Лучший друг

Ян Жнівень, 2021

Куда идти, когда все пути смертельно опасны? Куда идти, когда на горизонте лишь перспектива лишиться всего? «Туда, именно туда!» – ответил бы прожженный авантюрист. Братья Постулатовы далеко не авантюристы, как и их подруга. Но в условиях отчаяния и безнадежности не всегда получается думать головой. Полное опасностей фантастическое путешествие по страницам истории послевоенной Беларуси будущего, населенной тварями всех мастей, заставит их окунуться в жестокий мир, не дающий права на ошибку. Останется только главный вопрос: ради чего стоило отправляться в это путешествие? Содержит нецензурную брань.

Часть 2

РАСКРЫВАЮЩИЕСЯ БУТОНЫ

Глава 1

Пригород

I

— Снова бессонная ночь? — к стойке бара подошел парень лет двадцати. Все его тело опутывала паутина наколок и татуировок. Обритая голова со временем начала зарастать светло-желтыми волосами, убивая прежний грубый образ Вани.

— Да нет, работа. Не более, — Женя поднял усталые глаза на Ваню и улыбнулся своей постоянно печальной улыбкой так, словно видел его не впервые за долгое время, а в очередную трудную ночь рабочей недели. Последние три года прошли незаметно для него.

— Вижу, что устал. Давай, выходи из-за стойки, — он нежно, по-братски, взял его за плечо. — Два часа никого нет, а смена кончается через три. Никто не придет, а мы поговорим. Давно же не виделись, — тут он слабо толкнул его в грудь и улыбнулся кривыми, потемневшими зубами. У Жени на душе стало так тоскливо от вида старого друга, что он чуть не расплакался.

— А если Федорыч придет? — выдавил он, виновато опустив взгляд.

— Это управляющий который? И он-то для тебя причина не провести время со старым корешем? — задорно спросил Ваня.

— А ведь правда, чего это я, — Женя усмехнулся и принялся переворачивать стаканы, мысленно коря себя за такую глупость, которая, как он думал, могла ранить старого друга до глубины души.

— Ну, что с тебя взять. Погнали.

На улице была кромешная тьма. Город, ранее звавший себя Клецк, утратил презентабельность уже давно, еще даже до войны, которая затронула почти всю страну и так или иначе оставила свой разрушительный след. Жилы города, монорельсы, попадали, пробив крыши домов. Они были хорошими ориентирами для координации в бывшей столице заводов. Трубы тех самых заводов треснули и обвалились, на стенах старых домов из-за глубоко въевшейся копоти почти невозможно было различить старую краску, а дороги тут и там были вздутые, перекрытые жалкими деревянными поддонами и дощечками, чтобы ходить и жить в этих руинах можно было хотя бы на минимальном, так необходимом человеку уровне. Засунув руки в карманы длинной черной куртки и вставив в зубы косяк с дурман-травой, Женя шагал рядом с другом, держа путь в самые отдаленные уголки города.

Ваня был невозмутим. Отсидев с семнадцати до двадцати лет в необычной тюрьме нового города А, справив там совершеннолетие и проведя одни из лучших лет юности там, в этом грязном, полном отчаявшихся и жестоких людей месте, этот парень совсем не походил на жестокого бандита, осмелившегося покуситься на президента. Его лицо было добродушным, губы и кожа здоровыми, а взгляд ясным.

— Наверное, можно быть спокойными. Если бы не размеры города, ценность каждого человека в нем, ты бы загремел на пожизненное, а еще какую-то сотню лет назад тебя бы расстреляли, — говорил Женя, смотря на жалкий вид друга, и в душе его рвало на части от обиды на него и на себя. — Видимо, на тебя возлагают еще надежды — сделай все, чтобы их оправдать.

— Пошел он к черту! — рыкнул Ваня, вдруг смыв с лица прежнее спокойное выражение. — Наверное, и так. Однако я сделал то, что должен был сделать, и теперь не собираюсь кланяться в лапы ему! В конце концов, кому в голову приходит делать кота президентом? Этот ублюдок, будь он хоть трижды прав, не имел права такого делать, — негодовал Ваня и курил, еле держа себя в руках.

— А я считаю, ты слишком к нему радикален, — сказал Женя и осекся, снова почувствовав, что сказал совсем не то, что должен был. И пусть это было так; было жестоко по отношению к другу, потерявшему брата по вине Рея, но Женя чувствовал нутром, что Рей делал это из лучших побуждений. Это было трудно признать, и Женя понимал, что Ваня это никогда не признает, но ему лишь оставалось сочувствовать ему и всеми силами помочь выбиться в люди их жалкой и призрачной иерархии новообразовавшейся «страны».

Путь в дом Вани был спокойный и неконфликтный. Что странно, но сам дом отличался от дороги, ведущей к нему, своей мрачной, сырой, словно заживо гниющей атмосферой, в которой витал запах отчаяния. Это не был поэтический оборот. Заходя в дом, Женя ясно чувствовал незнакомый и противный ему запах, но явно и четко понимал его природу — человеческое отчаяние. В желто-серых полутонах, кривое здание, которое выделяли безработным и сидевшим людям, тоскливо тонуло фундаментом в помеси из грязи, мочи и гниющих отходов. Женю сильно удручало, что такой талантливый человек, как Ваня, попал в такое место. И ведь проблема только в том, что он, по этическим соображениям, которые они с ним так часто отвергали, был не прав, — думал Женя, аккуратно перешагивая через лежавшего на полу мужика, всего заросшего седыми волосами и с плешью на голове.

Дом был доверху набит сидевшими и безработными людьми, но для себя, за счет его сбережений, доставшихся от мамы и авторитета на нарах, Ваня смог выцыганить отдельное ложе и комнату, в какой-то степени даже цивильно выглядевшую и прибранную специально для прихода одного из немногих «блатных», коим и был Ваня, а в тюрьме города А таких ох как немного.

Привычка создания уютной атмосферы, даже в шалашах, которые они порой сооружали еще в детстве, сохранилась и до сей поры, в этой маленькой, неказистой комнатушке с лампой у стола и грязным подоконником с надписями бывших жильцов. В такой вид ее и привел Ваня по прибытии.

Сев за маленький, изрезанный ножом стол, Женя снова закурил в ожидании чая.

Ваня, за три с половиной года не потерявший хватку, сделал прекрасный чай. Его пристрастие к этому напитку в конце концов и привело Ваню в отряд «Дельта», поэтому Женя ни в коем случае не сомневался в его мастерстве, которое тот точно не пропил чифирем из остатков «Эрл Грея» на зоне.

— Я о чем хотел потолковать-то с тобой, — говорил Ваня, шмыгая обмороженным носом и отводя глаза в сторону, словно пугаясь взгляда с таким состраданием смотрящего на него друга. — Ты же знаешь, что в тюрьме чертова антисанитария? Всякое быдло там, ну вдруг, насосутся друг у друга, — говорил он, сделав особый упор на слово «насосутся», — а ты потом сиди с этой гадостью. А ты все, деваться некуда, — он развел руками.

— Боже, Вано, ты о чем? — спросил Женя, холодея и чувствуя, как по телу бегут мураши.

— Прямо перед выходом есть такой обряд у них — пахана качать расплавленным воском. Немного, там буквально капля, не опасно.

— Чего?

— Ну ты послушай, Жека. Ты послушай! Не перебивай меня, ну что ты! — говорил он с накатывающимися на глаза слезами. — Так вот, эти опущенные качнули мне немного иглой прямо в вену. Ты понимаешь, что это может значить? Ты понимаешь?

По лицу его покатили крупные слезы, медленно стекая по щекам. Женя аж косяк из руки выронил и взял друга за плечо.

— Мне всего двадцать, братан. Двадцать лет, а я уже с этой, этой гадостью.

— Господи, — Женя закрыл рот рукой, готовый закричать от рвущего его на части ужаса. Он увидел отчаявшееся лицо друга, который медленно, но верно превращался на его глазах в заплаканного ребенка, пятью минутами ранее еще невозмутимо и с хорошим настроением смотревшего на него соскучившимися глазами. — Вано, Вано! Кто это был? Что сказали врачи? Когда таблетки?

