Случайный лес

Fum Fum (2024)

Что же интересного в этом мире? В нем есть ужасные ведьмы, загадочные волшебные механизмы под названием волшебнизмы, и, что гораздо более поразительно, нет инфляции! Вам этого недостаточно? Тогда предлагаем посетить традиционную гаражную распродажу перед концом света. Вы будете приятно удивлены размером скидки, которую можно выторговать за час до последней ночи.

Непревзойденный мастер Дэйен

После случившегося в доме ведьмы на Эйдене поставили крест. В буквальном смысле. На всех его белых рубах нарисовали огромные красные кресты, и мальчик стал похож на живую мишень среди толпы одинаковых, бритых на лысо, безбровых мальчишек. А если ставят мишень, то где-то рядом должен быть охотник. Но его не было. Магистр исчез сразу же, как они вернулись от ведьмы. Вместо себя он оставил сторожевого пса.

Мастер-надзиратель следовал за Эйденом, как привязанный: всегда в нескольких метрах, но в пределах злобного взгляда. Через несколько дней таких взглядов у Эйдена зачесалась спина, будто по ней ползали насекомые. Он несколько раз бил себя по лопатке, пытаясь прихлопнуть надоедливых паразитов, но вскоре пришел к выводу, что это молчаливые проклятья надзирателя пробирались сквозь ткань одежды и раздражали кожу до зуда.

А в темноте Эйден сиял. Видимо, крест на его груди был нарисован смесью краски и звёздной пыли. Таким образом мальчик собирал в мастерской все взгляды, куда бы он ни пошел, и на шалости у него не было ни единого шанса. Он даже не мог пойти к Вигго расспросить о его душе Бобо без кого-то из мастеров на хвосте.

— Что вы делаете? — спросил Эйден у двух рабочих, которые заделывали пролом в стене.

Эйден шел на завтрак привычной дорогой. Из детской спальни по лестнице вниз на второй этаж, переход через огромный арочный зал, стены которого рассказывали историю мастерской через ряды картин и слои штукатурки, которые выглядывали друг из-под друга в местах, где время особенно зло било веками по старому зданию. Потом пол делал ступеньки, уходя вверх на полметра, и начинались учебные классы: однотипные узкие двери, скругленные к верху, одна из которых разворачивала путь под прямым углом и снова уводила вверх на один этаж. Длинный коридор вдоль восточного крыла мастерской, еще одна лестница к основанию здания и до столовой рукой подать — пролом в стене с обрызганными краями из обломанных кирпичей, тропинка сквозь палисадник и все.

Только пролома в стене на месте не оказалось. Теперь это была небольшая дыра, и та стремительно исчезала под кирпичами, которые двое мужчин ловко втискивали в пространство между Эйденом и столовой.

— Зачем вы это делаете? — повторил свой вопрос Эйден. — Как мне теперь попасть в столовую?

— Обойди, — ответил один из мужчин, закладывая последний кирпич во вновь целую стену. — Не мешай, не видишь, идут ремонтные работы?

Эйден хотел начать спор, но его шанс на успех был наглухо замурован в стене — спорь, не спорь, но проход к столовой исчез. Мальчик фыркнул, случайно запнулся об банку с краской, которая покатилась по полу, разбрызгивая в разные стороны красные пятна и брань работников, и со всех ног бросился наутек

— Ах, ты мелкий… — конец фразы мужчины остался за поворотом, который Эйден проскочил за два вдоха.

Кратчайший обходный путь нашелся довольно быстро, таблички на стенах заботливо подсказывали направления грубыми угрозами и ехидными замечаниями. Одна из табличек имела форму треугольного указателя и гласила «Лестница расплаты», за ней прямо на стене кто-то углем написал «Пещера белого шума», а после ржавым гвоздем был прибит пожелтевший листок бумаги, чьи края заворачивались к центру и съедали последнюю букву в слове «Столовая».

Эйден догадывался, что на лестнице «расплаты» придется рассчитаться за каждый лишний килограмм и прожитый год. Мастера ненавидели лестницы, поэтому градация отвращения к ним шла от «Лестницы влюбленного», на которой лишь слегка сбивалось дыхание, до «Ведьминой барахолки», где уже после трех тяжелых пролетов на стенах появлялись объявления о скупке душ за бесценок. По крутости и высоте «Лестница расплаты» должна была быть где-то посередине. Эйден уже находился на первом этаже, поэтому к столовой можно было найти дорогу вообще без лестниц, но мальчик был юн, и энергии в нем было намного больше, чем веса, чего нельзя было сказать о мастере-надзирателе, который как раз появился из-за угла. Поэтому Эйден решил последовать указателям и вернуть гравитации пару чужих долгов.

