Неточные совпадения
Христианское сознание преодолевает рок в античном смысле слова, освобождает
человеческий дух от власти
мира, власти космических сил.
В
мире действуют три принципа — Промысел, т. е. сверхмирный Бог, свобода, т. е.
человеческий дух, судьба, рок, т. е. природа, осевшая, отвердевшая из меонической, темной свободы.
Бог выражает себя в
мире через взаимодействие с человеком, через встречу с человеком, через ответ человека на Его слово и Его призыв, через преломление божественного начала в
человеческой свободе.
Сознание есть интуитивный акт
человеческого «я» относительно самого себя, после которого пережитое входит в память, и вместе с тем различение «я» от «не я», от окружающего
мира.
Человек и
человеческое,
человеческая идея и
человеческий образ имеют два истока в древнем
мире, вечных истока — исток библейский и исток греческий.
Этика же христианская более индивидуальна, чем социальна, для нее
человеческая душа стоит больше, чем все царства
мира.
Жажда искупления есть жажда примирения с Богом и единственный путь победы над атеизмом, внушенным
человеческому сердцу злом и страданием
мира.
Атеизм, как крик возмущенного
человеческого сердца, победим лишь Богом страдающим и разделяющим судьбы
мира.
Оно устраняет неисчислимое количество табу, побеждает внешний страх нечистоты, все переносит в глубину
человеческого сердца, переворачивает все иерархии, установленные в
мире.
В основе евангельской, христианской этики лежит безусловное признание значения всякой
человеческой души, которая стоит дороже царств
мира, самоценности личности как образа и подобия Божьего.
Особенно трудно это было вместить церковной иерархии, которая действовала в
мире и искажалась
человеческими страстями и грехами.
Церковь в истории пыталась обезвредить и обезопасить нравственный переворот, совершенный Евангелием, но невозможно было совсем скрыть, что мораль евангельская, мораль Христова не походит на мораль
мира, на мораль
человеческую.
Оно может захватить все
человеческое существо до глубины, может привести к смерти, может привести к отрицанию и Бога, и
мира, и человека.
От
человеческой личности исходят нравственные излучения, распространяющиеся по
миру.
Но
человеческая личность всегда остается огненным центром
мира.
И
человеческая душа нисходит в грешный
мир, разделяет судьбу
мира и людей, стремится помочь братьям своим, отдает им духовную энергию, накопленную в движении души вверх, в стяжании духовной силы.
Совесть и есть та глубина
человеческой природы, на которой она не окончательно отпала от Бога, сохранила связь с Божественным
миром.
Ибо истинная свобода
человеческого духа есть свобода от
мира прежде, чем свобода в
мире.
То, что можно было бы назвать соборной церковной совестью, в которой восприятие правды и суждение о неправде совершается какой-либо коллективной, а не индивидуальной совестью, совсем не означает, что
человеческая совесть, прежде чем предстоять в чистоте перед Богом, сочетается с совестью других людей и
мира, но означает духовно-имманентное несение в своей совести общей судьбы со своими братьями по духу.
И вот этот фантастический
мир, живущий по своему закону и не желающий знать закона Божьего, есть создание
человеческой похоти, эгоцентрических страстей, в которых человек теряет свою свободу и образ Божий.
Душа
человеческая стоит дороже царств
мира, дороже государства.
Такова этическая установка вовне, в жизни социальной, этическая же установка в глубину, в отношении к жизни духовной, требует духовной свободы от власти собственности над
человеческой душой, аскезы в отношении к материальной собственности, преодоления греховной похоти к материальным благам, недопущения себя до рабства у
мира.
Собственность, как отношение
человеческой личности к материальному, вещному
миру, всегда связана с социальной обыденностью и может превратиться в орудие порабощения
человеческой личности.
Греховность
человеческой природы не допускает только возможности совершенного и абсолютного по своему значению социального строя, т. е. наступления Царства Божьего на этой земле и в этом времени, до преображения
мира.
Техника есть обнаружение силы человека, его царственного положения в
мире, она свидетельствует о
человеческом творчестве и изобретательности и должна быть признана ценностью и благом.
Это —
человеческая печаль, признающая и человека и
мир реальностями.
Но греческий гений не мог бесконечно выносить того разрыва между
человеческим и божественным
миром, который обрекал людей на смертность, богам же предоставлял бессмертие.
И если
человеческая душа несет в себе образ и подобие Божье, если она есть Божья идея, то она возникает в вечности, а не во времени, в духовном
мире, а не в природном
мире.
Бессмертная и вечная жизнь
человеческой личности возможна и есть не потому, что таков естественный состав
человеческой души, а потому, что воскрес Христос и победил смертоносные силы
мира, что в космическом чуде Воскресения смысл победил бессмыслицу.
Нельзя пассивно, в тоске, ужасе и страхе ждать наступления конца и смерти
человеческой личности и
мира.
Спасение всего
мира, понимаемое как всеобщее восстановление в первоначальном состоянии до грехопадения, мыслится как результат детерминированного процесса, независимого от
человеческой свободы.
Человеческая воля, резко разделяющая
мир на две части, представляет себе ад как вечную каторжную тюрьму, в которой «злые» уже изолированы — не могут причинять зла добрым.
Эта идея ада есть, конечно, насквозь
человеческая, а не Божья идея, и она представляет себе конечное завершение мировой жизни не «по ту сторону добра и зла» нашего греховного
мира, а по сю сторону.
В
мире духовном нельзя мыслить дьявола внеположным душе
человеческой, он ей имманентен, он есть ее обреченность самой себе.
Жизнь от рождения до смерти в нашем
мире есть лишь небольшой отрезок
человеческой судьбы, непонятный, если взять его в замкнутости и отрезанности от вечной
человеческой судьбы.
Апокалипсис есть также откровение конца внутри
мира и истории, внутри
человеческой жизни, внутри каждого мгновения жизни.
Она призывает
человеческую личность благополучно устроиться при неблагополучии других людей и
мира, она отрицает всеобщую ответственность всех за всех, отрицает единство тварного
мира, единство космоса.
Неточные совпадения
Науки бывают разные; одни трактуют об удобрении полей, о построении жилищ
человеческих и скотских, о воинской доблести и непреоборимой твердости — сии суть полезные; другие, напротив, трактуют о вредном франмасонском и якобинском вольномыслии, о некоторых якобы природных человеку понятиях и правах, причем касаются даже строения
мира — сии суть вредные.
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что для него все девушки в
мире разделяются на два сорта: один сорт — это все девушки в
мире, кроме ее, и эти девушки имеют все
человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт — она одна, не имеющая никаких слабостей и превыше всего
человеческого.
— Он говорит, что внутренний
мир не может быть выяснен навыками разума мыслить
мир внешний идеалистически или материалистически; эти навыки только суживают, уродуют подлинное
человеческое, убивают свободу воображения идеями, догмами…
— Учу я, господин, вполне согласно с наукой и сочинениями Льва Толстого, ничего вредного в моем поучении не содержится. Все очень просто:
мир этот, наш, весь — дело рук
человеческих; руки наши — умные, а башки — глупые, от этого и горе жизни.
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности
человеческого духа, которая влечет его к овладению
миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни ценностями науки, искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…