Неточные совпадения
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи моя мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону,
целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
Но самое главное мое удовольствие состояло в том, что приносили ко мне мою милую сестрицу, давали
поцеловать, погладить по головке, а потом нянька садилась с нею против меня, и я подолгу смотрел на сестру, указывая то на одну, то на другую мою игрушку и приказывая подавать их сестрице.
Медленно поправляясь, я не скоро начал ходить и сначала
целые дни, лежа в своей кроватке и посадив к себе сестру, забавлял ее разными игрушками или показываньем картинок.
С этих пор щенок по
целым часам со мной не расставался; кормить его по нескольку раз в день сделалось моей любимой забавой; его назвали Суркой, он сделался потом небольшой дворняжкой и жил у нас семнадцать лет, разумеется, уже не в комнате, а на дворе, сохраняя всегда необыкновенную привязанность ко мне и к моей матери.
Две детские комнаты, в которых я жил вместе с сестрой, выкрашенные по штукатурке голубым цветом, находившиеся возле спальной, выходили окошками в сад, и посаженная под ними малина росла так высоко, что на
целую четверть заглядывала к нам в окна, что очень веселило меня и неразлучного моего товарища — маленькую сестрицу.
Эту детскую книжку я знал тогда наизусть всю; но теперь только два рассказа и две картинки из
целой сотни остались у меня в памяти, хотя они, против других, ничего особенного не имеют.
Переправа кареты, кибитки и девяти лошадей продолжалась довольно долго, и я успел набрать
целую кучу чудесных, по моему мнению, камешков; но я очень огорчился, когда отец не позволил мне их взять с собою, а выбрал только десятка полтора, сказав, что все остальные дрянь; я доказывал противное, но меня не послушали, и я с большим сожалением оставил набранную мною кучку.
Люди принялись разводить огонь: один принес сухую жердь от околицы, изрубил ее на поленья, настрогал стружек и наколол лучины для подтопки, другой притащил
целый ворох хворосту с речки, а третий, именно повар Макей, достал кремень и огниво, вырубил огня на большой кусок труту, завернул его в сухую куделю (ее возили нарочно с собой для таких случаев), взял в руку и начал проворно махать взад и вперед, вниз и вверх и махал до тех пор, пока куделя вспыхнула; тогда подложили огонь под готовый костер дров со стружками и лучиной — и пламя запылало.
Ночью дождь прошел; хотя утро было прекрасное, но мы выехали не так рано, потому что нам надобно было переехать всего пятнадцать верст до Парашина, где отец хотел пробыть
целый день.
Не успели мы войти в конюшни, как явился противный Мироныч, который потом
целый день уже не отставал от отца.
Когда мы проезжали между хлебов по широким межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал
целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать, говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе
целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть».
Вдруг плач ребенка обратил на себя мое внимание, и я увидел, что в разных местах, между трех палочек, связанных вверху и воткнутых в землю, висели люльки; молодая женщина воткнула серп в связанный ею сноп, подошла не торопясь, взяла на руки плачущего младенца и тут же, присев у стоящего пятка снопов, начала
целовать, ласкать и кормить грудью свое дитя.
Отец удивился, говорил, что еще рано, что солнышко еще
целый час не сядет, но я продолжал проситься и начинал уже плакать.
Мать шепнула, чтоб мы ее
поцеловали.
С этими словами он взял меня, посадил к себе на колени, погладил,
поцеловал и сказал: «Не плачь, Сережа.
Я отвечал, что маменька не увидит, что я спрячусь в полог, когда захочется плакать;
поцеловал руку у дедушки и побежал к матери.
Параша сейчас принесла
целую полоскательную чашку, прибавя, что «клюквы у них много: им каждый год, по первому зимнему пути, по
целому возу привозят ее из Старого Багрова».
Я сейчас принялся за «Детское чтение», и в самом деле мать заснула и спала
целый час.
Оставаться нам одним с сестрицей в Багрове на
целый месяц казалось мне так страшно, что я сам не знал, чего желать.
Сначала заглядывали к нам, под разными предлогами, горничные девчонки и девушки, даже дворовые женщины, просили у нас «
поцеловать ручку», к чему мы не были приучены и потому не соглашались, кое о чем спрашивали и уходили; потом все совершенно нас оставили, и, кажется, по приказанью бабушки или тетушки, которая (я сам слышал) говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи и девки разговаривали с ее детьми».
Нянька Агафья от утреннего чая до обеда и от обеда до вечернего чая также куда-то уходила, но зато Евсеич
целый день не отлучался от нас и даже спал всегда в коридоре у наших дверей.
Первая была Александра Степановна; она произвела на меня самое неприятное впечатление, а также и муж ее, который, однако, нас с сестрой очень любил, часто сажал на колени и беспрестанно
целовал.
Сестрица бросалась обнимать меня,
целовать, спрашивать и, не всегда получая от меня ответы, сама принималась плакать, не зная о чем.
Я не видел или, лучше сказать, не помнил, что видел отца, а потому, обрадовавшись, прямо бросился к нему на шею и начал его обнимать и
целовать.
