Пашня. Альманах. Выпуск 3

Creative Writing School

В третий выпуск Альманаха «Пашня» включены лучшие работы участников Литературных мастерских Creative Writing School за год с июня 2017 по июль 2018 года. В сборник вошли тексты из двух десятков мастерских, как очных, так и в онлайн формате, как для тех, кто делает первые шаги в литературном творчестве, так и тех, кто уже имеет некоторый опыт, но хотел бы продолжить под руководством признанных мастеров совершенствоваться в этом сложном, но увлекательном занятии. Книга содержит нецензурную брань.

Юлия Лисицына

Билет до Риги

Поезд из Санкт-Петербурга пришел в Ригу точно по расписанию: в половине девятого утра.

Сперва раздался гудок — как всегда, неожиданный и резкий. Сопротивляясь, заскрежетали тормозные колодки, и, плавно подкатив к перрону, поезд со свистом выпустил воздух, а потом и пассажиров, среди которых был Владимир Ильич — приятной наружности джентльмен лет семидесяти. В Санкт-Петербурге никто бы не подумал назвать Владимира Ильича джентльменом, но сам он о себе мыслил именно так и старался всем поведением и видом соответствовать. Вот и сейчас он стоял на перроне прямой и поджарый, в твидовом темно-синем пальто, с изящно повязанным шарфом, уже совсем седой. Казалось, он не обращал внимания на дождь, от которого почти не спасала узкая крыша перрона. Одной рукой он держался за чемодан, другой — пытался достать из карманов пальто перчатки. Рука предательски дрожала — то ли зябкость октябрьского утра, то ли волнение, которое овладевает даже заядлыми путешественниками в первые минуты приезда, — поди разбери. Под металлическим сиденьем, возле которого Владимир Ильич поставил чемодан, от назойливого октябрьского дождя прятался нахохлившийся воробей.

— Боишься вылезать, дружок? — вслух произнес Владимир Ильич. — Прям как я. Но не стоять же тут вечно?

Он взял чемодан и направился к переходу. Прошел по холодным кафельным коридорам вокзала мимо киосков с журналами, увидел закуток с банкоматами, но деньги снять не решился — слишком людно. Удивился, заметив среди суеты и неряшливости вокзала фирменный магазинчик «Дзинтарс» — когда-то их духи считались настоящей роскошью, а магазин был в центре города. Перед выходом Владимир Ильич замялся, но отступать было поздно. Он увидел, как его рука в коричневой тугой перчатке толкнула дверь, и Владимир Ильич оказался на улице.

— Привет, давно не виделись, — сказал он снова вслух и огляделся по сторонам. А потом, раскрыв зонт, добавил: — Да ты, Рига, похорошела.

Рига улыбнулась ему во всю ширину трамвайных рельсов, подмигнула десятками вывесок, подбодрила звонким гудком мопеда и брызнула в лицо косым дождем — мол, старые знакомые, нам можно.

«Не бояться мне тебя, значит?» — подумал Владимир Ильич и впервые за всю дорогу улыбнулся. Он подхватил чемодан и зашагал к старому городу.

***

Владимир Ильич не был в Риге больше сорока лет. Если точно — сорок два с половиной года. Тогда, в мае семьдесят первого, он приехал сюда на научную конференцию, а потом как отрезало. Не раз звали латвийские коллеги, жена Саша первое время часто просила свозить ее на рижское взморье, тем более возможности были. Но Владимир Ильич твердо стоял на своем.

— Куда угодно, Саша, только не в Ригу, — говорил он спокойно, буднично, но был непреклонен, и в голосе его, глухом, с легкой хрипотцой, слышалось раз и навсегда принятое решение. Он никогда ничего не объяснял, но жена Саша интуитивно понимала: не нужно выпытывать.

«Бог с ней, с Ригой», — думала Саша и, взяв дочку Нюту, летела в Болгарию на Золотые пески.

Саша умерла в прошлом году — ушла резко, не дав подготовиться. Нюта с мужем давно и, кажется, счастливо жили в Канаде, возвращаться не думали, и после смерти жены Владимир Ильич остался один в просторной квартире на Кирочной улице, в доме с большими арками и бородатыми атлантами по фасаду. Каждое утро Владимир Ильич аккуратно застилал постель, выносил мусор и шел куда глаза глядят, непременно заворачивая на обратном пути в магазин за свежим хлебом. Соседи уважали Владимира Ильича и искренне им восхищались: следит за собой, одет с иголочки, гуляет в любую погоду. Сам Владимир Ильич за сорок два года тоже научился думать про себя правильно и хорошо, но после смерти жены привычный навык стал давать сбой. То, что однажды мощным волевым усилием Владимир Ильич сузил в своем сознании до размера точки и поместил в кощеевом сундуке, ожило и стало разрастаться. Когда это нечто заслонило целиком выверенную до мелочей, словно по инструкции собранную жизнь, он пошел на вокзал и купил билет до Риги.

***

Владимир Ильич остановился в небольшом отеле прямо у Домского собора. Не стал разбирать чемодан, прихватил зонт и вышел на улицу. Старый город был будто прежний, только ярче и объемнее. Он, казалось, дышал, в воздухе приятно пахло смородиной и корицей. Рестораны, бары, магазины, уличные ярмарки и современные скульптуры, которых сорок лет назад не было и в помине, попытались было сбить Владимира Ильича с толку, но безуспешно. Главное — и Владимир Ильич почувствовал это сразу, как укол, мгновенно принесший облегчение, — главное осталось без изменений: брусчатка, собор и время, тягучее, словно рижский бальзам. На углу одного из домов Владимир Ильич углядел большие песочные часы — удачную придумку молодых архитекторов. Песок в них застыл, намекая, что время в Риге остановилось.

«Что ж, за этим я сюда приехал, — подумал Владимир Ильич. — За временем, которое застыло где-то здесь, которое я замуровал в этих стенах, вбил в брусчатку, вылил в холодную Даугаву». Он рассеянно присел на мокрую скамейку — элегантный седой джентльмен под большим черным зонтом, — и начал вспоминать ту короткую поездку весной семьдесят первого, которая, будто скоба на старом рижском доме, все эти годы крепко держала его за душу.

***

Его звали Янис. Молодой, чуть за двадцать, он достался группе, к которой на время командировки был прикреплен Владимир Ильич, по ошибке. Кто-то спутал графики экскурсоводов, и вместо опытного гида Мирты Эдгаровны, двадцать лет водившей экскурсии по улочкам Риги и сточившей о булыжники мостовой все живые слова, товарищам Владимира Ильича выделили недавнего выпускника истфака МГУ.

Увидев, как улыбается Янис, как играют на его щеках ямочки, девушки притихли и засмущались, а старшие коллеги Владимира Ильича сразу, без объяснений, прониклись к молодому гиду симпатией. Янис водил их по известному маршруту, но не говорил привычных общих фраз, не повторял за другими экскурсоводами заезженные шутки. Неторопливо, негромко, но так, что всем было слышно, он рассказывал истории, и старый город постепенно оживал и набирал краски. Монахи, рыцари, горожане выходили под присмотром Яниса на средневековые улицы Риги. Дамы в пышных кринолиновых платьях долго раскланивались друг с другом, решая, кому же вернуться в начало узкого переулка и уступить дорогу: вдвоем было не разойтись. Всадник скакал куда-то к реке, держа копье наперевес, а в окне дома, где жил палач, стояла в кувшине красная роза: знак, что скоро у горожан будет развлечение, а у палача — работа.

Владимир Ильич, тогдашний Володя, слушал Яниса чутко и внимательно и все смотрел, как двигаются его губы, как появляется и исчезает складка на лбу. В какой-то момент все происходящее показалось Володе наваждением, вздором — и этот оживший средневековый город, и молодой мужчина, и его рот.

«Чертовщина какая-то», — подумал советский человек Владимир и посмотрел на Катю, свою сослуживицу.

После экскурсии Володины коллеги пошли в кафе, а он вернулся в номер и рано лег спать — голова разболелась.

На следующий день перспективный советский ученый Владимир (как вас по батюшке?) Ильич выступал с докладом. Вопросы, дискуссия, аплодисменты, предложения сотрудничать, и как-то вчерашний морок отступил, задышалось легче, свободнее. Вечером, чтобы подумать в спокойной обстановке и разложить все услышанное на конференции по полочкам, Володя пошел на органный концерт в Домский собор — в Риге советскому человеку было можно. Бах, Гендель, Камиль Сен-Санс, желтая программка в руках, головы, лица… И вдруг этот рот и складка на лбу — Янис сидел сбоку от Володи на деревянной скамье ближе к алтарю и слушал, как то наполняется, то словно сдувается орган, гудит, бьется, и дрожит, и обрывается.

Владимир Ильич — элегантный старик на мокрой скамейке — скривился, ссутулился под своим большим зонтом. На миг он приподнялся, будто решил встать, но снова сел и остался сидеть неподвижно, невзирая на дождь и ветер с реки.

***

Когда концерт закончился, Володя подошел к Янису. Ничего не сказал, только руки убрал в карманы, чтобы не тряслись. Молча они дошагали до квартиры, где жил Янис. Не включая свет, вымыли руки, и все случилось и закончилось так быстро, что Володя, казалось, задохнулся и умер, а потом зачем-то вернулся — сначала в квартиру Яниса, потом в Ригу, затем в Ленинград. Сразу по возвращении он сделал предложение бывшей однокурснице Саше, и уже через год у них была Нюта, «Жигули» и доставшаяся от Сашиных родителей квартира в доме с атлантами на Кирочной улице.

Сорок два с половиной года Владимир Ильич запрещал себе вспоминать. Он замуровал в памяти тот рот и складку на лбу, он сжал до точки один-единственный майский день, а потом Саша умерла, хватка, с которой он защищал их общую жизнь, ослабла, и точка стала расти, расплываться у него на глазах и на петербургских улицах и привела его, наконец, сюда, на мокрую деревянную скамейку, где справа собор, а позади одиночество. И он теперь старик.

Дождь шел в Риге уже четыре дня, без перерыва на завтрак или сон. Туристы прятались в музеях, грелись в барах и торговых центрах. Владимиру Ильичу дождь не мешал, он открывал свой большой зонт, потуже завязывал шарф и шел гулять. Обратный билет до Санкт-Петербурга он сдал — нужно было получше узнать Ригу. И себя, пока еще есть время.