Оскар Квист. Дело №1. Потерянное время

Mr & Mrs Pumpi

Даниэль – оператор-натуралист, София – композитор. Эта пара необычайно красива и талантлива, но в то же время у каждого из супругов есть своя потаенная страсть.Встретив друг друга в поисках места под солнцем, они мечтали не расставаться, но их путь к счастью в один «прекрасный» день преградил неумолимый противник.В роковой момент, когда любовь и страх вступили в отчаянное противоборство, все смешалось в жизни этих людей. Расставить все по своим местам берется молодой Оскар Квист.

Глава 2

Она ждала этого момента с самого отъезда мужа. Взмокшие после долгожданной близости, любовники повалились навзничь на кровати, пытаясь восстановить дыхание. Закатное солнце сквозь распахнутое окно косыми лучами золотило их обнаженные тела. Повернув лица друг к другу, София и Даниэль блаженно улыбались.

— Софи, спасибо тебе! — промолвил Даниэль.

Голос его звучал хрипло от недавней страсти.

— Что, так классно трахаюсь? — с притворным изумлением спросила София.

— И за это тоже.

Он облизнул пересохшие губы, повернулся на правый бок и, подперев голову одной рукой, другою стал ласкать розовые соски жены. Под его пальцами они затвердели. Ей стало щекотно, и она отвела его руку.

— За что же еще?

— За то, что ты есть в моей жизни. Ты единственный человек на свете, с кем я могу быть самим собой.

— Тебе нужно почаще быть самим собой.

— По-твоему, я обычно сам не свой?

— Ты сам сказал, что настоящим ты бываешь только со мной рядом. Вот только в последнее время ты пропадаешь в этих чертовых экспедициях. Делай выводы.

— Я же документалист, съемки диких мест — это мой удел.

В ответ на это жена пихнула мужа ладонью в грудь. Даниэль откинулся на спину, а София тут же оседлала его чресла. С минуту она гипнотизировала поверженного супруга взглядом, а потом, вскинув бровь и закусив алую губку, выдала:

— Если кто-то подзабыл, то я могу освежить его память: твой удел — быть моим. А значит — быть самим собой, то есть быть подле меня и меня ублажать. Ясно тебе? И никаких возражений!

Даниэль заулыбался.

— И нечего скалиться. Я, между прочим, серьезно тебе это говорю.

— ¡Si, señora! Слушаюсь и повинуюсь!

София театрально закатила глаза к небу.

— Знаю я твои повиновения! Через месяц опять ринешься спасать очередную ожившую ископаемую лягушку где-нибудь в предгорьях Гималаев. А мне опять останется лишь грезить о моем смуглом капитане.

— Вообще-то я решил оставить операторскую работу.

Даниэль вдруг посерьезнел и, мягко ссадив с себя Софию, поднялся с постели, подошел к окну и оперся обеими руками о подоконник.

София с тайным вожделением уставилась на его крепкие ягодицы, белевшие на фоне загорелых ног и широкой спины профессионального пловца.

Она поймала себя на мысли, что хочет поцеловать именно эту часть его тела, но вслух произнесла:

— Так я тебе и поверила.

— Честно.

— Серьезно?

— Вполне.

— И с какой это стати, позволь полюбопытствовать?

Даниэль набрал было в грудь воздуха, чтобы ответить, но заколебался и с горечью выдохнул.

— Что-то случилось, Даниэль?

Где-то в глубине живота у Софии шевельнулось беспокойство. Еще при встрече на пляже она поняла, что в поездке нечто стряслось. И, раз уж это нечто смогло заставить мужа бросить операторскую карьеру, игнорировать это нельзя было ни в коем случае.

В комнате повисло тягостное молчание. Даниэль продолжал стоять, опершись руками на подоконник. Затем забарабанил пальцами по гладкому лакированному дереву. За пять лет супружеской жизни София вполне изучила язык тела своего избранника. Это дробное постукивание совершенно точно означало, Даниэль не на шутку чем-то расстроен.

Молчание начинало затягиваться, однако София сперва решила повременить с расспросами и дать мужу время собраться с мыслями и выложить все как есть. Даниэль все стоял к ней спиной. Вдруг он понурил голову, и София увидела, как о подоконник ударилась крупная капля.

Даниэль плакал. Этого София вынести уже не могла: она подбежала к нему и обвила сзади руками его торс. Он мягко высвободился, повернулся к жене. По-детски шмыгнув носом, Даниэль растер слезы себе по лицу и улыбнулся.

