Неточные совпадения
Там негде
было кормить в поле, но как мать моя не любила останавливаться в деревнях, то мы расположились между
последним двором и околицей.
В подражание тетушкиным словам и Евсеич и нянька беспрестанно повторяли: «Маменька здорова, маменька сейчас приедет, вот уж она подъезжает к околице, и мы пойдем их встречать…»
Последние слова сначала производили на меня сильное впечатление, сердце у меня так и билось, но потом мне
было досадно их слушать.
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове
было ослаблено
последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная дорога также приготовила меня к той жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие лица, услышал другие речи и голоса, когда увидел любовь к себе от дядей и от близких друзей моего отца и матери, увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Я имею теперь под руками три издания «Детской библиотеки»: 1806 (четвертое издание), 1820 и 1846 годов (вероятно, их
было более десяти); но, к удивлению моему, не нахожу в двух
последних небольшой драматической пиески, в которой бедный крестьянский мальчик
поет следующую песню, сложенную для его отца каким-то грамотеем.
Каким совершенством казалось мне изображение
последнего, то
есть князя Мстиславского!
Наконец послышался лай собак, замелькали бледные дрожащие огоньки из крестьянских изб; слабый свет их пробивался в наши окошечки, менее прежнего запушенные снегом, — и мы догадались, что приехали в Багрово, ибо не
было другой деревни на
последнем двенадцативерстном переезде.
Из
последних слов Параши я еще более понял, как ужасно
было вчерашнее прошедшее; но в то же время я совершенно поверил, что теперь все прошло благополучно и что маменька почти здорова.
Мне говорили, что этого нельзя, что я маленький, что у меня нет кумы, но
последнее препятствие я сейчас преодолел, сказав, что кумой
будет моя сестрица.
Опасаясь худших последствий, я, хотя неохотно, повиновался и в
последние дни нашего пребывания у Чичаговых еще с большим вниманием слушал рассказы старушки Мертваго, еще с большим любопытством расспрашивал Петра Иваныча, который все на свете знал, читал, видел и сам умел делать; в дополненье к этому он
был очень весел и словоохотен.
Я уже давно и хорошо знал, что
есть люди добрые и недобрые; этим
последним словом я определял все дурные качества и пороки.
Правду сказать, настоящим-то образом разгавливались бабушка, тетушки и отец: мать постничала одну Страстную неделю (да она уже и
пила чай со сливками), а мы с сестрицей — только
последние три дня; но зато нам
было голоднее всех, потому что нам не давали обыкновенной постной пищи, а питались мы ухою из окуней, медом и чаем с хлебом.
Мы с Евсеичем стояли на самом высоком берегу Бугуруслана, откуда далеко
было видно и вверх и вниз, и смотрели на эту торопливую и суматошную ловлю рыбы, сопровождаемую криком деревенских баб, мальчишек и девчонок;
последние употребляли для ловли рыбы связанные юбки и решета, даже хватали добычу руками, вытаскивая иногда порядочных плотиц и язиков из-под коряг и из рачьих нор, куда во всякое время особенно любят забиваться некрупные налимы, которые также попадались.
Крепко привязанные к молодым дубкам, добрые кони наши терпели страшную пытку от нападения овода, то
есть мух, слепней и строки;
последняя особенно кусается очень больно, потому что выбирает для своего кусанья места на животном, не защищенные волосами.
Отец также
был печален; ему так же, как и мне, жалко
было покинуть Багрово, и еще более грустно ему
было расстаться с матерью, моей бабушкой, которая очень хизнула в
последнее время, как все замечали, и которую он очень горячо любил.
Он говорил громко, с одушевлением, и проворный писец Иван Хорев (Большак по прозванью), давно находившийся постоянно при нем, едва
поспевал писать и повторять вслух несколько
последних слов, им написанных.
Стала она его о том молить и просить; да зверь лесной, чудо морское не скоро на ее просьбу соглашается, испугать ее своим голосом опасается; упросила, умолила она своего хозяина ласкового, и не мог он ей супротивным
быть, и написал он ей в
последний раз на стене беломраморной словесами огненными...
Но прежде еще, нежели жиды собрались с духом отвечать, Тарас заметил, что у Мардохая уже не
было последнего локона, который хотя довольно неопрятно, но все же вился кольцами из-под яломка его. Заметно было, что он хотел что-то сказать, но наговорил такую дрянь, что Тарас ничего не понял. Да и сам Янкель прикладывал очень часто руку ко рту, как будто бы страдал простудою.