Окопировался

Комната, порядочно убранная, в квартире Поддевкиной.

Поддевкина и Прасковья Степановна. Поддевкина убирает дочь перед зеркалом, охорашивает ее платье, пришпиливает ей цветы к голове и к груди, подрумянивает ей щеки.

Поддевкина (в сторону). Экая счастливая оказия. Будто с неба упал женишок: нечего было долго думать, разом ударили по рукам. Господь дал бы сбыть ее. (Вслух.) Скорей, скорей, Прасковья Степановна!

Прасковья Степановна. Что вы так погоняете? Точно машину по чугунке. Не дадут порядочно и одеться.

Поддевкина. Ведь жених скоро будет.

Прасковья Степановна. Вольно ж так скоро!.. я и поплакать не успела.

Поддевкина. Чего плакать? надо радоваться, что выходишь за доброго человека; ты уж девка на возрасте… тридцать годков стукнуло.

Прасковья Степановна. Время нашли тут годы считать. Вам не страшно — не вы выходите. Да не по-людски все делается у нас: и сватанье и свадьба в один день.

Поддевкина. Нельзя иначе… Уж я и денег дала за руки на свадьбу пятьдесят целковых, да пятьдесят в руки жениху на окопировку. А то не ровен случай, недобрые люди разобьют… пожалуй, денежки пропадут, да и ты останешься навек в девках сидеть, между нами.

Прасковья Степановна. Не хочу, не хочу!.. Недаром же шелковые платья да салопы лежат в сундуке, когда-нибудь надеть надо. (Немного погодя.) Да как же он все ухаживал за Груней, что барышней слывет?

Поддевкина. Это только для блезира. А мне Александр Парфеныч признался, что влюблен в тебя по уши.

Прасковья Степановна. И впрямь, маменька; как он на масленице танцевал со мною польку-трамбловочку, я было поперхнулась ножкой, он и подхвати меня, да и пожал мне ручку. Всю ночь не спала.

Поддевкина. Вот видишь.

Прасковья Степановна. Что ж, маменька:, целоваться мы будем теперь?

Поддевкина. Когда я тебе скажу, можно будет.

Прасковья Степановна. Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!..

Поддевкина. Что ж ты, дурочка, смеешься?

Прасковья Степановна. Да как же не смеяться? ведь я ни с одним мужчиной еще не целовалась, А он такой хорошенький.

Поддевкина. Ты бы, душа моя, брови фиксатурчиком…

Прасковья Степановна. Подите вы с вашей сажей! И так шпилек везде натыкали да ваты с пуд напихали. Станете меня мучить, так и расплачусь… вот вам и свадьба!

Поддевкина. Не сердись, Прасковья Степановна, я так… для твоего ж добра.

Прасковья Степановна. А что? чай Груня разорвется от досады?

Поддевкина. Груня — хорошенькая, добрая девушка, да ему не пара. Вот ей бы к помещику Подснежникову.

Кухарка (вбегает впопыхах; она одета неопрятно, рукава у ней засучены за локти, платье за пояс вздернуто, на ногах нет башмаков). Жених! жених приехал! (Все суетятся; убирают склянки, баночки и прочее с туалета.)

Те же, Резинкина и Резинкин. При входе Резинкиных, Прасковья Степановна уморительно приседает; Резинкин бледен и грустен.

Поддевкина. Просим пожаловать, дорогие гости, просим покорно. (Усаживает Резинкину на диване.) А вы женишок с невестой, сядьте здесь рядком (показывает на два стула), да и познакомьтесь поближе — поворкуйте друг с другом, между нами сказать.

Резинкина. Каков Сашенька-то мой! Посмотрите, окопировался (повертывает сына на все стороны). Кстати, нашли готовую пару у товарища его… только что с иголочки, да портной сузил; а моему пришлась, точно по нем сшита.

Поддевкина. Молодец хоть куда! Парочка славная!

Резинкина. Уж заодно, Мавра Львовна, поздравьте с благодатью Божьею и с милостью начальнической. Он уж являлся к набольшему своему в новой форме. Вот, говорит, люблю аккуратность! Тут же поздравил его письмоводителем в стане.

Поддевкина. Слышите, Прасковья Степановна, твой будущий сожитель какой чин получил.

Прасковья Степановна. Поздравляю вас с большим чином, Александр Парфеныч; дай Бог вам быть генералом! (Резинкин молча откланивается.)

Резинкина. Сашенька и позволение выпросил у набольшего своего на законный брак. Сначала было осерчал, расходился. «Молокососы, — говорит, — а туда ж спешат жениться. У вас, приказных, уж такой обычай. Жалованье небольшое, а там надо нарядов жене, дети пойдут, и начнут себе… — Тут он показал что-то рукою… — А коли неудача, примутся с горя пить». Потом узнал, что приданое есть у невесты, спросил звание, имя и отчество нареченной.