— Да ни хрена не будет! Сидевшим больше двух лет не дают бесплатную медицину, а у безработных не берут заявления в суд. Я в полной жопе, братан. Меня даже на работу с такой справкой брать не хотят!

— Имена ублюдков-то знаешь? — взмолился Женя, волнуясь так сильно и дрожа всем телом, будто речь шла о нем.

— Конечно… Их звали, черт. Ах, точно, — и он залился слезами вновь. Теперь прежнего Вани, переисполненного энтузиазмом и энергией, и след простыл.

Женя сидел перед другом и нервно стучал пальцем по столешнице в ожидании имен, еле сдерживая слезы, которые, как он думал, обязательно оскорбили бы друга. Он не хотел показывать ему, что надежды у него почти нет, точно зная, как обстоят дела с медициной. В эту секунду он почувствовал, как узи за пазухой стало тяжелее, словно желая продавить небольшую петельку, к которому оно было подвешено. Его длинные черные волосы почти полностью закрыли испуганное лицо и взмокли от пота. Ваня наконец поднял свою бритую голову и сказал…

II

Остановка пахла хуже некуда. Она укрывала под своим навесом исхудалого и хмельного мужичка, который, надув губы, мирно спал, свесив изрезанную морщинами руку и пуская густую, медленно тянущуюся к земле слюну из разящего алкоголем рта. Тусклое табло с расписанием, все закрытое пометом и грязью, показывало, что до их автобуса, который должен увезти их прямо до окраины «золотой ветки», к Площади Ленина, осталась минута, но эта минута висела уже четверть часа. Все трое заскучали и ненароком принялись играть в карты прямо на асфальте, под «грозным» и слепым наблюдением спящего мужичка.

Набитые доверху рюкзаки обеспечили защиту от ветра, а фонарик с тремя запасными наборами батареек послужил хорошим освещением для напряженных партий. Егор из этих игр вывел, что Маша мало того, что плохо играла в дурака, так еще и очень не любила проигрывать, что на его памяти было свойственно всем девушкам. Каждая карточка, которую она брала в руки, не имея возможности отбить, повышала децибелы писка ее возмущения в геометрической прогрессии. В моменты этих припадков она словно забывала обо всем на свете, расчехляя весь свой запас ругательных слов, от которых Лёша только больше заливался смехом. В один момент даже мужичок, уже ковыряющий в синем носу и тихо наблюдавший за игрой, начал посмеиваться над ней, что, правда, больше походило на каркающий кашель.

Район номер сорок семь, в котором жили будущие путники и по совместительству самый зависимый от наркотиков, сжалился над ними и выпустил из-за крон деревьев, скрывающих холм дороги, сорок второй маршрут, неспешно катящийся к ним навстречу. Большой электробус, все так же тускло освещенный, как и все на районе, показался и наконец предстал перед ними. У Егора задрожали коленки, а старший брат начал нервно переминаться с ноги на ногу, но вовремя успел предотвратить этот нездоровый приступ. Все почувствовали, как приободрились и совсем расхотели спать, а сон, между тем, медленно и как-то неестественно подбирался к ним.

Из электробуса выскочила пара молодых девушек, петляющих своими тонкими и укутанными в черные чулки ногами, а также молодой парень, до ужаса раскрасневшийся и напившийся. Он вульгарно расстегнул рубаху и шагал за не самого скромного вида дамочками, втихаря щипая их за задницы и громко горланя, как «будет круто», и что надо «только подождать», при этом прикладывая к губам пальцы и щурясь от удовольствия предвкушения. Егор бросил полный презрения взгляд на хмельное трио и, со смехом узнав в них брата с его подругами, только год назад, вдохнул полной грудью и ступил на лестницу сорок второго электробуса. Лёша последовал его примеру, но остановился. Стоило ноге Егора коснуться ступеньки, как молнии побежали по всему телу, а предвкушение, таящееся в нем уже давно, вылетело наружу, вогнав его в состояние экстаза. Он, чрезвычайно довольный и мягкий, как желе, сел на место для четверых и закрыл глаза, вдыхая запах перегара и пота, который на время привел его в чувство, прервал приятный процесс переосмысления.