«Лестница расплаты» вилась спиралью вокруг тонкой колонны. Короткие ступеньки не попадали в такт шага, из-за чего ходьба превращалась в борьбу с собственным телом: нога сама по себе поднималась выше одной ступеньки, но не дотягивала до высоты двух. Эйден словно прыгал по кочкам, то тяжело падая вниз, то запинаясь о каменную преграду. Дыхание мальчика сбилось, ступни болели, а голова закружилась от поворотов в одном направлении. На лестнице не было окон, но по ощущениям Эйден поднялся гораздо выше последнего этажа мастерской, прежде чем перед ним появилась дверь.

За дверью было светло. Настолько светло, что невозможно было ничего разглядеть. Свет шел сразу со всех сторон, словно Эйден упал и продолжал падать в небо, в самое сердце звездной бури. Не было тени, чтобы понять, что Эйден стоит на полу, а не висит вверх ногами. Не было стен, чтобы убедиться, что мальчик все еще в здании мастерской. Голова Эйдена закружилась, и это было пугающее ощущение, когда вокруг нет ничего, что могло бы вращаться, но сознание мальчика заволокло в воронку. Свет обманул и запутал все чувства Эйдена, отчего тошнота подступила к горлу.

Эйден развернулся и попытался открыть дверь, ведущую обратно на лестницу. Ручки не оказалось. Дверь мягко скользнула в проем и исчезла. Нет, не исчезла. Просто свет снова обманул Эйдена. Дверь была на месте, но она слилась со слепящей пустотой вокруг. Эйден облизнул пересохшие губы и осознал, что его дыхание вырывалось из груди частыми тяжелыми выдохами, которые изо всех своих сил подгоняло сердце.

Паника набросилась на Эйдена со спины, он резко обернулся, но сзади ничего не было. От этого стало еще страшнее. Так не бывает. Всегда есть что-то. Даже в темноте. Его просто не видно, но оно там. А здесь было так светло, что спрятаться было негде. Все исчезло.

Эйден попытался просунуть пальцы в тонкую щель между дверью и косяком, но они соскользнули. Сразу несколько ногтей изогнулись и надломились. От боли Эйден обезумел сильнее и стал раздирать дверь голыми руками, пытаясь содрать с нее ужасный слепящий свет. Дверь оказалась прочнее.

Эйден не знал, сколько времени он провел, сражаясь с собственной паникой, но в какой-то момент он просто сполз на пол и закрыл глаза руками. Стало немного легче. Свет все еще пробивался сквозь закрытые веки, но ощущение, что мальчик тонет и задыхается, исчезло. Зато появился гул.

Низкое монотонное металлическое гудение. Очень тихое. Почти сливающееся с тишиной. Эйден даже его не расслышал, он почувствовал его костями собственного черепа, которые вибрировали в такт гулу и передавали дрожь сознанию мальчика. Именно эта дрожь вызвала панику. Она не давала сосредоточиться. Каждая мысль в его голове словно бы попадала во что-то вязкое и зыбучее и начинала вибрировать, от чего все ясные образы в его голове давали трещины и рассыпались в смятении.

Эйден зажал ладонями уши, но мальчику казалось, что жуткий гул все равно просачивается между пальцами прямо в кости. Через некоторое время Эйден привык, как можно привыкнуть к крошкам в кровати, когда тело колет и чешется, но сон слишком тяжелый, чтобы встать и сменить постель.

Мальчик открыл глаза и осмотрелся. Все осталось таким же, смотреть было некуда, но паника отступила и осталась лишь ощущением чужого присутствия. Будто кто-то невидимый шепотом предвещал Эйдену что-то страшное. Мальчик зло потряс головой и попытался за один выдох выпустить лишние мысли из головы. Теперь, когда он забился в угол всем телом, стало ясно, что он находился в обычной комнате: под ним был пол, а спину подпирала твердая стена. Все остальное было его фантазией, которая перепугалась от яркого света и странного гула.

Эйден встал и на ощупь пошел вдоль стены. Гладкая поверхность скользила прохладой под пальцами и вскоре загнулась в угол. Бредя вдоль стены, мальчик осознал, что гул здесь намного сильнее, он даже начал различать отдельные слова в общем монотонном шипении. И чем дальше он шел, тем отчетливее понимал шепот. Что-то звало его, точнее, обещало поймать. Мальчик отскочил от стены и побежал по центру комнаты, которая оказалась длинным коридором.