Поддевкина. Слышишь, Прасковья Степановна, его превосходительство удостоил спросить имячко твое?

Прасковья Степановна. Вот, мамушенька, вы все мне глаза кололи: сидишь в девках!.. а вот и высидела.

Резинкина. Смягчился он, да и говорит: «Ну, с Богом! По крайности, локти не будут худы; жена зашивать станет». Ей-богу, так!

Поддевкина. Слышишь, Прасковья Степановна?

Прасковья Степановна. Почему ж? Для любезного человека все можно-с.

Резинкина. Кланяйся, Сашенька, да ручку поцелуй.

Резинкин (поцеловав руку, в сторону). Какая веленевая ручка у Груни была!.. а у этой словно оберточная бумага.

Резинкина (Поддевкиной). Мне слова два с тобою по секрету.

Поддевкина. Коли по секрету, так между нами, родная.

Резинкина. После речей его превосходительства, надо бы рубликов пятьдесят накинуть на свадебные издержки. Ведь, за здоровье такой важной персоны не подашь цимлянского! Вспомни, мать моя, Анна Семеновна Липина будет у тебя поезжаною дамой.

Поддевкина. Что ты, родная, пятьдесят?.. Легко вымолвить, да нелегко добыть. Билет Парашин, воля твоя, трогать не буду. Неровен час, между нами сказать, мы все под Богом ходим: как Александр Парфеныч ножки вздумает протянуть, надо чем-нибудь молодой вдове пропитываться. Ну уж куда ни шло, десяток для его превосходительства!

Резинкина. Воля твоя, хоть сорок.

Поддевкина. Ну еще десяток приложу для Анны Семеновны: барыня добрая!

Резинкина. Капитанское слово, не отступлю на волос!

Поддевкина. Куда ты упряма, Бог с тобою! Ну уж, будь по-твоему. Теперь жених с невестой можете и поцеловаться.

Прасковья Степановна (крепко целует три раза жениха, обхватив его шею одной рукой). А помните, Александр Парфеныч, как мы с вами трамбловочку в маскераде плясали, я было ножкой поперхнулась, а вы меня подхватили, да и ручку мне пожали.

Резинкин. Не припомню-с.

Прасковья Степановна. А я так не забыла. После того всю ночь во сне видела вас; проснулась, а вас нет, инда с сердцов подушку отпихнула. Теперь я уж какой хотите танец пройду с вами без запинки… ведь меня учила Груня, Столярова дочь, что барышнею зовут.

Резинкин. С чем вас и поздравляю. (В сторону.) Все она! везде она! как нарочно дразнят меня.

Те же и Разнесенский.

Разнесенский (вбегая). Великое происшествие!.. Несчастное событие!.. просто, драма!

Все. Что такое? что такое?

Поддевкина. Какая же это дама?.. здешняя, или приезжая? Замужняя, вдова, есть ли дети, сколько детей? Говори, батюшка, говори скорей.

Разнесенский. Эх, Мавра Львовна! какая дама! Несчастная история с девицей… Позвольте сначала с духом собраться. Не мне бы рассказывать: для такого высокого предмета нужно и великое красноречие. С тех пор, как наш град стоит, — что я говорю? — со времен Римской империи такого происшествия не бывало.

Поддевкина (впопыхах). Соломонида! Соломонидка! Шлюха! салоп скорей!.. пойти, побежать, рассказать Кривлякиной, да завернуть к Мордохиной на Петербургскую, да махнуть к Простоквашиной на Московскую.

Резинкина. В уме ли вы, Мавра Львовна? вспомните, после вечерень свадьба: до вестей ли теперь?

Поддевкина. Жаль, а то без меня кто так скоро по городу разнесет, а я бы, между нами, как птица, как птица… Говорите же, Ксенофонт Кирыч, что такое случилось?

Разнесенский. Вы, наверно, не знаете, что у Аграфены Силаевны украли пятьдесят рублей серебром.

Резинкин и Резинкина. Украли?

Поддевкина. Вот опростоволосилась в первый раз; и подлинно не знала. А была у ней, целый час, дура, сидела!.. Стара уж становишься, Мавра Львовна.

Разнесенский. Вчера приходили к ней две особы за некиим денежным пособием… умолчу имена их… пускай потонут они во мраке неизвестности!.. Деньги уж были похищены… уста мои коснеют произнести имя похитителя… это был — отец ее!

Все. Отец!

