализм интериоризированный, субъектный, находящийся в глубине самой личности.
Всякая система иерархического социального универсализма есть система универсализма экстериоризированного, перенесенная на объектный
мир, и потому порабощающего себе
человека.
Но в Боге и в Его отношении к
человеку и
миру нет ничего похожего на социальные отношения
людей, к Богу неприменима низменная человеческая категория господства.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один
человек в
мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
— Коли всем
миром велено: // «Бей!» — стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
Весь
мир представлялся испещренным черными точками, в которых, под бой барабана, двигаются по прямой линии
люди, и всё идут, всё идут.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал
миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели
человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе
человека, Евсеича. Долго кланялись и
мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец
мир сказал: