Неточные совпадения
Дедушку
с бабушкой мне также хотелось видеть, потому
что я хотя и видел их, но помнить не мог: в первый мой приезд в Багрово мне было восемь месяцев; но мать рассказывала,
что дедушка был нам очень рад и
что он давно зовет нас к себе и даже сердится,
что мы в четыре года
ни разу у него не побывали.
Степь не была уже так хороша и свежа, как бывает весною и в самом начале лета, какою описывал ее мне отец и какою я после сам узнал ее: по долочкам трава была скошена и сметана в стога, а по другим местам она выгорела от летнего солнца, засохла и пожелтела, и уже сизый ковыль, еще не совсем распустившийся, еще не побелевший, расстилался, как волны, по необозримой равнине; степь была тиха, и
ни один птичий голос не оживлял этой тишины; отец толковал мне,
что теперь вся степная птица уже не кричит, а прячется
с молодыми детьми по низким ложбинкам, где трава выше и гуще.
Я
ни о
чем другом не мог
ни думать,
ни говорить, так
что мать сердилась и сказала,
что не будет меня пускать, потому
что я от такого волнения могу захворать; но отец уверял ее,
что это случилось только в первый раз и
что горячность моя пройдет; я же был уверен,
что никогда не пройдет, и слушал
с замирающим сердцем, как решается моя участь.
Отец
с матерью старались растолковать мне,
что совершенно добрых людей мало на свете,
что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему,
что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый о господском и о крестьянском деле; они говорили,
что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но
что как же быть? свой своему поневоле друг, и
что нельзя не уважить Михайле Максимычу;
что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку;
что он не поживился
ни одной копейкой,
ни господской,
ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому
что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота;
что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
Я видел в окошко,
что сестрица гуляла
с нянькой Агафьей по саду, между разросшимися, старыми, необыкновенной величины кустами смородины и барбариса, каких я
ни прежде,
ни после не видывал; я заметил, как выпархивали из них птички
с красно-желтыми хвостиками.
Они ехали в той же карете, и мы точно так же могли бы поместиться в ней; но мать никогда не имела этого намерения и еще в Уфе сказала мне,
что ни под каким видом не может нас взять
с собою,
что она должна ехать одна
с отцом; это намеренье
ни разу не поколебалось и в Багрове, и я вполне верил в невозможность переменить его.
За обедом нас всегда сажали на другом конце стола, прямо против дедушки, всегда на высоких подушках; иногда он бывал весел и говорил
с нами, особенно
с сестрицей, которую называл козулькой; а иногда он был такой сердитый,
что ни с кем не говорил; бабушка и тетушка также молчали, и мы
с сестрицей, соскучившись, начинали перешептываться между собой; но Евсеич, который всегда стоял за моим стулом, сейчас останавливал меня, шепнув мне на ухо, чтобы я молчал; то же делала нянька Агафья
с моей сестрицей.
Девочки эти, разумеется,
ни в
чем не были виноваты: они чуждались нас, но, как их научали и как им приказывали, так они и обходились
с нами.
Я поверил и, не имея
ни о
чем понятия, понял только,
что хотят разлучить меня
с сестрицей и сделать ее чем-то вроде солдата.
Мать в другое время
ни за
что бы не приняла такого одолженья — теперь же охотно и
с благодарностью согласилась.
У нее было множество причин; главные состояли в том,
что Багрово сыро и вредно ее здоровью,
что она в нем будет непременно хворать, а помощи получить неоткуда, потому
что лекарей близко нет;
что все соседи и родные ей не нравятся,
что все это люди грубые и необразованные,
с которыми
ни о
чем ни слова сказать нельзя,
что жизнь в деревенской глуши, без общества умных людей, ужасна,
что мы сами там поглупеем.
Мать
ни за
что не хотела стеснить его свободу; он жил в особом флигеле,
с приставленным к нему слугою, ходил гулять по полям и лесам и приходил в дом, где жила Марья Михайловна, во всякое время, когда ему было угодно, даже ночью.
Иван Борисыч так бормотал,
что нельзя было понять
ни одного слова; но его мать все понимала и смотрела на него
с необыкновенной нежностью.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том,
что Прасковью Ивановну за богатство все уважают,
что даже всякий новый губернатор приезжает
с ней знакомиться;
что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит;
что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза;
что она для своего покоя и удовольствия не входит
ни в какие хозяйственные дела,
ни в свои,
ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал,
что вот как они и
с нами, будущими наследниками, поступили;
что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет;
что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа
с крестом, и то в самые большие праздники;
что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты;
что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает
ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все,
что Александре Ивановне вздумается;
что сколько
ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала,
что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и
что лучше век оставаться в девках,
чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Я подумал,
что мать
ни за
что меня не отпустит, и так, только для пробы, спросил весьма нетвердым голосом: «Не позволите ли, маменька, и мне поехать за груздями?» К удивлению моему, мать сейчас согласилась и выразительным голосом сказала мне: «Только
с тем, чтоб ты в лесу
ни на шаг не отставал от отца, а то, пожалуй, как займутся груздями, то тебя потеряют».
Сад
с яблоками, которых мне и есть не давали, меня не привлекал;
ни уженья,
ни ястребов,
ни голубей,
ни свободы везде ходить, везде гулять и все говорить,
что захочется; вдобавок ко всему, я очень знал,
что мать не будет заниматься и разговаривать со мною так, как в Багрове, потому
что ей будет некогда, потому
что она или будет сидеть в гостиной, на балконе, или будет гулять в саду
с бабушкой и гостями, или к ней станут приходить гости; слово «гости» начинало делаться мне противным…
Все это мать говорила
с жаром и
с увлечением, и все это в то же время было совершенно справедливо, и я не мог сказать против ее похвал
ни одного слова; мой ум был совершенно побежден, но сердце не соглашалось, и когда мать спросила меня: «Не правда ли,
что в Чурасове будет лучше?» — я ту ж минуту отвечал,
что люблю больше Багрово и
что там веселее.
После кофе Дурасов предложил было нам катанье на лодке
с роговой музыкой по Черемшану, приговаривая,
что «таких рогов
ни у кого нет», но отец
с матерью не согласились, извиняясь тем,
что им необходимо завтра рано поутру переправиться через Волгу.
Отец
с матерью
ни с кем в Симбирске не виделись; выкормили только лошадей да поели стерляжьей ухи, которая показалась мне лучше,
чем в Никольском, потому
что той я почти не ел, да и вкуса ее не заметил: до того ли мне было!.. Часа в два мы выехали из Симбирска в Чурасово, и на другой день около полден туда приехали.
Татьяна Степановна, не задумавшись, отвечала,
что ни за
что не поедет,
что она в Чурасове
с тоски умрет и
что «не хочет удалиться так скоро и так далеко от могилы своей матушки».
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие,
что цены им нет,
ни в сказке сказать,
ни пером написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье
с музыкою на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а те леса перед ней расступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и золотом и низать бахромы частым жемчугом, стала посылать подарки батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и тому лесному зверю, чуду морскому; а и стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную, говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать на стене его ответы и приветы словесами огненными.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще
ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите,
что идет кто-нибудь
с просьбою, а хоть и не
с просьбою, да похож на такого человека,
что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Городничий. Ах, боже мой, вы всё
с своими глупыми расспросами! не дадите
ни слова поговорить о деле. Ну
что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я не посмотрю
ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но
с почтением поддерживается чиновниками.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы
с Христианом Ивановичем взяли свои меры:
чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б
с ними изъясняться: он по-русски
ни слова не знает.