Маша зашла за ним в автобус и, сев напротив братьев, начала с тоской смотреть на серые «дамианщины» и горящие окна маленьких домиков, вмиг забыв о позорных проигрышах и помятых картах. Егор понаблюдал за ее взглядом и словил неприятные ощущения от условий, в которых остаются люди, которых они так спешно покидают. В нем вдруг родилась неприятная мысль, что они бросают этих людей, хотя должны были им помочь. И пусть то было не так, однако он еще долго не мог отделаться от этой мысли, все думая, как они жестоки и в то же время решительны: вот так взяли да порвали порочный круг.

Казалось бы, в картине сорок седьмого района совсем нету перспективы, а все, что на ней нарисовано, давно потеряло свою актуальность и красочность; но, слегка присмотревшись, Егор стал замечать, что все вокруг сопоставимо с их двором, схожем во многом с общей обстановкой вокруг. Она давала надежду на изменение: так, он мысленно сжигал чертовы покрышки, в которых сажали цветы и которыми огородили детские площадки, железные горки, которые он также сдал бы на металлолом, заменив на безопасные пластиковые. Взглядом он окрашивал грязно-желтые стены в белый, нежно-розовый и светло-коричневый, цвета бледной бирюзы и пастельные тона, отшлифовывая безвкусный рельеф. Потом он мысленно испещрял эти стены стрит-артом, подобным тому, что он видел у своего дома, красивыми табличками номеров домов, рельефной геометрией выступов и впадин, а также добавлял имитацию кирпича и резного камня. Он, взмахивая погрубевшей от долгой работы над районом рукой, запускал гранатометные очереди из очистителей краски, своими снарядами «разносившие» адреса дилеров в щепки, искореняя культуру наркотиков, что, словно порча, пустила свои корни так глубоко в район и создала какую-то совершенно неправильную романтику.

В мусорку отправлялись все вывески с улиц, которые он заменял на легкие и стильные, реклама располагалась на отдельных билбордах, а не на фасадах зданий. Каждого владельца тега, которого заметила полиция, заставляли бы выплачивать огромный штраф, а бросившего окурок или пачку из-под чипсов — на профилактические работы, где он выдраивал бы каждый кустик, пока, кроме веточек и листиков с корнями и травой, вокруг него ничего не осталось бы. Из-под балконов пропадали разобранные на щепки скамейки, заменявшиеся удобными и стильными беседками, в которых любители свежего воздуха, заранее заплатившие начальнику двора, могли под присмотром охранника, не вмешивающегося в процесс, выпить или покурить, давая прохожим гарантию, что с ними никто не сделает глупости. Кусты, запущенные и раскинувшие свои ветки во все возможные направления, став подобными жутким монстрам сюрреалиста, Егор щепетильно вырезал в форме сферы, кубика, пирамидки или конуса.

Его порывы в архитектуре, которые он выражал еще в своих работах для «GalaxyGuy», зашли так далеко, что он начал воссоздавать стили модерн и классицизм, стараясь их объединить в едином порыве, добавляя нотки лофта, кантри и минимализма, стараясь гармонично расположить весь этот набор, который, казалось бы, не мог быть единым целым. Старые «дамианщины», которыми люди двадцать второго века именовали застройки бывшего диктатора Дамиана, превращались в уютные жилища, брутальные постройки эпохи возрождения и отжившие свое минималистические проекты. Во всем этом он искал возможность как-то украсить жизнь и немного развеять тоску.

Его фантазию прервал электробус, наконец дождавшийся своего водителя, вышедшего покурить и явно особо не заморачивающегося по поводу собственного графика работы. Они начал движение. Лёша поежился на сиденье и, весь на нервах, осмотрелся вокруг. Электробус пуст, а они двинулись в путь. Так вот сорок второй маршрут, подскакивая на кочках и неровностях древней как мир дороги, унес наших героев из печального во всех своих проявлениях сорок седьмого квартала «золотой ветки».

III

Дорога шла в полном безмолвии. Маша, подперев раскрасневшуюся щеку, смотрела в окно, не проявляя никакого интереса к однообразным пейзажам, иногда разбавленным очень уж эпатажным и богато убранными церквями, прозванными в народе «дамианками», по аналогии с довоенной застройкой. Лёша обшаривал рюкзаки, стараясь убедиться в том, что все всё взяли, пока Егор читал дряблую книжонку Пауло Коэльо, читать которую и охоты особой не было.

