Неточные совпадения
И
человек предпочел горечь различения и
смерть райской жизни в невинности и незнании.
Пол, расколовший андрогинный образ
человека, обрекает
человека на
смерть, на дурную бесконечность жизней и
смертей.
До часа
смерти никто не знает, что с
человеком может произойти, какие великие перевороты, да и никто не знает, что с
человеком происходит в час
смерти, уже в плане бытия нам недоступного.
Стоическая этика свидетельствует о высоком нравственном усилии
человека, но, в конце концов, это этика упадочная и пессимистическая, потерявшая смысл жизни и отчаявшаяся, этика страха перед страданиями жизни и
смерти.
Все ниспосланные
человеку страдания —
смерть близких
людей, болезнь, бедность, унижения и разочарования — могут быть очищающими, возрождающими и поднимающими.
Он страдает от ниспосланных ему испытаний, от ударов, которые ему наносит жизнь, от
смерти, болезни, нужды, измены, одиночества, разочарования в
людях и пр., и пр.
Страдание связано с грехом и злом, как и
смерть — последнее испытание
человека.
Оно может захватить все человеческое существо до глубины, может привести к
смерти, может привести к отрицанию и Бога, и мира, и
человека.
Христианским было бы отношение к каждому
человеку, если бы относились к нему, как к умирающему, если бы мы определяли отношение свое к нему перед лицом
смерти, и его и нашей.
И страх будущего, свойственный каждому
человеку, есть прежде всего страх грядущей
смерти.
Смерть для каждого
человека детерминирована в этом мире, она есть для него фатум.
И вот творческий и свободный дух
человека восстает против этого рабства
смерти, рабства фатальному будущему.
Во Христе и через Христа фатум
смерти отменяется для
человека, хотя эмпирически каждый
человек и умирает.
Можно испытать заботу и страх перед болезнью близкого
человека и опасностью
смерти, но, когда наступает минута
смерти, заботы уже нет и нет обыденного страха, а есть мистический ужас перед тайной
смерти, есть тоска по миру, в котором
смерти нет.
Из страха
смерти человек перестает реально воспринимать жизнь и реально к ней относиться.
Трансцендентный ужас перед тайной
смерти не делает
человека фантастом и не создает фантасмагорических призраков.
Человек, одержимый страхом
смерти, целиком находится по сю сторону жизни, в этом мире, и не способен уже испытывать трансцендентного ужаса перед тайной
смерти, он слишком поглощен своим организмом, слишком привязан к земной жизни и дрожит за нее.
Боль, страдание,
смерть более страшны или менее страшны
человеку в зависимости от духовного состояния, в котором он находится.
Так
человек должен христиански-просветленно, с духовным смирением пережить
смерть близкого
человека, но он же должен был все сделать, чтобы
смерть эта не наступила.
Древние, жестокие, воинственные инстинкты
человека перерабатываются в благородство породы, в мужественное отношение к жизни и бесстрашие перед
смертью, в готовность всегда поставить честь и верность выше жизни.
Государство не должно и не может знать часа
смерти человека, ибо это есть величайшая тайна, которая требует к себе благоговейного отношения.
Закон, который приговорил к
смерти Сократа, а потом и Иисуса Христа, не может уже почитаться компетентным решать жизнь и судьбу
людей, он должен быть скромнее.
И если они и трактуют о проблеме бессмертия, то без углубления проблемы самой
смерти и преимущественно в связи с нравственной ответственностью
человека, с наградами и наказаниями и в лучшем случае с потребностью завершения бесконечных стремлений человеческой личности.
И замечательно, что
люди, справедливо испытывающие ужас перед
смертью и справедливо усматривающие в ней предельное зло, окончательное обретение смысла все же принуждены связывать со
смертью.
Последнее упование
человека связано со
смертью, столь обнаруживающей власть зла в мире.
Можно сказать, что смысл нравственного опыта
человека на протяжении всей его жизни заключается в том, чтобы поставить
человека на высоту в восприятии
смерти, привести его к должному отношению к
смерти.
Жизнь благородна только потому, что в ней есть
смерть, есть конец, свидетельствующий о том, что
человек предназначен к другой, высшей жизни.