— Шшшшшэйдееееен, — преследовал мальчика шепот.

Гул был низким, и раздавался со всех сторон, но шепот Эйден слышал только из-за спины. Казалось, он его даже чувствовал чужим теплым дыханием в шею.

— Шшшшэйден, осставайссся, оберниссссь.

Эйден обернулся. Ничего. Только свет. Такой яркий, что он будто пульсировал. Эйден крепко зажмурился, зажал уши руками и помчался еще быстрее. Вперед и вперед, насколько хватало сил.

— Шшшэээйден, — уши мальчика были плотно закрыты, но его собственные мысли уцепились за жуткий шепот мертвой хваткой, и сами продолжали звать его по имени.

Внезапно перед Эйденом возникла тень. Свет был так ярок, что даже сквозь сомкнутые веки мальчик различил черное пятно на своем пути. Эйден открыл глаза и резко остановился. В нескольких шагах от него кто-то стоял. От яркого света, бега и игры в жмурки с жутким шепотом перед глазами рябило. Темный силуэт принадлежал человеку, но он растекался в пространстве, и его внешность ускользала от Эйдена, словно этот человек был под толщей воды, по поверхности которой бежали волны.

Впрочем, иллюзия быстро рассеялась. Эйден моргнул, взгляд его сфокусировался, а неясный силуэт собрался в образ высокой болванки. Болванка протягивала к мальчику руку, рот ее был открыт в немом крике, хотя вернее было сказать, что крик был нарисован на ее лице — черный вытянутый вверх овал вместо губ. Гладкую голову, наклоненную к мальчику, венчала корона из тонких металлических веточек, сплетенных в сложный узор, в котором поблескивали стеклянные капельки.

— Обернисссььь — прошептала комната.

Эйден вздрогнул, отскочил вбок и со всех ног бросился вперед. За болванкой мальчик увидел открытую дверь. Черный провал посреди слепящей пустоты. Время сжалось до одного мига, в который Эйден успел выскочить из проклятой комнаты, промчаться по лестнице и очутиться в столовой.

Как только Эйден оказался в большой людной комнате, все его страхи вмиг испарились. В столовой было светло, но это был свет звездной пыли, он проникал в комнату через окна и равномерно растекался в пространстве. Свет не пытался подменить собой стены или причинить боль глазам. Редкие голоса и звон посуды сливались в общий неразборчивый гул, но в нем не было единого ритма, от которого кровь застывала в жилах. Все было как обычно. Эйден ощущал себя так, будто он очнулся от страшного сна, и не мог даже вспомнить, что его напугало.

— Эйден! — Кассия звала мальчика и махала ему рукой, приглашая присоединиться к ней за столом. — Иди сюда! Я заняла тебе место.

Эйден не разговаривал с Кассией с тех пор, как вернулся от ведьмы. Конечно, он догадался, что в тот раз именно Кассия привела мастеров ему на подмогу, но мальчик обиделся на нее еще до этого озарения, а потом, чтобы сохранить лицо, решил продолжить молчать. Они были знакомы очень давно, и память у девочки была лучше, поэтому Эйден позволил Кассии самой додумать причину его обиды — если хорошо поискать, какой-нибудь грешок обязательно вспомнится. Но болванки за последнее время уж совсем распоясались, а Кассия была единственным другом Эйдена, с которым можно было это обсудить, поэтому мальчик решил дать девочке шанс наладить с ним отношения.

У мастеров была поговорка: не вступай в спор с желанием победить и не садись голодным за стол. Смысла в ней было не больше, чем в сепараторе в руках Эйдена. Мальчик мог сочинить таких поговорок на целую книгу за время, которое ему требовалось, чтобы дойти до Кассии: не ложись в кровать, если хочется спать, не ходи к врачу, если гниет нога. Но мастера относились к этому завету крайне серьезно и видели в нем, чуть ли не главное правило в жизни: обжорство считалось страшным грехом. Поэтому ели часто, маленькими порциями и очень невкусно.

Для простых людей мастера были чудотворцами, которые могли сотворить из воздуха все, что угодно. Да и сами мастера в это верили, поэтому что-то такое банальное, как прием пищи, считалось постыдным. Разве может быть нужна еда существам, которые в своем совершенстве оставили мирские заботы далеко позади? Как говорится: мастерам не нужны уборные. Поэтому столовые прятали в самые укромные уголки, ели быстро и молча, словно все вместе воровали капусту на чужом огороде: каждый знал соседа в лицо, но и под страхом смерти бы не признался, что водит такие порочащие доброе имя знакомства.