Порой Егор, как истинный книжный червь, любил читать сомнительные или просто не подходившие ему по жанру книги только из любопытства; благо у него для этого была уйма времени раньше. Так Коэльо стал отдушиной среди книг про судьбу, в которую он, как скептик, верил хоть и с трудом, но к которой порой сам грешным делом обращался с вопросом или догадкой.

— Вы только вдумайтесь, — начал Егор, оглушив как гром тишину будто бы обреченной на молчание поездки. — Читают же люди, вроде, чтобы говорить лучше да узнавать что-то новое, но я, как истинный представитель маргинального общества, ни черта не могу вынести из всего этого. Вроде интересно, а вроде и зачем?

— Ого, — ответила Маша, оторвавшись от окна, — а мне казалось, ты последний, у кого с подобным будут проблемы, — говорила она без особого интереса, скорее, чтобы поддержать его в разговоре.

— Вот это-то и грустно, — отвечал Егор, оставшись в неловком молчании.

— Потому что читать надо классику, а не твое это… Да я вообще промолчу! — с иронией добавил Лёша, оборвав свое наставление. — Мне вообще отказали на журфаке из-за плохого уровня русского для такого университета! Стыдно? Вот и нет, — он попытался улыбнуться и гордо отвел голову в сторону окна, видимо пожалев, что решил помочь брату в начале их краткого диалога с Машей.

Егор, зная, какая это больная тема для старшего брата, предпочел промолчать и скорчить сожалеющую мину. Маша повторила за ним, но на ее милейшем лице это выглядело как насмешка, которую Лёша как-то не так расценил, посмотрев на нее холодным и едким взглядом злой кобры (а это у него выходило неплохо). Неловкое молчание возобновилось, оставшись на такой неприятной ноте.

Преодолев уже половину пути, электробус подскочил на очередном ухабе, который, как оказалось позже, пробил гриб, растущий прямо посередине дороги и разорвавший покров асфальта. Старый водитель с длинной, свисающей до середины груди бородой, ругаясь и причитая, вышел из кабины и начал ругать гриб, который застопорил их.

В старом электробусе что-то щелкнуло, и теперь все трое сидели у обочины, ожидая вместе с бородатым водителем бригаду техников, видимо, где-то задремавших в пути или же, как и он, просто покуривавших перед работой, не особо заботясь о своем графике. Таков был нынешний Менск — прекрасный и пугающий своим повсеместным безразличием.

Старик достал пачку «Огней Сан-Франциско» и закурил, облокотившись на фонарный столб. Старший брат заметил это и прикурил свою, подняв в знак уважения тлеющую сигарету не столь уж и популярной в стране фирмы. Улыбнувшись, старик подошел к ним и сказал громко и с задором:

— Куда в такой поздний час держит путь эта «золотая молодежь»? — сказал он с ярким и сатирическим акцентом на своем речевом обороте, усмехнулся и схватился за бок.

— В отель. Хотим переночевать да прогуляться по окраине — ножки, видите ли, затекли у моих попутчиков, — язвил Лёша, косо поглядывая на Машу с братом.

— Не серчайте, молодежь, но на этой окраине вы только шиш найдете, да голову згубице. На шо эта окраина сдалась-то вам, вроде молодым и задорным, — как бы утверждая ответил старик. — Не серчайте — не сведущ я в этих ваших замашках — нынче все иначе. Не серчайте. Мы вось, в свое время, забирались на огромные арки в центре города и играли дома, в компьютеры. Чули про такие?

— Знаем, — ответил Лёша, явно улавливая нотки какого-то знакомого языка. — Нам, собственно, не досталось детство, обеспеченное компьютерами, вот и развлекаем себя как можем. Что уж там — никому такого детства из наших ровесников не досталось, хоть компьютеры и бывают в специальных клубах. Может, слышали?

Старик громко рассмеялся и прокашлялся, отмахиваясь от дыма тлеющей сигареты. Его прямо распирало от удивления и невероятности происходящего.