Смерть есть не только ужас
человека, но и надежда
человека, хотя он не всегда это сознает и не называет соответственным именем.
Смысл, идущий из другого мира, действует опаляюще на
человека этого мира и требует прохождения через
смерть.
Когда в пространстве происходит расставание с
человеком, с домом, с городом, с садом, с животным, сопровождающееся ощущением, что, может быть, никогда их больше не увидишь, то это есть переживание
смерти.
Это носило столь всеобъемлющий характер, что тоска
смерти переживалась мною оттого, что я никогда больше не увижу лица постороннего и чуждого мне
человека, никогда не увижу города, через который я случайно проехал, комнаты, в которой останавливался на несколько дней, никогда не увижу этого дерева, этой случайно встреченной мною собаки и т. д.
И мы не можем примириться со
смертью, не только со
смертью человека, но и со
смертью животных, цветов, деревьев, вещей, домов.
И в последних рационализированных своих результатах социальная обыденность пытается забыть о
смерти, скрыть ее от
людей, хоронить умерших незаметно.
Нравственная значительность
человека проявляется в испытании
смерти,
смерти, которой полна и самая жизнь
человека.
И вместе с тем борьба со
смертью во имя вечной жизни есть основная задача
человека.
Борьба со
смертью во имя вечной жизни требует такого отношения к себе и к другому существу, как будто ты сам и другой
человек может в любой момент умереть.
Ведь от
смерти пришла
людям самая идея сверхъестественного.
Но им никогда не удастся опровергнуть той истины, что в страхе
смерти, в священном ужасе перед ней приобщается
человек к глубочайшей тайне бытия, что в
смерти есть откровение.
На протяжении всей своей истории
люди пытались бороться со
смертью, и на этой почве возникали разные верования и учения.
Трагична
смерть личности в
человеке, потому что личность есть вечная Божья идея, вечный Божий замысел о
человеке.
Неверность же идеалистического учения о бессмертии в том, что это духовное, идеальное, ценностное начало не образует личности на вечность, не преображает всех сил
человека для вечности, а отделяется от
человека, отвлекается в идеальное небо, образует безличный и бесчеловечный дух и предает
человека, человеческую личность тлению и
смерти.
Грекам свойственна была раздирающая душу печаль, вызванная
смертью человека.
Человек примирялся с неизбежностью
смерти, ему не дано бессмертие, которое целиком присвоили себе боги.
Если бы не было явления Христа и Воскресения Христа, то в мире и в
человеке восторжествовала бы
смерть.
Человек тоскует не только потому, что его ждет
смерть, но и потому, что
смерть ждет весь мир.
Смерть человека в эпохи, которым чужда апокалиптическая настроенность, смягчается чувством родовой жизни и родового бессмертия, в котором выживают и сохраняются результаты его жизни и его деяний.
Смерть отдельного
человека есть также выход из времени, во времени еще совершающийся.
В нее входит
человек после
смерти.
Если бы жизнь
человека целиком была взята в дух и претворена в духовную жизнь, если бы духовное начало окончательно овладело природной стихией, душевной и телесной, то
смерти как натурального факта совсем не наступило бы, то совершился бы переход в вечность без того события, которое мы извне воспринимаем как
смерть.
Смерть существует лишь по сю сторону, в овремененном бытии, в порядке «природы», и раскрытие духовности, введение
человека в иной порядок бытия, утверждение вечного в жизни есть преодоление
смерти и победа над ней.
Неточные совпадения
Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других
людей и которого он прежде стыдился, как вредной слабости; и жалость к ней, и раскаяние в том, что он желал ее
смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не испытывал.
Левин же и другие, хотя и многое могли сказать о
смерти, очевидно, не знали, потому что боялись
смерти и решительно не знали, что надо делать, когда
люди умирают.
В первый раз тогда поняв ясно, что для всякого
человека и для него впереди ничего не было, кроме страдания,
смерти и вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она не представлялась злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться.
Обе несомненно знали, что такое была жизнь и что такое была
смерть, и хотя никак не могли ответить и не поняли бы даже тех вопросов, которые представлялись Левину, обе не сомневались в значении этого явления и совершенно одинаково, не только между собой, но разделяя этот взгляд с миллионами
людей, смотрели на это.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении
человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и
смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.