Я живо помню, как он любовался на нашу дружбу с сестрицей, которая, сидя у него на коленях и слушая мою болтовню или чтение, вдруг без всякой причины спрыгивала на пол, подбегала ко мне, обнимала и
целовала и потом возвращалась назад и опять вползала к дедушке на колени; на вопрос же его: «Что ты, козулька, вскочила?» — она отвечала: «Захотелось братца
поцеловать».
Мать очень боялась, чтоб мы с сестрой не простудились, и мы обыкновенно лежали в пологу, прикрытые теплым одеялом; у матери от дыму с непривычки заболели глаза и проболели
целый месяц.
Разумеется, все узнали это происшествие и долго не могли без смеха смотреть на Волкова, который принужден был несколько дней просидеть дома и даже не ездил к нам; на
целый месяц я был избавлен от несносного дразненья.
Меня
целовали и обещали никогда не дразнить.
Около деревьев в цвету вились и жужжали
целые рои пчел, ос и шмелей.
«Боже мой, — подумал я, — когда я буду большой, чтоб проводить
целые ночи с удочкой и Суркой на берегу реки или озера?..» — потому что лодки я прибаивался.
Мавлют Исеич ушел, отвязал свою лошадь, про которую между прочим сказал, что она «в
целый табун одна его таскай», надел свой войлочный вострый колпак, очень легко сел верхом, махнул своей страшной плетью и поехал домой.
Наконец выбрали и накидали
целые груды мокрой сети, то есть стен или крыльев невода, показалась мотня, из длинной и узкой сделавшаяся широкою и круглою от множества попавшейся рыбы; наконец стало так трудно тащить по мели, что принуждены были остановиться, из опасения, чтоб не лопнула мотня; подняв высоко верхние подборы, чтоб рыба не могла выпрыгивать, несколько человек с ведрами и ушатами бросились в воду и, хватая рыбу, битком набившуюся в мотню, как в мешок, накладывали ее в свою посуду, выбегали на берег, вытряхивали на землю добычу и снова бросались за нею; облегчив таким образом тягость груза, все дружно схватились за нижние и верхние подборы и с громким криком выволокли мотню на берег.
Мы ездили туда один раз
целым обществом, разумеется, около завтрака, то есть совсем не вовремя, и ловля была очень неудачна; но мельник уверял, что рано утром до солнышка, особенно с весны и к осени, рыба берет очень крупная и всего лучше в яме под вешняком.
Я долго и неутешно плакал и
целый день не мог ни на кого смотреть.
Мать хотела пробыть два дня, но кумыс, которого
целый бочонок был привезен с нами во льду, окреп, и мать не могла его пить.
Послушать тебя, так ты один на
целый полк пойдешь!» Эти простые речи, сказанные без всякого умысла, казались мне самыми язвительными укоризнами.
Без А. П. Мансурова, этого добрейшего и любезнейшего из людей, охоты не клеились, хотя была и тоня, только днем, а не ночью и, разумеется, не так изобильная, хотя ходили на охоту с ружьями и удили
целым обществом на озере.
Мы поехали после обеда с
целым обозом: повезли две лодки, невод и взяли с собой всех людей.
Отец взял с собою ружье, и, как нарочно, на дороге попалась нам
целая стая куропаток; отец выстрелил и двух убил.
Только что мы успели запустить невод, как вдруг прискакала
целая толпа мещеряков: они принялись громко кричать, доказывая, что мы не можем ловить рыбу в Белой, потому что воды ее сняты рыбаками; отец мой не захотел ссориться с близкими соседями, приказал вытащить невод, и мы ни с чем должны были отправиться домой.
Мы ездили за клубникой
целым домом, так что только повар Макей оставался в своей кухне, но и его отпускали после обеда, и он всегда возвращался уже к вечеру с огромным кузовом чудесной клубники.
Самое любимое мое дело было читать ей вслух «Россиаду» и получать от нее разные объяснения на не понимаемые мною слова и
целые выражения.
Все были в негодовании на В.**, нашего, кажется, военного губернатора или корпусного командира — хорошенько не знаю, — который публично показывал свою радость, что скончалась государыня,
целый день велел звонить в колокола и вечером пригласил всех к себе на бал и ужин.
Все уже, как видно, давно проснулись, и милая моя сестрица что-то кушала; она приползла ко мне и принялась меня обнимать и
целовать.
Она проспала
целый час, а мы с отцом и сестрицей, говоря шепотом и наблюдая во всем тишину, напились чаю, даже позавтракали разогретым в печке жарким.
На одно мгновение мне захотелось даже еще раз его увидеть и
поцеловать исхудалую его руку.
Мать, расстроенная душевно, потому что очень любила покойного дедушку, и очень утомленная, пролежала почти
целый день, не занимаясь нами.
Он
целый день ничего не ел и ужасно устал, потому что много шел пешком за гробом дедушки.
Как я ни был мал, но заметил, что моего отца все тетушки, особенно Татьяна Степановна, часто обнимали,
целовали и говорили, что он один остался у них кормилец и защитник.
Она приходила также обнимать,
целовать и благодарить мою мать, которая, однако, никаких благодарностей не принимала и возражала, что это дело до нее вовсе не касается.