— Не переживай, любовь моя. Это, видимо, разрядка после долгого напряжения. Поездочка выдалась на редкость драматичной.

— Расскажешь?

— Да, собственно, приключилась со мной самая обычная история, каких, наверное, в горах каждый день по сто штук происходит…

Даниэль подхватил Софию и перенес снова на кровать, а сам уселся, положив подбородок на колени и обхватив их руками.

— Как ты помнишь, в этот раз я хотел найти и отснять в диких условиях снежных барсов, вот и напросился в группу оператором. Эти товарищи собирались заниматься мониторингом численности этих кошек на самой границе Казахстана с Китаем, в Джунгарском Алатау.

Даниэль помолчал, а потом со вздохом продолжил:

— Барсов самих я так и не увидел, только следы на снегу, да экскременты с непереваренными зубами сурков. Видно, что хищники если были в тех местах, то с месяц назад ушли дальше. За все время только медведицу с медвежонком увидел. Они на противоположном склоне ущелья были, какими-то корешками лакомились. Кадры удивительные получились! А вот куда именно подевались барсы, так никто и не смог мне объяснить. Во всей группе по-английски толком никто не разговаривал. Изъяснялись все больше жестами и мимикой. Глупо, конечно. Но кое-как промотались по горам в таком режиме две недели.

— Ума не приложу, отчего тебя вечно тянет во всякие медвежьи углы. Мало ли что там произойти может, тебе в голову это не приходит?

— Просто именно в этих углах только и встретишь исчезающих зверей. Их опасаться особо не стоит, животные в тех краях давно стараются не попадаться на глаза человеку.

— А я вовсе не из-за животных переживаю, а как раз-таки из-за людей. Вот с ними-то надо быть начеку. Ты вечно думаешь о людях лучше, чем они того заслуживают, а потом плачешь и этим разбиваешь мне сердце.

Даниэль изумленно уставился на Софию. Ее природное умение чувствовать малейшие перемены в настроении, тембре голоса, жестах окружающих поражали его с самого момента их знакомства. Он был для нее как открытая книга, о чем София в очередной раз ему напомнила. Так и теперь он открыл было рот, чтобы сказать хоть слово в свое оправдание, но, поразмыслив, признал правоту супруги.

— Не знаю, как у тебя это получается, но ты опять угадала.

— Не угадала, а прочитала это все по твоей физиономии. Ты слишком искренний человек и врать не умеешь совершенно.

— Да у меня и в мыслях не было…

— Знаю, любовь моя. За это я так тебя и обожаю. Твою любовь я тоже всегда чувствую. Просто иногда ты хочешь оградить меня от чего-то плохого, чему ты невольно стал свидетелем. Разве не так?

— Так.

— И я бесконечно благодарна тебе за это. Однако ты все равно мне все расскажи. Пока не выговоришься, не полегчает. Мне ли не знать.

Даниэль взял руку жены и благодарно прижал ее пальцы к своим губам.

— А кто был в вашей группе? — спросила София.

Даниэль, ободренный словами жены, продолжил свой рассказ.

— Водитель, специалист по мониторингу, и какой-то молодой парень — то ли практикант, то ли еще кто. Ну и я. Больше в наш старенький джип никто и не влез бы. Не знаю, как вообще эта развалюха передвигалась, да еще по горным дорогам, но, так или иначе, нас занесло к какой-то зимовке, где ютились несколько пастухов с отарой овец. Как мне удалось понять, мы находились неподалеку от места Арканкерген, где несколько лет назад произошла загадочная история с убийством четырнадцати пограничников и одного егеря. — Даниэль потер лоб тыльной стороной ладони. — Поговаривали, якобы один из солдат перестрелял своих товарищей из автомата, а потом сжег всю заставу дотла. Уж не знаю, что там случилось на самом деле, но мне стало слегка не по себе от всех кровавых этих сплетен.

София внимала мужу с настороженностью, ожидая после каждой фразы какого-нибудь резкого и драматичного поворота сюжета. Между тем рассказ Даниэля тек дальше.

