Неточные совпадения
Полог подняли; я попросил есть, меня покормили и дали мне выпить полрюмки старого рейнвейну, который,
как думали
тогда, один только и подкреплял меня.
Вниманье и попеченье было вот
какое: постоянно нуждаясь в деньгах, перебиваясь,
как говорится, с копейки на копейку, моя мать доставала старый рейнвейн в Казани, почти за пятьсот верст, через старинного приятеля своего покойного отца, кажется доктора Рейслейна, за вино платилась неслыханная
тогда цена, и я пил его понемногу, несколько раз в день.
Мы жили
тогда в губернском городе Уфе и занимали огромный зубинский деревянный дом, купленный моим отцом,
как я после узнал, с аукциона за триста рублей ассигнациями.
Видя мать бледною, худою и слабою, я желал только одного, чтоб она ехала поскорее к доктору; но
как только я или оставался один, или хотя и с другими, но не видал перед собою матери, тоска от приближающейся разлуки и страх остаться с дедушкой, бабушкой и тетушкой, которые не были так ласковы к нам,
как мне хотелось, не любили или так мало любили нас, что мое сердце к ним не лежало, овладевали мной, и мое воображение, развитое не по летам, вдруг представляло мне такие страшные картины, что я бросал все, чем
тогда занимался: книжки, камешки, оставлял даже гулянье по саду и прибегал к матери,
как безумный, в тоске и страхе.
Вот
как текла эта однообразная и невеселая жизнь:
как скоро мы просыпались, что бывало всегда часу в восьмом, нянька водила нас к дедушке и бабушке; с нами здоровались, говорили несколько слов, а иногда почти и не говорили, потом отсылали нас в нашу комнату; около двенадцати часов мы выходили в залу обедать; хотя от нас была дверь прямо в залу, но она была заперта на ключ и даже завешана ковром, и мы проходили через коридор, из которого
тогда еще была дверь в гостиную.
Я помню, что гости у нас
тогда бывали так веселы,
как после никогда уже не бывали во все остальное время нашего житья в Уфе, а между тем я и
тогда знал, что мы всякий день нуждались в деньгах и что все у нас в доме было беднее и хуже, чем у других.
Тогда я ничего не понимал и только впоследствии почувствовал,
каких терзаний стоила эта твердость материнскому сердцу; но душевная польза своего милого дитяти, может быть, иногда неверно понимаемая, всегда была для нее выше собственных страданий, в настоящее время очень опасных для ее здоровья.
Как ни была умна моя мать, но, по ее недостаточному образованию, не могла ей войти в голову дикая
тогда мысль спосылать сына в народное училище, — мысль, которая теперь могла бы быть для всех понятною и служить объяснением такого поступка.
Налево виднелась необозримая водяная поверхность, чистая и гладкая,
как стекло, а прямо против нашего дома вся она была точно усеяна иногда верхушками дерев, а иногда до половины затопленными огромными дубами, вязами и осокорями, вышина которых только
тогда вполне обозначилась; они были похожи на маленькие,
как будто плавающие островки.
Сергеевка занимает одно из самых светлых мест в самых ранних воспоминаниях моего детства. Я чувствовал
тогда природу уже сильнее, чем во время поездки в Багрово, но далеко еще не так сильно,
как почувствовал ее через несколько лет. В Сергеевке я только радовался спокойною радостью, без волнения, без замирания сердца. Все время, проведенное мною в Сергеевке в этом году, представляется мне веселым праздником.
Не знаю, до
какой степени были справедливы рассказы башкирцев, но отец им верил, и они казались мне
тогда истиной, не подверженной сомнению.
Теперь я рассказал об этом так,
как узнал впоследствии;
тогда же я не мог понять настоящего дела, а только испугался, что тут будут спорить, ссориться, а может быть, и драться.
Ровно заслон!» Но, видно, я был настоящий рыбак по природе, потому что и
тогда говорил Евсеичу: «Вот если б на удочку вытащить такого леща!» Мне даже как-то стало невесело, что поймали такое множество крупной рыбы, которая могла бы клевать у нас; мне было жалко, что так опустошили озеро, и я печально говорил Евсеичу, что теперь уж не будет такого клеву,
как прежде; но он успокоил меня, уверив, что в озере такая тьма-тьмущая рыбы, что озеро так велико, и тянули неводом так далеко от наших мостков, что клев будет не хуже прежнего.
Опять по-прежнему спокойно и весело потекла наша жизнь, я начинал понемногу забывать несчастное происшествие с верховой лошадкой, обнаружившее мою трусость и покрывшее меня,
как я
тогда думал, вечным стыдом.
Человек в зрелом возрасте, вероятно, страшится собственного впечатления: вид покойника возмутит его душу и будет преследовать его воображение; но
тогда я положительно боялся и был уверен, что дедушка,
как скоро я взгляну на него, на минуту оживет и схватит меня.