Смотреть в столовой было особо не на что. Это была просторная комната без излишеств: деревянные столы да жесткие лавки. Мастера сидели отдельно от детей, но ели все одинаково: пресная каша на завтрак, безвкусный бульон на обед, что-то чёрствое и неопределённое — вечером. Единственной радостью была среда — в честь пережитого вторника на обед подавали сдобные булки или сладкий пирог. Вот и весь рацион на всю жизнь.

Только, когда Эйден подошел к столу, за которым сидела Кассия, он на миг подумал, что все-таки действительно спит, и картина перед ним лишь продолжение чудаковатого сна с белой комнатой. Вместо склизкой каши перед ним стояли тарелки с яблочным пирогом и творожной запеканкой.

— Пирог? — от удивления Эйден забыл, что Кассия должна была заговорить с ним первой. — Откуда взялся яблочный пирог на завтрак?

— Папа, то есть, магистр сказал, что сегодня мы отмечаем праздник в честь какого-то великого мастера. Он спросил у меня, что мы любим больше всего, и сказал, что три дня нас будут кормить только этим.

— Серьезно? Несколько дней мы будем есть пироги на завтрак?

— Да, — Кассия радостно кивнула и подвинула к Эйдену свой пирог, — хочешь взять мой кусок? Бери!

Эйден очень хотел, поэтому он отрицательно мотнул головой и отвернулся. Он называл это стратегической хитростью — Кассию уже переполняло чувство вины, нужно было только добавить капельку самопожертвования, и вместо одного куска Эйден будет получать все пироги на протяжении года.

— Касси, что ты знаешь о болванках? — спросил он девочку, разламывая свой пирог ложкой.

— Если ты о Хорхе с его дружками, то тут и знать нечего, с первого взгляда видно, какие они болваны, — Кассия хмыкнула и начала есть запеканку, к пирогу, как и ожидал Эйден, она не притронулась.

— Не о болванах, а о болванках!

— А разве есть разница? — удивилась девочка.

— Конечно! — Эйден не знал, что почувствовал от того, что в мире нашлось что-то, что он должен был объяснять Кассии. — Это совсем разные слова, болваны — это болваны, — мальчик махнул рукой в сторону стола, за которым сидели Хорхе и его друзья. — А болванки — это… — оказалось, что Эйден сам не знал, что это такое. До начала разговора он ясно осознавал, что из себя представляют болванки, но стоило ему раскрыть рот, как все мысли куда-то исчезли. — Это… в общем, они совсем не глупые.

— Это по тому, что они девчонки, — ответила Кассия, — девчонки всегда умнее глупых мальчишек, — сказав это, она вдруг осеклась, искоса глянула на Эйдена, видимо, поняв, что он тоже мальчишка, и подвинула свой пирог поближе к нему.

Эйден тяжело вздохнул и начал есть кусок пирог Киссии. Разговор не клеился, а ведь он целых три дня представлял, как расскажет подруге о душе Бобо. Он заранее смаковал удивление и восхищение на лице девочки, и даже заготовил ехидную фразу по поводу того, что Кассия сама виновата, что все пропустила и сбежала перед началом самого интересного. А теперь получалось, что ему и похвастаться нечем.

— Прошу минуту внимания! — Эйден поднял голову и увидел, что в центре столовой стоит магистр. — Приношу свои извинения, что отвлекаю, но у меня есть важное объявление! — Мальчик не видел магистра несколько дней, и за это время мужчина, кажется, похудел и осунулся от усталости. — Как вам всем должно быть известно, сегодня мы начинаем отмечать праздник в честь Непревзойденного мастера Дэйена!

Судя по удивленным лицам, всем это известно не было. Но раз молчали тоже все, то любой, кто задал бы вопрос, выглядел бы невеждой.

— Я лишь хотел вам напомнить, — продолжил магистр, — что, по завету Непревзойденного мастера, все ученики на три дня освобождаются от работы в поле и уроков! — в столовой поднялся гул. Все присутствующие молчали, разинув рты, но, по всей видимости, они так усердно и громко думали, что их мысли загрохотали в воздухе. — Поэтому сейчас для учеников состоится последний урок на этой неделе, а после я жду вас всех в главном зале для торжественного начала праздника!