— Гнетущее впечатление, среди прочего, на меня производило постоянное и даже назойливое внимание к моей персоне со стороны тех самых пастухов, которые дали нам ночлег. Старшему из них — седому смуглому прокуренному казаху — было лет за шестьдесят. Другому я бы дал лет сорок пять, хотя мне сказали, что ему нет и тридцати. У этого типа был переломан нос, как у боксера, и разило от него, как из выгребной ямы. — Даниэль сморщил нос, будто вновь учуял миазмы. — Глядели оба на меня недобро с самого начала, ощупывали глазами с ног до головы, словно примериваясь, чем бы поживиться, предварительно прирезав меня во сне. Тот, что помоложе и повонючее все время интересовался моей камерой и норовил взять ее в руки. Я жестами дал понять, что этого делать не стоит, потому что техника хрупкая. Ему мой отказ явно пришелся не по вкусу, но тогда меня это мало заботило. Я был занят размышлениями о том, смогу ли я спать под одной крышей с таким вонючим субъектом, и в итоге решил устроиться на ночь в машине, укутавшись в спальный мешок в обнимку с камерой и прочими ценными вещами.

В спальню, цокая когтями по полу, вбежала Дебора и завалилась на пол кверху брюхом возле Даниэля. Тот спустил одну ногу с кровати и бережно погладил ею собаку по розовому животу. Деборе это явно нравилось.

— Ко мне она никогда так не ластится, — сказала София. — Со мной она только в прятки по саду любит играть и сыр выпрашивать.

— Да уж, Дебби с нами просто повезло, что и говорить. А вот в горах собакам приходится несладко…

— Так что же было дальше?

Даниэль снова замялся, но все же решил довести свое повествование до конца.

— Электричества в горах на такой высоте нет, а темнеет рано. Скроется солнце за снежным пиком, и мрак сразу наползает на наш лагерь.

— Наверно, там еще и холод собачий по ночам?

— Да, днем припекает будь здоров, а по ночам даже летом снег может выпасть. Пока я размышлял, как мне получше да поудобнее припрятать свою аппаратуру на ночь, меня окликнул наш водитель и позвал в дом. Я было стал отнекиваться, но уж больно он был настойчив. Внутри дома имелась одна единственная комната с голыми выбеленными стенами, пол был застелен разномастными коврами, в дальнем углу лежала куча подушек и одеял. В центре вокруг низенького столика на полу сидели оба пастуха и вся наша команда. Лица их освещались светом керосиновой лампы. Не знаю, что они там в нее залили, но воняла она отвратно.

— Бедный твой нос! — с сочувствием воскликнула София.

— И не говори, любовь моя. Однако это было лишь началом испытаний всех моих чувств. Водитель наш подвинулся, освободив местечко у стола и для меня. Я подсел, мне сунули маленькую фаянсовую пиалу с выщербленными краями. Она наполовину была наполнена мутной бурой жижей. Мне дали понять, что это чай. Я где-то прочел перед поездкой, что казахи специально наливают чая от силы на полчашки. Вроде бы, наполненная до краев чашка означает, что хозяин хочет тебя поскорее спровадить. При этом самому просить долить чаю в чашку считается неприличным. Сказать по правде, меня от одного вида этой жидкости замутило. Оказалось, они туда плеснули прокисшего молока, так что выпить даже полчашки было выше моих сил. Кое-как я пригубил этого «чая» и, сославшись на усталость ушел спать в машину.

— Чует мое сердце, ты нанес страшное оскорбление этим пастухам, которое можно было смыть только кровью! — с преувеличенным драматизмом произнесла София.

— Ты даже не подозреваешь, насколько ты близка к правде в своих предположениях, Софи!.. — с горечью ответил Даниэль.

София снова посерьезнела и стала с нескрываемым беспокойством ощупывать и осматривать супруга:

— Они, надеюсь, не полезли в драку? Не поранили тебя?

— Куда им со мной тягаться! Я их голыми руками придушил бы. Кровь, увы, пролилась, но…

Глаза Софии округлились от волнения, она сжала губы и съежилась, как в ожидании удара.

–…к счастью, не моя, — закончил со вздохом Даниэль.

Из груди Софии вырвался стон облегчения.

— Даниэль, не томи! Мои нервы уже и так на пределе.

Даниэль, притянул к себе жену и прижал ее голову к сердцу.

— Если хочешь, можно забыть эту дурацкую историю.

— Нет уж, рассказывай до конца, а то не смогу уснуть всю ночь.

