Наскитавшись по злокозненным русским дорогам, он знал, что для собственной надобности лошадей не бывает подолгу, иной раз дней по пяти, по шести, а то приключается чуть ли не вечность, а потому с философским благоразумием спросил себе чаю, надеясь несколько
пообогреться и как-нибудь дотянуть до отъезда.
Он ненавидел себя, он ни сострадания, ни жалости к себе не испытывал, в его возмущённой душе бушевала одна неутолимая злость: оне, вишь, поиззябнут в добротном каменном доме с двойными, уконопаченными, на смерть оклеенными зимними рамами, оне позакоченеют вблизи натопленной печки, они позастудят ноги на претолстом ковре, к тому же несколько поослабли здоровьем, а поэма ещё подождёт год-другой, пока их благородие автор изволит
пообогреться, проскакавши туда и обратно не то пять, не то шесть тысяч русских, никем не измеренных вёрст.