Неточные совпадения
Прочла ли она об этом в какой-нибудь книге или сказал доктор —
не знаю.
Как и когда я выучился
читать, кто меня учил и по какой методе — решительно
не знаю; но писать я учился гораздо позднее и как-то очень медленно и долго.
Я всякий день
читал свою единственную книжку «Зеркало добродетели» моей маленькой сестрице, никак
не догадываясь, что она еще ничего
не понимала, кроме удовольствия смотреть картинки.
Наконец, «Зеркало добродетели» перестало поглощать мое внимание и удовлетворять моему ребячьему любопытству, мне захотелось почитать других книжек, а взять их решительно было негде; тех книг, которые читывали иногда мой отец и мать, мне
читать не позволяли.
Сердце у меня опять замерло, и я готов был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила и приказала мне идти в детскую —
читать свою книжку и занимать сестрицу, прибавя, что ей теперь некогда с нами быть и что она поручает мне смотреть за сестрою; я повиновался и медленно пошел назад: какая-то грусть вдруг отравила мою веселость, и даже мысль, что мне поручают мою сестрицу, что в другое время было бы мне очень приятно и лестно, теперь
не утешила меня.
Я достал, однако, одну часть «Детского чтения» и стал
читать, но был так развлечен, что в первый раз чтение
не овладело моим вниманием и,
читая громко вслух: «Канарейки, хорошие канарейки, так кричал мужик под Машиным окошком» и проч., я думал о другом и всего более о текущей там, вдалеке, Деме.
Мать дорогой принялась мне растолковывать, почему
не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что, забывая все другие занятия для какой-нибудь охоты, и умненький мальчик может поглупеть, и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть в окошко, или
читать книжку, или разговаривать с отцом и матерью, я сижу молча, как будто опущенный в воду.
Я
не говорил ни слова, но когда мать взглянула на меня, то
прочла все на моем лице.
Всякий день я принимался учить
читать маленькую сестрицу, и совершенно без пользы, потому что во все время пребывания нашего в Багрове она
не выучила даже азбуки.
Всякий день заставлял ее слушать «Детское чтение»,
читая сряду все статьи без исключения, хотя многих сам
не понимал.
Я пробовал им
читать, но они
не хотели слушать и называли меня дьячком.
До сих пор еще никто ко мне
не писал ни одного слова, да я
не умел и разбирать писаного, хотя хорошо
читал печатное.
Они воспитывались в Москве, в университетском благородном пансионе, любили
читать книжки и умели наизусть
читать стихи; это была для меня совершенная новость: я до сих пор
не знал, что такое стихи и как их
читают.
Я тогда же возражал, что это неправда, что я умею хорошо
читать, а только писать
не умею; но теперь я захотел поправить этот недостаток и упросил отца и мать, чтоб меня начали учить писать.
Самое любимое мое дело было
читать ей вслух «Россиаду» и получать от нее разные объяснения на
не понимаемые мною слова и целые выражения.
Мать ничего
не отвечала и велела мне идти в детскую
читать или играть с сестрицей, но я попросил ее, чтоб она растолковала мне, что значит присягать.
Она
прочла и хотя
не заплакала, но встревожилась.
Она знала, до чего я был охотник, и сейчас стала просить, чтоб я почитал ей книжку, которая лежала в боковой сумке; но я
не стал даже и
читать, так мне было грустно.
Я
читал довольно долго, как вдруг голос Евсеича, который, вошедши за мной, уже давно стоял и слушал, перервал меня: «
Не будет ли, соколик? — сказал он.
Хотя я начал
читать не без волнения, но голос мой уже
не дрожал, и я
читал еще с большим внутренним удовольствием, чем в первый раз.
Письмо это отец несколько раз
читал матери и доказывал, что тут и рассуждать нечего, если
не хотим прогневать тетушку и лишиться всего.
С какою жадностью, с каким ненасытным любопытством
читал я эти сказки, и в то же время я знал, что все это выдумка, настоящая сказка, что этого нет на свете и быть
не может.