— Компьютерные клубы, гришь? — он еще раз рассмеялся, вытерев стекающую слезу. — Не серчайте, господа, — сказал он более почтительно, словно отсутствие компьютеров состарило их. — Черт тебя дери, да во времена даже моей прабабушки эти места считались пережитком прошлого, а теперь, гришь, есть такие, да в них кто ходит? Вот дела творятся!

— А что за арки вы посещали в детстве? — как бы не заметив его насмешки, спросил Лёша, озаботившись таким громким высказыванием, как «огромные арки». — Вы про такие, навроде той, что стоит у узла «золотой ветки»?

— Это, уважаемый, вам еще предстоит узнать, — старик сделал хитрое лицо и улыбнулся сквозь густые черные усы, поросшие сединой. — А! Вось и наши мастаки, черт их дери!

Пока водитель электробуса пошел разбираться с такими же разговорчивыми техниками, Лёша и его друзья всерьез озадачились, думая про эти огромные арки и странную загадочность, которой себя захотел окружить старик последней фразой. Ни из книг по искусству за четвертый-одиннадцатый классы они не вспомнили ничего подобного, ни из институтских трактатов, ни из локального интернета. Единственным, что могло быть той самой огромной аркой, пугающей своими исполинскими размерами, были те самые три колонны, что было видно из окна Маши. Исполинские обрубки призм, расположенные по сторонам широкой дороги на трех четвертях площади Победы, после которых шла закрытая зона города, похожая на апокалиптичные руины.

На тему этой ужасающей картины Егор с братом много говорили в свое время, и теперь, видимо, поняли, о чем шла речь. Тогда Лёша повернул в ее сторону взгляд и заметил, как из-за двух колонн показалась третья. Вспоминая виды из окна, он усмехнулся и сказал:

— Боже, какая же она, должно быть, была огромная, раз это еще не все.

— Реально, — приложил пальцы ко рту Егор. — Метров пятьсот в высоту, а то и больше!

— Дурак, что ли, — сказал Лёша, рукой словно пытаясь дать ему отцовского подзатыльника за сказанную им неслыханную глупость. — Такие огромные невозможно построить.

— Ну да, — нехотя согласился Егор, ударив его по руке.

Спустя долгое время техники справились с перебитой электроникой и поспешно удалились. Водитель пригласил всех на борт, после чего они продолжили свой путь, так больше и не подобрав ни одного попутчика.

IV

Подъезжая к площади Ленина, удачно совмещавшей окраину «золотой ветки» и отель, электробус распахнул двери, и вся троица выскочила наружу. Удивительно, но вокруг даже воздух изменился на более гиблый, душный. Дома торчали, словно нагноения на теле города, опутавшие их лозы и пролежни мха были варикозом на теле, а сам кожный покров в лице дороги прогнил бороздами, трещинами и неровностями. На этом старческом теле водитель и высадил их. Старик вышел из кабины и довольно оперся о перила своего железного коня, закурив сигарету. Его очередной трудный день был закончен, а впереди старика ожидали два дня выходных. Удовольствие на его лице нельзя было передать словами.

— Ну шо, златые мои. Довез я вас до гасциницы. Самая прыгожая во всем в городе. В нее, что же, собираетесь? — спросил старик.

— Именно, — отвечал Лёша, удивляясь умению старика совмещать «шо» и «что» и говорить на неизвестном им языке, при этом давая четко понять, что он имеет в виду. А как этот язык был прекрасен в своей мягкости! Это Егор и Лёша заприметили сразу, чего не сказать об их спутнице. — Не самое презентабельное место, но мы уже привыкли.

Они обменялись горькими улыбками, и старик пожал огромную руку старшего брата своей. Они пошли через дорогу, преследуемые сомнительными взглядами армейцев, следовавшими за ними повсюду. Электробус тронулся, и старик, помахав им на прощание, поехал до диспетчерской.

