Неточные совпадения
В 1902 году во время
одной из командировок с охотничьей командой я пробирался вверх по реке Цимухе, впадающей
в Уссурийский залив около села Шкотова.
Река Цимухе, длиной
в 30 км, течет
в широтном направлении и имеет с правой стороны
один только приток — Бейцу.
Надо заметить, что тогда
в Уссурийском крае не было ни
одного стекольного завода, и потому
в глухих местах стекло ценилось особенно высоко.
От Шкотова вверх по долине Цимухе сначала идет проселочная дорога, которая после села Новороссийского сразу переходит
в тропу. По этой тропе можно выйти и на Сучан, и на реку Кангоузу [Сан — разлившееся озеро.], к селу Новонежину. Дорога несколько раз переходит с
одного берега реки на другой, и это является причиной, почему во время половодья сообщение по ней прекращается.
Перейдя через невысокий хребет, мы попали
в соседнюю долину, поросшую густым лесом. Широкое и сухое ложе горного ручья пересекало ее поперек. Тут мы разошлись. Я пошел по галечниковой отмели налево, а Олентьев — направо. Не прошло и 2 минут, как вдруг
в его стороне грянул выстрел. Я обернулся и
в это мгновение увидел, как что-то гибкое и пестрое мелькнуло
в воздухе. Я бросился к Олентьеву. Он поспешно заряжал винтовку, но, как на грех,
один патрон застрял
в магазинной коробке, и затвор не закрывался.
Пока он ел, я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно, это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на лице:
одна на лбу, а другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и я увидел, что голова его покрыта густыми русыми волосами; они росли
в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Потом он рассказал, что сегодня охотился за изюбрами, ранил
одну матку, но слабо. Идя по подранку, он наткнулся на наши следы. Они завели его
в овраг. Когда стемнело, он увидел огонь и пошел прямо на него.
Для этого удивительного человека не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал все, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться
в следах. Вскоре я увидел еще
один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего не мог придумать.
Одна была та, по которой мы пришли, другая вела
в горы на восток, и третья направлялась на запад.
Кругом вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и
один гонял другого. С его слов все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления,
в котором уходили животные, они мне ничего не говорили.
Близ земледельческих фанз река Лефу делает небольшую излучину, чему причиной является отрог, выдвинувшийся из южного массива. Затем она склоняется к югу и, обогнув гору Тудинзу, опять поворачивает к северо-востоку, какое направление и сохраняет уже до самого своего впадения
в озеро Ханка. Как раз против Тудинзы река Лефу принимает
в себя еще
один приток — реку Отрадную. По этой последней идет вьючная тропа на Майхе.
Я взглянул
в указанном направлении и увидел какое-то темное пятно. Я думал, что это тень от облака, и высказал Дерсу свое предположение. Он засмеялся и указал на небо. Я посмотрел вверх. Небо было совершенно безоблачным: на беспредельной его синеве не было ни
одного облачка. Через несколько минут пятно изменило свою форму и немного передвинулось
в сторону.
Осенью
в пасмурный день всегда смеркается рано. Часов
в пять начал накрапывать дождь. Мы прибавили шагу. Скоро дорога разделилась надвое.
Одна шла за реку, другая как будто бы направлялась
в горы. Мы выбрали последнюю. Потом стали попадаться другие дороги, пересекающие нашу
в разных направлениях. Когда мы подходили к деревне, было уже совсем темно.
Когда я возвращался назад, уже смеркалось. Вода
в реке казалась черной, и на спокойной поверхности ее отражались пламя костра и мигающие на небе звезды. Около огня сидели стрелки:
один что-то рассказывал, другие смеялись.
От описанного села Казакевичево [Село Казакевичево основано
в 1872 году.] по долине реки Лефу есть 2 дороги.
Одна из них, кружная, идет на село Ивановское, другая, малохоженая и местами болотистая, идет по левому берегу реки. Мы выбрали последнюю. Чем дальше, тем долина все более и более принимала характер луговой.
К полудню мы доехали еще до
одной возвышенности, расположенной на самом берегу реки, с левой стороны. Сопка эта высотою 120–140 м покрыта редколесьем из дуба, березы, липы, клена, ореха и акаций. Отсюда шла тропинка, вероятно, к селу Вознесенскому, находящемуся западнее, километрах
в двенадцати.
И
в тот момент, когда голова
одной из них показалась над травой, он спустил курок.