Наглядевшись и налюбовавшись вместе с Евсеичем, который ахал больше меня, всеми диковинками и сокровищами (
как я думал
тогда), украшавшими чурасовский дом, воротился я торопливо в свою комнату, чтоб передать кому-нибудь все мои впечатления.
Между прочим тут находились: Александр Михайлыч Карамзин с женой, Никита Никитич Философов с женой, г-н Петин с сестрою, какой-то помещик Бедрин, которого бранила и над которым в глаза смеялась Прасковья Ивановна, М. В. Ленивцев с женой и Павел Иваныч Миницкий, недавно женившийся на Варваре Сергеевне Плещеевой; это была прекрасная пара,
как все
тогда их называли, и Прасковья Ивановна их очень любила: оба молоды, хороши собой и горячо привязаны друг к другу.
В этом роде жизнь, с мелкими изменениями, продолжалась с лишком два месяца, и, несмотря на великолепный дом,
каким он мне казался
тогда, на разрисованные стены, которые нравились мне больше картин и на которые я не переставал любоваться; несмотря на старые и новые песни, которые часто и очень хорошо певала вместе с другими Прасковья Ивановна и которые я слушал всегда с наслаждением; несмотря на множество новых книг, читанных мною с увлечением, — эта жизнь мне очень надоела.
Прилагая
тогда мои понятия к настоящему случаю, я говорил Параше и Евсеичу: «
Как же тетеньке выйти замуж за Рожнова?
Веретенников-то сколько! а турухтанов-то — я уже и не видывал таких стай!» Я слушал, смотрел и
тогда ничего не понимал, что вокруг меня происходило: только сердце то замирало, то стучало,
как молотком; но зато после все представлялось, даже теперь представляется мне ясно и отчетливо, доставляло и доставляет неизъяснимое наслаждение!.. и все это понятно вполне только одним охотникам!
Я любил
тогда рыбу больше, чем птиц, потому что знал и любил рыбную ловлю, то есть уженье, каждого большого линя, язя или головля воображал я на удочке, представляя себе,
как бы он стал биться и метаться и
как было бы весело вытащить его на берег.
Увы! несправедливость оскорбления я понял уже в зрелых годах, а
тогда я поверил, что мать говорит совершенную истину и что у моего отца мало чувств, что он не умеет так любить,
как мы с маменькой любим.
Я имел весьма важную причину не откладывать уженья на пруду: отец сказал мне, что через два дня его запрудят, или,
как выражались
тогда, займут заимку.
Заметив гнездо какой-нибудь птички, всего чаще зорьки или горихвостки, мы всякий день ходили смотреть,
как мать сидит на яйцах; иногда, по неосторожности, мы спугивали ее с гнезда и
тогда, бережно раздвинув колючие ветви барбариса или крыжовника, разглядывали,
как лежат в гнезде маленькие, миленькие, пестренькие яички.
Случалось иногда, что мать, наскучив нашим любопытством, бросала гнездо;
тогда мы, увидя, что уже несколько дней птички в гнезде нет и что она не покрикивает и не вертится около нас,
как то всегда бывало, доставали яички или даже все гнездо и уносили к себе в комнату, считая, что мы законные владельцы жилища, оставленного матерью.
И
тогда уже висело там много такого платья, которого более не носили, сшитого из такого сукна или материи,
каких более не продавали,
как мне сказывали.
В тени кареты накрыли нам стол, составленный из досок, утвержденных на двух отрубках дерева, принесли скамеек с мельницы, и у нас устроился такой обед, которого вкуснее и веселее,
как мне казалось
тогда, не может быть на свете.
— Вот
как налетят птички получше, — а теперь сидят все бески да чечотки, —
тогда ты возьми за веревочку да и дерни.
Вот и собирается тот купец по своим торговым делам за море, за тридевять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство, и говорит он своим любезным дочерям: «Дочери мои милые, дочери мои хорошие, дочери мои пригожие, еду я по своим купецкиим делам за тридевять земель, в тридевятое царство, тридесятое государство, и мало ли, много ли времени проезжу — не ведаю, и наказываю я вам жить без меня честно и смирно; и коли вы будете жить без меня честно и смирно, то привезу вам такие гостинцы,
каких вы сами похочете, и даю я вам сроку думать на три дня, и
тогда вы мне скажете,
каких гостинцев вам хочется».
Злая волшебница прогневалась на моего родителя покойного, короля славного и могучего, украла меня, еще малолетнего, и сатанинским колдовством своим, силой нечистою, оборотила меня в чудище страшное и наложила таковое заклятие, чтобы жить мне в таковом виде безобразном, противном и страшном для всякого человека, для всякой твари божией, пока найдется красная девица,
какого бы роду и званья ни была она, и полюбит меня в образе страшилища и пожелает быть моей женой законною, и
тогда колдовство все покончится, и стану я опять попрежнему человеком молодым и пригожиим; и жил я таковым страшилищем и пугалом ровно тридцать лет, и залучал я в мой дворец заколдованный одиннадцать девиц красныих, а ты была двенадцатая.