Мало того, что я сам
читал, по обыкновению, с увлеченьем и с восторгом, — я потом рассказывал сестрице и тетушке читанное мной с таким горячим одушевлением и, можно сказать, самозабвением, что, сам того
не примечая, дополнял рассказы Шехеразады многими подробностями своего изобретенья и говорил обо всем, мною читанном, точно как будто сам тут был и сам все видел.
Я сам был удивлен,
не находя в книге того, что, казалось мне, я
читал в ней и что совершенно утвердилось в моей голове.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого
не уважает и
не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия
не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть
не может попов и монахов, и нищим никому копеечки
не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а
не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом
не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют,
читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту,
не любит, никогда
не ласкает и денег
не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать
не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу
не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Не умея почти писать, она любила
читать или слушать светские книги, и, выписывая их ежегодно, она составила порядочную библиотеку, заведенную, впрочем, уже ее мужем.
Священные книги она
читала только тогда, когда говела; впрочем, это
не мешало ей во время говенья по вечерам для отдыха играть в пикет с моим отцом, если он был тут, или с Александрой Ивановной.
Мы с сестрицей каждый день ходили к бабушке только здороваться, а вечером уже
не прощались; но меня иногда после обеда призывали в гостиную или диванную, и Прасковья Ивановна с коротко знакомыми гостями забавлялась моими ответами, подчас резкими и смелыми, на разные трудные и, должно признаться, иногда нелепые и неприличные для дитяти вопросы; иногда заставляла она меня
читать что-нибудь наизусть из «Россиады» или сумароковских трагедий.
Я сказал уже, что в Чурасове была изрядная библиотека; я
не замедлил воспользоваться этим сокровищем и, с позволенья Прасковьи Ивановны, по выбору матери, брал оттуда книги, которые
читал с великим наслаждением.
Потом
прочел я «Арфаксад, халдейская повесть»,
не помню, чье сочинение, и «Нума, или Процветающий Рим», тоже Хераскова, и много других книг в этом роде.
Я заглядывал также в романы, которые особенно любила
читать Александра Ивановна; они воспламеняли мое участие и любопытство, но мать
не позволяла мне
читать их, и я пробегал некоторые страницы только украдкой, потихоньку, в чем, однако, признавался матери и за что она очень снисходительно меня журила.
Не скоро потом удалось мне
прочесть эти книги вполне, но отрывки из них так глубоко запали в мою душу, что я
не переставал о них думать, и только тогда успокоился, когда
прочел.
С особенною живостью припоминаю я, что уже незадолго до его смерти, очень больному,
прочел я ему стихи на Державина и Карамзина,
не знаю кем написанные, едва ли
не Шатровым.
Около самого дома древесной тени
не было, и потому мы вместе с сестрицей ходили гулять, сидеть и
читать книжки в грачовую рощу или на остров, который я любил с каждым днем более.
Целый день я чувствовал себя как-то неловко; к тетушке даже и
не подходил, да и с матерью оставался мало, а все гулял с сестрицей или
читал книжку.
Я порядочно трусил, хотя много
читал, что
не должно бояться грома; но как же
не бояться того, что убивает до смерти?
На каждом шагу ожидали меня новые,
не виданные мною, предметы и явления в природе; самое Багрово, по рассказам отца, представлялось мне каким-то очаровательным местом, похожим на те волшебные «Счастливые острова», которые открывал Васко де Гама в своем мореплавании, о которых
читал я в «Детском чтении».
Разумеется, половина времени проходила в чтении вслух; иногда мать
читала мне сама, и
читала так хорошо, что я слушал за новое — известное мне давно, слушал с особенным наслаждением и находил такие достоинства в прочитанных матерью страницах, каких прежде
не замечал.
Прочитала она словеса огненные, и пропали они со стены белой мраморной, как будто их никогда
не бывало там.
После ужина вошла она в ту палату беломраморну, где
читала она на стене словеса огненные, и видит она на той же стене опять такие же словеса огненные: «Довольна ли госпожа моя своими садами и палатами, угощеньем и прислугою?» И возговорила голосом радошным молодая дочь купецкая, красавица писаная: «
Не зови ты меня госпожой своей, а будь ты всегда мой добрый господин, ласковый и милостивый.