Разнесенский. Когда она узнала это, добрая, великодушная дочь не хотела вести родителя своего на позорище света: она скрыла преступление в глубине души своей. Между тем, две вышереченные особы, которые ожидали от нее спасения, не получивши его, извергли на нее поток оскорблений, и прочее, и прочее.

Резинкин (плачет). Груня!.. Мать, что мы сделали с тобой?

Резинкина (тихо сыну). Сумасшедший!.. Помни, что между тобой и ей стоит уж алтарь Божий.

Поддевкина. Как же узнали, что деньги украл пьяница Ермилыч?

Разнесенский. Аграфена Силаевна повержена была на одр болезни; отец сделал во всем признание, он выбежал из дому, как помешанный, и хотел было броситься в реку. К счастью, скоро попался ему навстречу молодой помещик Подснежников, успокоил его, поскакал с ним за лекарем и привез обоих в своем экипаже на квартиру Мамаева. Лекарь возвратил умирающую к жизни. К довершению своего благодетельного поступка, Подснежников, сей рыцарь чести, предложил благородной, великодушной девице не только пятьдесят рублей, — вдесятеро, если ей нужно.

Поддевкина. Чай, девчонка-барышня радехонька была денежкам.

Разнесенский. Нет, вы ошибаетесь. Это девица-героиня: она не бросается на деньги, для которых некие особы готовы забыть и стыд, и совесть. Она поблагодарила господина Подснежникова, называла его благороднейшим человеком, но денег не взяла и сказала только: поздно!

Резинкин (матери тихо). Слышите ли? Я отступлюсь от этой… воля ваша, отступлюсь… пойду к ней просить прощения, буду валяться в ногах ее.

Резинкина (тихо ему). Дурак! болван! где мы возьмем деньги Поддевкиной отдать? Вспомни, чье платье на плечах твоих? А как пойдут к генералу твоему, да стащат там с тебя…

Резинкин. Не слушаюсь никого. Пускай стащат с меня платье, за которое я было продался… я и сам сброшу его… пускай выгонят меня из службы. Отказываюсь от этой невесты, она мне противна. Иду к Груне. Лишь бы она простила меня.

Разнесенский. Воскресают героические времена! (Уходят; все оставшиеся на сцене лица стоят несколько минут безмолвно.)

Поддевкина. Ну что, капитанша, между нами?

Резинкина. Срезал мою головушку, да я… недаром мать. Идем к главному начальнику, я и сына непокорного не пожалею.

Поддевкина. Идем: не пропадать же моим денежкам. И у нас благодетели есть, и Кривлякины, и Мордохины на Московской, и Простоквашины на Петербургской. Не круглая же я сирота! (Дочери.) Не кручинься, Параскевия Степановна: будет и на нашей улице праздник. (Уходит с Резинкиной.)

Прасковья Степановна. Нет, такова уж моя горемычная доля; знать, мои шелковые платья и салопы спрятать опять в сундук. (Плачет; занавес опускается.)

Комната в квартире столяра. Груня, Подснежников и, к концу явления, Резинкин.

Груня. Благодарить ли вас, добрый, благороднейший Владимир Петрович? Вы спасли мне жизнь, да на что она мне теперь! Я вам давеча открыла сердце свое.

Подснежников. Полноте сокрушаться. Вы еще так молоды, начали жизнь только бедностью, горем, изменою… вас ждет еще впереди любовь человека, который будет уметь ценить ваши достоинства, для которого ваше слово будет законом, ваши радости его счастьем. Послушайтесь меня: забудьте все прошедшее, доверьтесь моей любви… уедемте отсюда, в мою деревню. Клянусь, я посвящу вам жизнь свою… успокою старость вашего отца.

Груня. Не хочу вас обманывать: я люблю вас, как моего благодетеля, если позволите, как брата, но не более… сердце дважды не любит.

Подснежников. Все романтические мечты! Любимый человек, хижина, ручеек, венки из цветов, все это хорошо только в романах и песнях. Сами после скажете, что это вздор, бред, что кроме любви в жизни нужна и существенность, то есть деньги.

Груня. Деньги, да!.. Но все это хорошо с тем, кого любишь.

Подснежников. Подумайте, что за человек, кого вы полюбили… неуч, необтесанный, который покинул вас, — из чего ж? — из тридцати рублей, из нового платья… Неужели он вас выше не ценил?

Груня. Правда, из тридцати рублей! Он поступил со мною дурно, очень дурно… в нем ошибалась; но не могу, не в силах перемениться.

