Помню шум, доносящийся из столовой, песни, которые не часто, но пели, ту, что отец любил особенно: «
Динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный…» Слуха у него не было, голоса тоже, он тихо подпевал, а глаза у него становились грустными, глубокими и – когда он при этом снимал очки – беспомощными.