Неточные совпадения
Кормилица, страстно меня любившая, опять несколько раз является в
моих воспоминаниях, иногда вдали, украдкой смотрящая на меня из-за других, иногда целующая
мои руки,
лицо и плачущая надо мною.
Я не умел поберечь сна бедной
моей матери, тронул ее рукой и сказал: «Ах, какое солнышко! как хорошо пахнет!» Мать вскочила, в испуге сначала, и потом обрадовалась, вслушавшись в
мой крепкий голос и взглянув на
мое посвежевшее
лицо.
Мы остановились, сошли с роспусков, подошли близко к жнецам и жницам, и отец
мой сказал каким-то добрым голосом: «Бог на помощь!» Вдруг все оставили работу, обернулись к нам
лицом, низко поклонились, а некоторые крестьяне, постарше, поздоровались с отцом и со мной.
Как только поднялись мы на изволок, туман исчез, и первый луч солнца проник почти сзади в карету и осветил
лицо спящей против меня
моей сестрицы.
Когда мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я заметил, что глаза ее наполнились слезами и на
лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры отца с матерью, я догадывался, что мать не любит Багрова и что ей неприятно туда ехать, но я оставлял эти слова без понимания и даже без внимания и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают
мою мать.
Мать как будто испугалась, услыхав
мои скорые шаги, но, увидав
мое радостное
лицо, сама обрадовалась.
Несколько раз готов я был броситься к ней на шею и просить, чтоб она не ездила или взяла нас с собою; но больное ее
лицо заставляло меня опомниться, и желанье, чтоб она ехала лечиться, всегда побеждало
мою тоску и страх.
Несколько раз мать перерывала
мой рассказ; глаза ее блестели, бледное ее
лицо вспыхивало румянцем, и прерывающимся от волнения голосом начинала она говорить
моему отцу не совсем понятные мне слова; но отец всякий раз останавливал ее знаком и успокаивал словами: «Побереги себя, ради бога, пожалей Сережу.
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная дорога также приготовила меня к той жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие
лица, услышал другие речи и голоса, когда увидел любовь к себе от дядей и от близких друзей
моего отца и матери, увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Наконец он садился за стол, натирал на тарелку краски, обмакивал кисточку в стакан — и глаза
мои уже не отрывались от его руки, и каждое появление нового листка на дереве, носа у птицы, ноги у собаки или какой-нибудь черты в человеческом
лице приветствовал я радостными восклицаниями.
Множество тому подобных картин роилось в
моей голове, но везде я был первым
лицом, торжествующим или погибающим героем.
На другой день поутру, хорошенько выспавшись под одним пологом с милой
моей сестрицей, мы встали бодры и веселы. Мать с удовольствием заметила, что следы вчерашних уязвлений, нанесенных мне злыми комарами, почти прошли; с вечера натерли мне
лицо, шею и руки каким-то составом; опухоль опала, краснота и жар уменьшились. Сестрицу же комары мало искусали, потому что она рано улеглась под наш полог.
Оставшись наедине с матерью, он говорил об этом с невеселым
лицом и с озабоченным видом; тут я узнал, что матери и прежде не нравилась эта покупка, потому что приобретаемая земля не могла скоро и без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена двумя деревнями припущенников, Киишками и Старым Тимкиным, которые жили, правда, по просроченным договорам, но которых свести на другие, казенные земли было очень трудно; всего же более не нравилось
моей матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком.
Я обыкновенно читал с таким горячим сочувствием, воображение
мое так живо воспроизводило
лица любимых
моих героев: Мстиславского, князя Курбского и Палецкого, что я как будто видел и знал их давно; я дорисовывал их образы, дополнял их жизнь и с увлечением описывал их наружность; я подробно рассказывал, что они делали перед сражением и после сражения, как советовался с ними царь, как благодарил их за храбрые подвиги, и прочая и прочая.
Напрасно Сурка ласкался, забегал мне в
лицо, прыгал на меня, лизал
мои руки, — я совершенно не мог им заниматься.
Не успел я внимательно рассмотреть всех этих диковинок, как Прасковья Ивановна, в сопровождении
моей матери и молодой девицы с умными и добрыми глазами, но с большим носом и совершенно рябым
лицом, воротилась из гостиной и повелительно сказала: «Александра!
Я был уверен, что и
мой отец чувствовал точно то же, потому что
лицо его, как мне казалось, стало гораздо веселее; даже сестрица
моя, которая немножко боялась матери, на этот раз так же резвилась и болтала, как иногда без нее.
Мой поклон вызвал новый хохот у Дурасова и новую краску на
лице моей матери.
Страх давно уже овладевал мною, но я боролся с ним и скрывал, сколько мог; когда же берег стал уходить из глаз
моих, когда мы попали на стрежень реки и страшная громада воды, вертящейся кругами, стремительно текущей с непреодолимою силою, обхватила со всех сторон и понесла вниз, как щепку, нашу косную лодочку, — я не мог долее выдерживать, закричал, заплакал и спрятал свое
лицо на груди матери.
Всю остальную дорогу я смотрел на
лицо моего отца.
И как мне доживать
мой горькой век,
лица твоего не видаючи, ласковых речей твоих не слыхаючи; расстаюсь я с тобою на веки вечные, ровно тебя живую в землю хороню».
И говорит зверь лесной, чудо морское таковые слова: «Не проси, не моли ты меня, госпожа
моя распрекрасная, красавица ненаглядная, чтобы показал я тебе свое
лицо противное, свое тело безобразное.
Полежамши долго ли, мало ли времени, опамятовалась молода дочь купецкая, красавица писаная, и слышит: плачет кто-то возле нее, горючими слезами обливается и говорит голосом жалостным: «Погубила ты меня,
моя красавица возлюбленная, не видать мне больше твоего
лица распрекрасного, не захочешь ты меня даже слышати, и пришло мне умереть смертью безвременною».