***

Мастер-истории был пожилым мужчиной, которого время согнуло, практически, пополам, а, чтобы он, наверняка, не смог выпрямиться, к собственным годам, лежавшим на его спине, оно добавило воспоминания о жизнях всех мастеров и королей в мире. Мужчина напоминал Эйдену древнее дерево: кожа его загрубела, словно с каждым годом она обрастала очередным слоем, а с головы облетели почти все волосы. Движения мужчины были медленными, с легкой дрожью, и, когда он поднимал трясущуюся руку к носу, чтобы поправить очки, Эйдену представлялось, что он слышит треск гнущейся сухой ветки.

Мастер-истории оторвался от реальности и потерялся в прошлом много лет назад, он попросту перестал замечать, что происходило вокруг. По обыкновению он сидел на стуле в самом темном углу кабинета, смотрел слезящимися глазами поверх очков куда-то в потолок и повторял заученные дела давно минувших дней. А по классу разносился шелест, будто перешептывалась целая роща молодых кленов, чьи листья колыхались на ветру. Это ученики обсуждали свои дела, по юности наивно полагая, что куриный бульон на обед гораздо важнее чьей-то смерти, бесспорно героической и трагической, но такой же старой, как булочка, которую подавали к пресловутому супу.

Сегодня обед был потеснен в списке самых обсуждаемых тем, ведь умы и языки детей были заняты Непревзойденным мастером Дэйеном. Это была настолько животрепещущая тема, что каким-то образом ей удалось разжечь жизнь даже в мастере-истории. Мужчина вошел в класс, хмуро оглядел детей и прошел к окну. Со спины его озарял дневной свет, в руках он держал листок бумаги, а выражение его лица было столь суровым и решительным, что сразу становилось понятно: этот человек собирается совершить что-то невыполнимое, и, возможно, зайти так далеко, что начать утро с пробежки.

— Сегодня я расскажу вам о приключениях и великих подвигах Непревзойдённого мастера Дэйена, — начал читать с листочка мастер-истории. После каждого слова мужчина поджимал губы и тяжело сглатывал, казалось, он всеми силами пытался проглотить слова, которые вырывались изо рта против его воли. — Непревзойденный мастер Дэйен был рожден до первого короля, до первого утра, в ночь, до которой ничего на свете не существовало.

— Мастер-учитель, можно задать вопрос? — не выдержала Кассия. Она уже давно тянула руку, но мастер-учитель сражался с текстом, который никак ему не поддавался без заиканий и фырканий, поэтому мужчина не замечал девочку. — Почему Вы рассказываете нам о Непревзойденном мастере Дэйене только сейчас? Ведь мы же уже дошли до тринадцатого короля, а Непревзойденный мастер жил еще до первого короля.

Тринадцатый король был у Кассии самым любимым, потому что среди множества королей он был единственной женщиной. Тринадцатый король родился наследной принцессой и должен был найти себе достойного мужа, который бы занял корону, но тринадцатый был с этим категорически не согласен. Он был умной, храброй, благородной духом девочкой, которая мечтала помогать своему народу, а по опыту общения с младшими братьями, она быстро сообразила, что от мальчишек проку в таком важном деле крайне мало. Им нельзя было поручить ничего без того, чтобы дело не кончилось дракой, поэтому большую часть своей жизни они проводили в углу. А управлять целой страной из маленького угла было бы совсем не сподручно, и ничего хорошего из такой затеи получиться не могло.

Поэтому, когда тринадцатый подрос, и настало время искать себе жениха, он объявил, что замуж выходить отказывается. Министры и советники пришли от этого в ужас, и начали умолять тринадцатого изменить решение, ведь королевств без королей не бывает, это все равно, что указ без подписи. Тогда тринадцатый заявил, что в таком случае, она сама станет королем. «Но как же быть с королевой? — спросили чиновники. — Ведь королевство без королевы — это как указ с подписью, но без народа, который его исполнит». И на этот вопрос у тринадцатого был ответ, ведь он был умной и ответственной девочкой, а не каким-то бестолковым мальчишкой. Тринадцатый был королем, но одновременно с этим он был прекрасной девушкой, поэтому ничто не мешало ему стать самом себе и королем, и королевой. На том и сошлись, возразить чиновникам было нечего, они и так по полдня проводили в углу, а за одновременные споры с королем и королевой и вовсе можно было угодить коленями на горох.

Конец ознакомительного фрагмента.