На этой скудной на краски улице их встретил приторный и мерцающий всеми возможными цветами радуги отель. Он весь был увешан каким-то безвкусным неоном, золотой окантовкой по фасадам старого здания, длинными, чуть ли не свисающими до земли вывесками и микрофонтанами, не так давно начавшими выпускаться в «Новой Республике» возрожденной из послевоенного пепла компанией «ГидроЛайф». Отель обозначался всеми пятью звездами, несмотря на то, что сам он тянул от силы на три. Такое решение комиссия «Новой Республики», что немудрено, приняла не по глупости, ведь из семи отелей в городе это единственный, способный дотягивать хотя бы до трех, оттого и имел на общем фоне самопровозглашенные пять звезд. Правда, законные три звезды не мешали задирать ему цену как для всех семи, а-ля лучшие отели Дубая. И смотря на всю эту безвкусную роскошь, которой страдал отель «Бриллиант-Менск», Егор поневоле грустил, понимая, что, создав комиссию по отелям, отдел по борьбе с мышами-полевками (действующий в рамках одного лишь парка на всю «ветвь»), департамент незаконного расположения билбордов (что был не нужен от слова совсем), а также конгломерат для упрощения работы корреспондентам в трудные дни разрывающихся в воздухе ракет, они забывали о важных проблемах, словно нарочно отказываясь их решать в угоду мнимой видимости своих действий. Только вот в том и проблема, что была одна лишь видимость от этих действий, не говоря уже о том, что все вышеперечисленное являет собой бесполезные, лишь только откусывающие по чуть-чуть от довоенных ресурсов кусочки, где люди не работают, а прохлаждаются. Само собой, из офисов этих нерадивых компаний выходили лишь статные лица и фигуры, получавшие «законный» процент от людей, которые работали на по-настоящему важных и востребованных местах, зарплаты которых делали лишь чуть выше других, менее востребованных, но урезанных во много раз. И все для какой-то шайки запоздалых и засидевшихся толстых людей в сюртуках и с золотыми сигарами, деньги у которых были вместо эритроцитов, плавая в крови в виде чеканных монет. Так и образовывались прозванные в народе «департаменты дебилистики».

Все трое вошли в нескромный вестибюль, украшенный красной, бурой и белой мозаикой на полу, а также стеклянной люстрой на пестром потолке. Круглое помещение сразу же встречало гостей стойкой регистрации, баром слева от нее, переходящим в банкетный зал, и лестницей, ведущей к номерам. У стойки их встретила пухлая, с пожелтевшими от отечественного дешевого кофе зубами женщина. Несмотря на все эти естественные для жителей «ветки» черты, она была милой и приветливой, вселяя спокойствие и обнадеживая путников тем, что отель обещает быть приличным. Женщина обнажила зубы в улыбке и сходу спросила:

— Здравствуйте, уважаемые посетители нашего великолепного отеля «Бриллиант-Менск». Что я могу вам предложить? Номер? Развлечения? Спа? Массаж, или все и сразу? — говорила она, словно запрограммированная определенным образом. Это механическое, слегка неестественное приветствие почему-то только больше успокоило прибывших в отель.

— Нам бы номерок, самый дешевый, на трех человек. И бар, желательно, — отвечал на программный набор слов пухлой дамы Лёша, копаясь в кошельке и заранее подсчитывая скудный запас купюр. — Сколько с нас?

— На трех… та-ак! С вас двести пятьдесят рублей пятьдесят пять копеек, — выпалила она все так же странно и хлопнула в ладоши. Ее огромные руки затряслись, словно желе, от такого жеста. — За спа, бассейн, бильярд, игровую и массаж доплачивать будем?

— А что, и массаж есть? — спросил Лёша, припоминая массаж от Леры, которым она ублажала его. Он нервно облизнул губы, но осекся, понимая, что вряд ли найдет среди тысяч ручки такие же, как были у его пассии.

— Алло! — оборвал его Егор.

— Да, точно, — старший брат с жалостью достал свой, как он любил его называть, «лопатник», и без того находившийся в прискорбном положении — исхудалый и голодный, — и они успешно расплатились, забрав свои ключ-карты и удалившись в номер.

Выданная им комната оказалась намного более приличной, нежели они ожидали (а ожидали они золотых львов и бриллиантовые окантовки потолков). Вообще, такое утверждение относилось ко всему отелю — снаружи был один отель, а внутри, за исключением залы и столовой, другой. Так, их номер представлял из себя тесную комнатушку с одной большой кроватью и двумя белыми пуфиками, использующимися как одно дополнительное место, чтобы спать или просто сидеть. На полу был пушистый белый коврик, вылизанный до белоснежного цвета, потертая плазма на стене и четыре стакана под ней с брошюрой, в которой Лёша вычитал про комплексы питания и прочее, что должно было насытить их и напоить.