Погода нам благоприятствовала. Был
один из тех теплых осенних дней, которые так часто бывают
в ЮжноУссурийском крае
в октябре. Небо было совершенно безоблачное, ясное; легкий ветерок тянул с запада. Такая погода часто обманчива, и нередко после нее начинают дуть холодные северо-западные ветры, и чем дольше стоит такая тишь, тем резче будет перемена.
Тут я только понял весь ужас нашего положения. Ночью во время пурги нам приходилось оставаться среди болот без огня и теплой одежды. Единственная моя надежда была на Дерсу.
В нем
одном я видел свое спасение.
Вьюками были брезентовые мешки и походные ящики, обитые кожей и окрашенные масляной краской. Такие ящики удобно переносимы на конских вьюках, помещаются хорошо
в лодках и на нартах. Они служили нам и для сидений и столами. Если не мешать имущество
в ящиках и не перекладывать его с
одного места на другое, то очень скоро запоминаешь, где что лежит, и
в случае нужды расседлываешь ту лошадь, которая несет искомый груз.
Из животных, кроме лошадей,
в отряде еще были две собаки:
одна моя — Альпа, другая командная — Леший, крупная зверовая, по складу и по окраске напоминающая волка.
В результате выходит так, что
в ненастье идешь, а
в солнечный день сидишь
в палатке, приводишь
в порядок съемки, доканчиваешь дневник, делаешь вычисления —
одним словом, исполняешь ту работу, которую не успел сделать раньше.
День был жаркий, солнечный. На небе не было ни
одного облачка, но
в воздухе чувствовался избыток влаги.
От гольдских фанз шли 2 пути.
Один был кружной, по левому берегу Улахе, и вел на Ното, другой шел
в юго-восточном направлении, мимо гор Хуанихеза и Игыдинза. Мы выбрали последний. Решено было все грузы отправить на лодках с гольдами вверх по Улахе, а самим переправиться через реку и по долине Хуанихезы выйти к поселку Загорному, а оттуда с легкими вьюками пройти напрямик
в деревню Кокшаровку.
— Хорошо, пойду, — сказал он просто, и
в этом «пойду» слышалась готовность служить, покорность и сознание, что только он
один знает туда дорогу.
Идя по линии затесок, мы скоро нашли соболиные ловушки. Некоторые из них были старые, другие новые, видимо, только что выстроенные.
Одна ловушка преграждала дорогу. Кожевников поднял бревно и сбросил его
в сторону. Под ним что-то лежало. Это оказались кости соболя.
Деревня Нотохоуза —
одно из самых старых китайских поселений
в Уссурийском крае. Во времена Венюкова (1857 год) сюда со всех сторон стекались золотопромышленники, искатели женьшеня, охотники и звероловы. Старинный путь, которым уссурийские манзы сообщались с постом Ольги, лежал именно здесь. Вьючные караваны их шли мимо Ното по реке Фудзину через Сихотэ-Алинь к морю. Этой дорогой предстояло теперь пройти и нам.
Выражение «река Улахе» состоит из 3 слов: русского, маньчжурского и китайского, причем каждое из них означает
одно и то же — «река».
В переводе получается что-то странное — «Река-река-река».
Долина Улахе является
одной из самых плодородных местностей
в крае. По ней растут
в одиночку большие старые вязы, липы и дубы. Чтобы они не заслоняли солнца на огородах, с них снимают кору около корней. Деревья подсыхают и затем идут на топливо.
Солнце отражалось
в воде, и казалось, будто светят 2 солнца:
одно сверху, а другое откуда-то снизу.
Я направился к
одной фанзе. Тут на огороде работал глубокий старик. Он полол грядки и каждый раз, нагибаясь, стонал. Видно было, что ему трудно работать, но он не хотел жить праздно и быть другим
в тягость. Рядом с ним работал другой старик — помоложе. Он старался придать овощам красивый вид, оправлял их листья и подрезал те, которые слишком разрослись.
Одна пошла влево, другая — прямо
в лес. Первая мне показалась малохоженой, а вторая — более торной. Я выбрал последнюю.
Лес становился гуще и крупнее, кое-где мелькали тупые вершины кедров и остроконечные ели, всегда придающие лесу угрюмый вид. Незаметно для себя я перевалил еще через
один хребетник и спустился
в соседнюю долину. По дну ее бежал шумный ручей.
Наконец мне наскучило сидеть на
одном месте: я решил повернуть назад и идти навстречу своему отряду.
В это время до слуха моего донесся какой-то шорох. Слышно было, как кто-то осторожно шел по чаще. «Должно быть, зверь», — подумал я и приготовил винтовку. Шорох приближался.