— Ну ладно, слушай сию печальную повесть дальше. Я забрался на заднее сиденье нашего джипа, залез в спальник, как в кокон, под голову положил рюкзак с камерой и тут же заснул. Спал я чутко, но до самого утра никаких посторонних звуков до моего слуха не доносилось. Еще затемно скрипнула дверь в доме. Я приподнялся и выглянул наружу.

— И кто же там бродил? — с замиранием сердца спросила София.

— Окна джипа за ночь подернулись инеем, и я смог разглядеть только силуэт. Он крадучись двигался мимо машины и, на миг задержавшись прямо возле задней двери, скрылся в тумане. Я готов был поспорить, что это был тот самый молодой пастух с кривым носом.

— По запаху определил?

Даниэль усмехнулся и кивнул.

— Наутро он яростно отрицал свои ночные бдения, хотя я точно знал, что это он ошивался возле машины. А в тот момент я снова лег и, пригревшись, проспал до тех пор, пока наш водитель не сел за руль и не стал прогревать двигатель. Я выбрался из машины, умылся ледяной водой из бочки и сразу взбодрился. За домом были какие-то кусты, и я пошел туда, чтобы отлить, и тогда заметил поодаль двух привязанных к разломанной телеге собак. Они с отрешенным видом лежали, поджав под себя лапы и косились на меня. Кадр был интересный, и я решил сбегать к машине за камерой и заснять их. Я установил штатив, настроил камеру и включил запись. Вдруг в видоискателе я увидел фигуру кривоносого пастуха. Он заслонил собой собак, я поднял голову от объектива и тогда заметил, что у этого мерзавца в руках двустволка.

София вскинула руку к лицу и зажала себе рот ладонью, тихо всхлипнув. А Даниэль, словно стараясь побыстрее извергнуть из себя отравлявшие душу воспоминания, на одном дыхании выпалил:

— Пока я сообразил, что происходит и успел что-либо предпринять, этот подонок вскинул ружье и выстрелил одной из собак в голову. Бедная псина рухнула замертво, а вторая собака с воем заметалась на привязи, пытаясь насколько возможно прижаться к земле и не попасть под выстрел. Я бросился к убийце, но нас разделяло метров тридцать, и, пока добежал, грянул второй залп. Вой собаки оборвался, но еще несколько раз эхом отразился от скал.

— Боже… — в ужасе прошептала София.

— Кажется, я орал во всю глотку все ругательства, какие-то только знал. Когда я подлетел к косорылому, тот нацелил ружье на меня. Это было последней каплей: я схватился обеими руками за ствол, отводя дуло вверх. Он стал вопить что-то на своем наречии, пытаясь вырвать ружье. Меня обдало его смрадным дыханием, а потом эта тварь плюнула мне в лицо. Тогда я отклонился назад и с размаху дал ему лбом в нос. Этот fillo de puta² сразу обмяк и повалился на землю, как мешок с дерьмом. Да это и был мешок с дерьмом.

Даниэль устало выдохнул и умолк. В комнате стало совсем темно, и София уже не могла разглядеть лица мужа. Только белки его глаз смутно просвечивали сквозь густой мрак.

— Бедные животные!.. Представляю, каково тебе было, любовь моя! — София погладила мужа ладонью по небритой щеке. — Откуда вся эта жестокость только берется в людях? По-моему, этот гад просто взъелся на тебя за то, что ты его отшил.

— Мне тоже так показалось.

— А что другие? Неужели они не слышали выстрелов?

— Все они слышали. Защитнички животных! Барсов они сохраняют… Как же! Даже двух собак не смогли защитить от садиста. Точнее, просто побоялись. После этого инцидента мы практически сразу уехали оттуда. «От греха подальше!» — сказал практикант. Водитель наш всю дорогу возмущался и недовольно тыкал пальцами в мою сторону. Практикант с горем пополам переводил мне его тираду. По его словам, пастухи обнаружили ночью в ущелье несколько убитых овец и решили, что это собаки их загрызли. Я сказал, что не верю этим россказням. Как я выяснил позже, такие расправы — обычное дело в тех местах. Собак несчастных просто решили пристрелить, потому что пастухам надоело их кормить. Кормить! Да их вообще никто никогда не кормит. Эти собаки — парии, сами себе пропитание находят. Овец никогда не трогают, роются в отбросах со стола хозяев, ловят крыс и всех, кого могут сцапать. Но овцы для них табу.