Подснежников. Вот редкое великодушие!.. Мне жаль вас. В то самое время, в ту самую минуту, когда вы говорите о любви своей к нему (входит Резинкин и останавливается у двери, не замеченный Груней и Подснежниковым), он любуется своим новым платьем, сидит подле своей нареченной, целуется с нею… шафер приехал звать их в церковь… Вот они идут…

Груня. В церковь?.. Где, где вы видите? (Бросается к окну.) Да… да… идут к венцу… вон… (Указывает рукой; немного погодя.) Нет, я ничего не вижу… мне почудилось… вы меня обманули… Ведь, это неправда?.. Ради Бога, скажите, это неправда!

Резинкин. Неправда! этот горемычный не любуется своим новым платьем, не целуется с дурой-невестой, не пошел с нею в церковь и не пойдет… Он пришел сюда, в своем старом сюртуке с худыми локтями, пришел вымолить кровавыми слезами прощение у ног ваших, Аграфена Силаевна, а потом — буди воля Божия!.. Груня, вспомни нашу прежнюю любовь…

Груня. Александр Парфеныч… Саша, тебя ли я вижу?.. дай мне образумиться… Так, это ты: ты не женишься на другой; ты меня любишь по-прежнему?..

Резинкин. И не переставал вас любить. Я думал, что вы сами переменились. Не знаю, что со мною было… я с ума сходил.

Груня. Все забыто, все!.. Вот видишь, деньги пропали; но твое заветное колечко цело, здесь все это время лежало на груди моей, у сердца моего…

Резинкин (в сторону.) О! теперь я ожил!

Груня. Подите же сюда, сюда… (Садится на стул и навертывает Резинкину на руку моток ниток.) Возьмите этот моток на руки… так, я хочу еще быть счастлива, по-прежнему… Расскажите, как мы поедем с вами на даровой подводе в свой стан.

Резинкин. Вот, Аграфена Силаевна… мы… едем… едем… в свой стан… мужики и бабы… для вас ягодки… колокольчик… К начальнику?.. солдат!

Груня (испуганная, встает). Вы сказали, солдат? Что такое?.. Уж не в самом деле?

Резинкин. Нет, нет, Аграфена Силаевна, я все еще в бреду… дайте мне собраться с духом, с мыслями…

Подснежников (в сторону). Полно мне играть здесь глупую комедию! Неужели этот Резинкин будет благороднее меня?.. (Вслух.) Жаль мне вас стало, друзья мои! Иду к начальнику твоему, Резинкин, и буду стараться выкупить тебя из беды и устроить ваше счастье. Может быть, есть еще время. (Уходит.)

Груня (вслед ему). О, будьте великодушны, спасите его! Если бы не стыдно было, я сама бы пошла.

Груня, Резинкин и Муха.

Муха. Его превосходительство прислал меня к тебе, Александр Парфеныч, и приказал тебе явиться к нему.

Резинкин. Ты не знаешь, зачем? что там делается?

Муха. Просто, как на пожаре. Там была у него мать твоя, Поддевкина, отец Аграфены Силаевны. Крик, брань, плач, не поймешь ничего. Не сладит с ними и сам начальник: говорит, лучше иметь дело с чертом, чем с сердитыми бабами. (Тихо Груне, мигая ей.) Не пугайтесь, Аграфена Силаевна; поверьте, наш брат из воды сух вынырнет. (Резинкину тихо.) Лососинину и Гривенничкину велено подать в отставку; наша судьба с тобой висит на волоске; лакей, что был в трактире, все рассказал своему барину.

Резинкин. О! я пропал… прощай, Груня!

Груня (удерживая его, Мухе). Ради Бога, скажите, что там такое: не томите.

Муха. Не дерзаю говорить ни хорошего, ни дурного, сам ничего не ведаю.

Груня. Александр Парфеныч! если судьба ваша зависит от меня, простимся… ступайте к своей невесте, поведите ее к венцу и — будьте счастливы.

Резинкин. Нет, лучше пропадай моя голова! (Входят Мамаев и Резинкина.)

Муха. Вот эти должны знать больше меня.

Те же, Мамаев и Резинкина.

Мамаев (тихо Резинкиной). Смотри у меня, язык на привязи. (Громко.) А, красноперый уж здесь! Вон, вон; да кстати, возьми с собой и дочь мою… Неугомонная! видно, с нею не сладишь. Груня, поцелуйся с ним… я тебе приказываю, поцелуй жениха своего. (Груня и Резинкин колеблются.) Ну, сватья, прикажи уж и сыну своему… вишь, как его напугала, не смеет без твоего капитанского приказа.

Резинкина. Благословляю тебя, Сашенька. (Груня и Резинкина целуются.) Господь поладил все к лучшему. Поди ко мне, Груня, дочка моя, помиримся, да уж и навсегда. (Обнимает ее.) Чтоб о старом и помину не было!