В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать на возможность встречи с дикими зверями. Но самое неприятное — это встреча с человеком. Зверь спасается от человека бегством, если же он и бросается, то только тогда, когда его преследуют.
В таких случаях и охотник и зверь — каждый знает, что надо делать. Другое дело человек.
В тайге
один бог свидетель, и потому обычай выработал особую сноровку. Человек, завидевший другого человека, прежде всего должен спрятаться и приготовить винтовку.
Один из них стоял на берегу и изо всей силы упирал шест
в дно реки, а другой опускался по нему
в воду.
По мере того как мы удалялись от фанзы, тропа становилась все хуже и хуже. Около леса она разделилась надвое.
Одна, более торная, шла прямо, а другая, слабая, направлялась
в тайгу. Мы стали
в недоумении. Куда идти?
На
одном плече он нес винтовку, а
в руках имел палку, приспособленную для того, чтобы стрелять с нее, как с упора.
3 часа мы шли без отдыха, пока
в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив головы.
В воздухе стояла такая жара, что далее
в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только
одни насекомые носились
в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Я весь ушел
в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь
один, вдали от бивака. Вдруг
в стороне от себя я услышал шорох. Среди глубокой тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что идет какое-нибудь крупное животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал
в траве; он прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук направился к ручью, полакал воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
Посидев еще немного, я пошел дальше. Все время мне попадался
в пути свежеперевернутый колодник. Я узнал работу медведя. Это его любимейшее занятие. Слоняясь по тайге, он подымает бурелом и что-то собирает под ним на земле. Китайцы
в шутку говорят, что медведь сушит валежник, поворачивая его к солнцу то
одной, то другой стороной.
После ужина люди начали устраиваться на ночь. Некоторые из них поленились ставить комарники и легли спать на открытом воздухе, покрывшись одеялами. Они долго ворочались, охали, ахали, кутались с головой, но это не спасало их от гнуса. Мелкие насекомые пробирались
в каждую маленькую складку. Наконец
один из них не выдержал.
Реки Уссурийского края обладают свойством после каждого наводнения перемещать броды с
одного места на другое. Найти замытую тропу не так-то легко. На розыски ее были посланы люди
в разные стороны. Наконец тропа была найдена, и мы весело пошли дальше.
Время от времени
в лесу слышались странные звуки, похожие на барабанный бой. Скоро мы увидели и виновника этих звуков — то была желна. Недоверчивая и пугливая, черная с красной головкой, издали она похожа на ворону. С резкими криками желна перелетала с
одного места на другое и, как все дятлы, пряталась за деревья.
С
одного дерева снялась большая хищная птица. Это был царь ночи — уссурийский филин. Он сел на сухостойную ель и стал испуганно озираться по сторонам. Как только мы стали приближаться к нему, он полетел куда-то
в сторону. Больше мы его не видели.
Чем более мы углублялись
в горы, тем порожистее становилась река. Тропа стала часто переходить с
одного берега на другой. Деревья, упавшие на землю, служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание к югу. Не было сомнения, что мы ошиблись и пошли не по той дороге. Наша тропа, вероятно, свернула
в сторону, а эта, более торная, несомненно, вела к истокам Улахе.
Сориентировавшись, я спустился вниз и тотчас отправил Белоножкина назад к П.К. Рутковскому с извещением, что дорога найдена, а сам остался с китайцами. Узнав, что отряд наш придет только к вечеру, манзы собрались идти на работу. Мне не хотелось оставаться
одному в фанзе, и я пошел вместе с ними.
Я вылил
в кружку весь ром и подал ему.
В глазах китайца я прочел выражение благодарности. Он не хотел пить
один и указывал на моих спутников. Тогда мы все сообща стали его уговаривать. После этого старик выпил ром, забрался
в свой комарник и лег спать. Я последовал его примеру.
Спуск с хребта
в сторону Вай-Фудзина, как я уже сказал, был крутой. Перед нами было глубокое ущелье, заваленное камнями и буреломом. Вода, стекающая каскадами, во многих местах выбила множество ям, замаскированных папоротниками и представляющих собой настоящие ловушки. Гранатман толкнул
одну глыбу. При падении своем она увлекла другие камни и произвела целый обвал.
По сравнению с овощами, которые мы видели на Фудзине, эти огородные растения были тоже отсталыми
в росте.
Одним словом, во всем, что попадалось нам на глаза, видна была резкая разница между западным и восточным склонами Сихотэ-Алиня. Очевидно,
в Уссурийском крае вегетационный период наступает гораздо позже, чем
в бассейне Уссури.