— Собственно, об этом я тебе и говорила. Когда ты куда-то надолго уезжаешь, я очень сильно переживаю за тебя. К тому же я становлюсь совсем беспомощная в твое отсутствие.

— Ты же знаешь, что я всегда вернусь к тебе, Софи.

— А вдруг однажды ты снова где-нибудь в горах или в степи наткнешься на такого же ублюдка с ружьем, только выстрелит он не в собаку, а в тебя? Что тогда мне делать? Я ведь даже не знаю, как и где тебя искать.

— Ну, такое вряд ли произойдет. Я ведь решил оставить свои съемки и разъезды.

— Хотелось бы надеяться, но тебе придется доказать это на деле.

— Ты мне не веришь?

— Верю, что ты этого хочешь. Вот только сможешь ли ты усидеть на месте, когда очередной плохой человек на другом конце планеты обидит какую-нибудь животинку. Помнишь, что тебе тогда в галерее сказала Эмилия?

— Не помню.

— У тебя, я заметила, память вообще избирательная. Все вы мужчины такие! Помните только о том, что вас волнует. А то, что волнует тех, кому вы дороги, для вас не так уж и важно.

— Дорогая, ты же знаешь, что для меня нет никого и ничего на свете важнее тебя. Просто иногда какие-то мелочи вылетают из моей головы. Так, о чем же таком важном болтала Эмилия?

— О том, что всех тебе не спасти, Даниэль.

Он свесился с кровати и потрепал собаку за ухом. Дебора блаженно осклабилась и застучала по полу хвостом.

— Ты как всегда во всем права, Софи. И я очень счастлив, что ты моя жена. Повезло нам, что мы не в Казахстане и у нас такая классная хозяйка, правда, Дебби? — сказал Даниэль.

Собака подскочила на ноги, встряхнулась и принялась лизать лицо хозяина.

— Теперь иди умывайся с мылом, а то твоя любимица где только ни ползала сегодня. Микробы ее мне без надобности, так и знай! Марш в ванную! — с притворной строгостью заявила София.

Когда Даниэль, обмотанный полотенцем вокруг талии, снова явился в спальню, благоухая свежестью и чистотой, София решила, что и ей не помешали бы водные процедуры. Она вошла в ванную комнату и открыла кран, чтобы наполнить свою белоснежную купель. По ее телу пробежали сладкие мурашки, когда она опустила в нее сначала одну точеную ножку, затем вторую, а после погрузилась и вся целиком. Прикосновение горячей воды к ее фарфорово-молочной коже доставляло неизъяснимое наслаждение. София обожала такие моменты. Нега разливалась по всему телу, и ей начинало казаться, что она — Афродита Анадиомена, укутанная густой ароматной пеной.

Ванная комната была самым светлым помещением во всем доме: панорамное окно открывало прекрасный вид на океанский простор и, казалось, впускало за день столько солнца, что София во время купания никогда не зажигала электричества. Только в самый поздний час, когда последние отблески нырнувшего в океан солнца таяли в сумерках, в ванной зажигались толстые свечи и озаряли теплым светом купель. Фитили свечей, разгораясь, слегка потрескивали от водяного пара, пламя слегка подрагивало, и малейшие его колебания вырисовывали на стенах силуэты сказочных персонажей. Когда же вода начинала остывать, купальщица вылезала, укутывалась в розовый махровый халат и закручивала мокрые волосы в тюрбан из полотенца. В таком виде она напоминала Даниэлю фламинго.

Еще до встречи со своей будущей женой он оказался в одной из экспедиций на озере Накуру в Кении. В этом месте испокон веков гнездилась самая крупная колония малых фламинго. На обширном мелководье к востоку от Великой Рифтовой долины миллионы птиц находили себе пищу и строили свои незатейливые гнезда в виде невысоких пирамидок из ила и глины с подобием кратера на вершине. В каждом из таких углублений пара фламинго откладывала одно яйцо. Когда наставало время птенцам вылупляться, на свет разом появлялось множество пушистых сереньких комочков на голенастых лапах. Родители по очереди возвращались к гнезду, чтобы покормить свое чадо, безошибочно находя его по голосу среди тысяч других птенцов.