Груня. Боже мой! не во сне ли это вижу! (Бежит обнимать отца.)

Резинкин. Боюсь обезуметь от счастья.

Мамаев. Нет, брат, от счастья с ума не сходят.

Муха. Говорите же, как это дело имело течение.

Мамаев. Расскажу все по порядку, только не сбивайте меня. И без того здесь и тут (показывает на голову и сердце) будто жернова мелют. Вот видишь, Груня: смотря на твои слезы, у меня в груди больно разгорелось. Быть беде, подумал я, изнывает она, сердечная, словно зажженная лучинушка на ветру; пожалуй, наложит на себя руки. Эх, говорю я сам с собой: у набольшого-то командира есть дети — есть у него и сердце; паду ему в ноги, да и раскрою перед ним душу свою. Прихожу, а у него, говорят, такой обычай, коли кто из простого народа пришел, так веди его первого к нему, хоть бы графы и князья дожидалися. Тут шмыг ко мне какой-то бойкий лакей и говорит мне: «Ступай смелее; я рассказал барину все, что было в трактире, он на вашей стороне». Вот я и взошел… а у самого жилки трясутся. Слышу, Поддевкина кричит: «Опозорил девку, вели, батюшка, к венцу вести, не то лоб забрить обманщику, озорнику». А эта… (показывая на Резинкину) говорить ли, сватья.

Резинкина. Не мути души моей; сказано, чтоб о прошлом и помину не было.

Мамаев. Быть так. Спрашивает меня набольший-то: «У тебя дочка барышня?» А голос-то у него так в душу теплою струею и льется. — Зовут ее барышней, ваше превосходительство, а доля у ней хуже крестьянской. «Любит ли она Резинкина? будет ли с ним счастлива?» — спрашивает меня. — Души друг в друге не чают; а где любовь, там и счастье, — говорю я. Знаешь, Груня, вспомнил прошлые золотые деньки мои с покойной твоей матерью. — Тут он повел речь к ней (указав на Резинкину); говори, сватья!

Резинкина. Только что вымолвил «Старушка!» да положил руку мне на плечо, я уж готова была пасть ему в ноги, да сказать: повели, батюшка, ваше превосходительство, все сделаю в твою угоду. «Старушка, — говорил он, — что вложено рукою Божьей в сердце, того не вырвет человеческая воля. Благослови-ка сына своего на союз с барышней; я у него сам буду отцом посаженым. А ты, госпожа Поддевкина, перестань тревожить их; вот тебе, между нами, сто рублей за твои убытки. Дочке твоей постараемся сыскать женишка, да постепеннее: этот ей не пара, — озорник и ветреник».

Резинкин. Мог ли я ожидать такой благодати!

Груня. Матушка, ты там вымолила для меня эти радости!

Мамаев. В глазах у меня от слез помутилось, не помню, что было после того. Только, как выходил я от начальника, было у меня на уме отблагодарить слугу, угостить его в трактире, да… вспомнил свое заклятие. Смекнул, нечистый хочет со мною шутку сшутить, плюнул… а тут, будто из земли вырос, стоит передо мною офицер при шпаге, сунул мне две грамотки в руку и говорит: «Отдай их Резинкину». Вот читай, не про меня писано.

Резинкин (развертывая бумаги). Одна об определении меня письмоводителем к становому, другая… разрешение на мою свадьбу с девицей Мамаевой, но прозванию барышня. Вот теперь-то «ехал чижик в лодочке!»

Те же, Липина и Ванечка с огромною корзиною в руках.

Липина. Я знала, что найду вас всех в радости. Но, как сказала мадам де Севиньи в образцовых письмах своих к дочери: добро не надо делать вполовину. С помощью моих знакомых, собрала я на ваше домашнее заведение сто рублей серебром, да Подснежников, отыскав меня, положил столько же в твою свадебную корзинку. Тут же найдешь и богатый подвенечный наряд. Обними меня, Груня, дочка моя, дитя моего сердца!

Груня. И всегда ваша, моя добрая, вторая мать!

Липина. Мое воспитание тебе пригодится; как я тебя переделала, так переделай и муженька своего.

Резинкин (рассматривая в корзине свадебный наряд). Вот теперь-то, Аграфена Силаевна, поведу вас к венцу, в кружевах, в увале, в фалборах и поедем в свой стан…

Липина. В моей коляске.

Мамаев. Благодарю Тебя, милосердый Боже! Ты услышал мою молитву… Смотри ж, старик, не забудь своей клятвы, не накличь новой беды на голову дочери.