В тот год из-за засухи озеро сильно обмелело, и место гнездования, обычно окруженное водой, оказалось посреди пустыни. Взрослые птицы, привыкшие держаться у воды, вынуждены были откочевать за несколько километров от своих гнезд в поисках пищи. Подросшим, но еще не вставшим на крыло птенцам пришлось идти пешком по дну высохшего озера вслед за своими родителями. Они шли стайками по нескольку дюжин, как призраки в колышущемся мареве, оставляя в пыли на растрескавшейся земле цепочки перепончатых следов. Солнце палило нещадно, многие молодые птицы падали от усталости и становились жертвами марабу и стервятников. Это разбивало сердце Даниэлю, но так уж устроено в природе, что падальщикам тоже надо что-то есть. Стайки птенцов фламинго все заметнее редели, чем ближе они были к заветной кромке воды. Казалось, еще рывок — и они спасены. Однако их подстерегала еще одна опасность: вокруг съежившейся, словно шагреневая кожа, глади озера образовалось широкое кольцо влажной глины и ила. Голенастые лапки птенцов вязли в этой предательской прибрежной грязи, и молодые фламинго, изможденные длительным переходом, окончательно выбивались из сил. Из-за высокой концентрации солей и других минералов грязь, высыхая, сковывала их лапки твердыми наростами. Чем дальше продвигались птенцы, тем тяжелее были их кандалы, похожие на пушечные ядра. Многие фламинго обессилевали, не доходя до воды каких-то пары десятков метров.

Даниэль, снимавший эту борьбу за жизнь на пленку, не выдержал. Он поставил камеру на штатив, а сам достал из кармана свой швейцарский перочинный нож и бросился высвобождать птенцов из их гипсовых оков. Даниэль работал до темноты, но и ночь была ему не помехой. Он бродил с фонариком, выискивая тех фламинго, кому еще можно было помочь. Даже хохотавшие в ночном мраке гиены не могли его остановить.

Когда утренние лучи озарили озеро Накуру, вконец изможденный Даниэль сидел возле штатива с камерой, весь перемазанный глиной, илом и птичьим пометом, и слушал гомон огромной розово-белой массы фламинго, пополнившейся пятью сотнями спасенных за ночь птиц.

Тогда ему казалось, что более беззащитных существ на Земле не существует. Но он ошибся. Ведь потом он встретил любовь всей своей жизни. Когда Даниэль смотрел на Софию, то на него наваливалось чувство неизбывного одиночества, которое он никак не мог себе объяснить. Сердце до краев наполнялось сладкой щемящей нежностью, и ему страшно хотелось позаботиться об этом прелестном и трогательном создании.

София садилась за туалетный столик, расчесывала волосы, умащивала тело благоухающим лавандовым кремом и наносила на лицо разнообразные маски. Даниэль каждый раз чрезвычайно умилялся такому ее виду и норовил поцеловать жену, из-за чего нос у него оказывался измазан, как у Дебби, когда та вылизывала баночку из-под йогурта. Даниэль смотрел на все эти пузырьки, бутылочки и тюбики и восклицал:

— Как ты вообще разбираешься, где тут что и для чего вообще это нужно!?

София, нисколько не смущаясь, отвечала ему:

— Здесь нет ничего сложного, я тебе сейчас все объясню.

За этим следовала неспешная и обстоятельная инструкция по применению кремов, масок, бальзамов и всевозможных масел; не были обойдены вниманием и лосьоны, мицеллярные и термальные воды, равно как и загадочные «метеориты» и пудры. Через минуту-другую Даниэль обычно закатывал глаза к потолку и падал навзничь на кровать, обессиленный нескончаемым потоком самых вдохновенных парфюмерных эпитетов и косметических сравнений.

Порой, упиваясь тихой радостью вновь обретенного ею счастья, София часами просиживала перед большим напольным зеркалом в созерцании собственного отражения. Ее воображение ласкала и будоражила одновременно мысль о том, что она желанна и любима своим мужем, что однажды раз и навсегда всем роковым галисийским смуглянкам ее избранник предпочел матово-молочную нежность ее тела, которое трепетало, как лепесток сакуры от его жарких прикосновений. В такие минуты Софию охватывало непреодолимое влечение к Даниэлю. Томная нега уступала место неистовой страсти, теснившей ее грудь. Ей хотелось отдаться ему без остатка. В начале их совместной жизни эти излияния супружеской ласки заставали Даниэля врасплох, однако он быстро и безошибочно научился узнавать ту едва сдерживаемую животную страсть в глазах жены, которая после длительной разлуки океанской волной обрушивалась на него.

Примечания

2

Буквально: «сын шлюхи», сукин сын (галис.).