Также в номере имелся шкаф, душевая и туалет. Все выглядело цивильно. Маша сразу заняла широкую кровать и растянулась на ней, в блаженстве подложив мягкую подушку под нос и уткнувшись в нее. Егор лег рядом и положил голову на вторую, почувствовав, как тонет в мягком матрасе и пухе.

— Во дела-а, — протянул он, выпучив глаза. — Даже не припомню, когда последний раз чувствовал такую мягкость и приятную прохладу.

Старший брат резко выхватил у него подушку из-под головы и начал мять ее и тискать, бурча себе что-то под нос с очень сосредоточенным лицом. Маша, что вскоре и вовсе войдет у нее в привычку, расхохоталась, смотря в его неуверенную, но такую серьезную и бескомпромиссную физиономию.

— Эх, то же самое было у Леры дома. Мы лежали на таких же подушках, а кое-что было даже мягче, — он вытянул язык и скорчил насмешливую мину.

— Комик-лицедей несчастный, — Егор фыркнул и с улыбкой забрал у него подушку.

Маша включила телевизор, а старший брат спустился в бар. Вдруг, словно что-то вспомнив, она, стараясь не терять времени, выключила телевизор удалилась в ванную, дабы перед долгим походом привести себя в порядок. Пока она была в ванной, Егор начал в судороге себе представлять разные варианты развития событий после того, как она выйдет. Его юношеская наивность фантазировала такие сцены, что самому стало страшно. Он поспешно включил телевизор, чтобы отвлечь взбудораженный мозг, но даже так он чуть трясся и украдкой смотрел в сторону ванной.

Когда же девушка вышла из душа, его сердце окончательно упало. Все предположения и решения по выходу из неловкой ситуации словно испарились, он был не в силах даже припомнить детали своих планов. Невидимая рука, крепко сжимающая его скулы и щеки, не давала отвернуться, от чего он смотрел на нее больно нагло и пошло, краснея и быстро моргая, чего она, благо, не замечала, то поправляя мокрые волосы, то поворачиваясь к нему в профиль. Егор рассматривал ее здорово-бледную кожу, выделенные ключицы, плавно переходящие в плечи, и ярко выраженные дельты рук, от чего у него слегка закружилась голова. Немного бросило в жар, подобно тем случаям, когда тетушка Твид просила его сходить в магазин.

Даже сквозь толстое полотенце на голове и теле он различал гибкость и плавность ее движений, а также все места складок ее кожи, образованных изгибами талии, бедер, груди и икр. Мокрые темно-фиолетовые волосы придавали ей еще больше изящества, еще больше оттенков и штрихов. Он в смущении отвернулся и начал крутить в руках свою шахматную клипсу.

Задерживающийся в баре Лёша так и не смог спасти его от неловкой ситуации своим внезапным появлением, так что он скромно уместился на стуле и начал наблюдать за тем, как Маша, уже успевшая одеться в шорты и черную майку, переключив его канал про животных, где медленно и учтиво ведущий пояснял особенности жизни сурикатов, ушла куда-то в поисках легкого и простого сюжета, дабы разгрузить мозг после стольких дней психологического давления, произведенного на нее всеми (в основном бабушкой, которая до последнего не могла поверить в то, что Маша уезжает в поход).

Наконец, они сошлись на комедии про каких-то девушек, делящих парней, гуляющих по вечеринкам и решающих, как провести в кайфе студенческую жизнь. Очень дешевая и посредственная комедия стала той самой отдушиной, которую все искали. Спустя пару минут они уже вместе смотрели за драмой, разгоревшейся на экране, обсуждая только что открытых друг для друга героев с какой-то взаимно образовавшейся деликатностью и непринужденностью.

V

Раскрасневшийся старший брат зашел в комнату, довольно неся поднос с тремя пинтами пива и коктейлем и как-то тяжело дыша. На лице его было неописуемое удовольствие и в то же время усталость; его тонкие губы расплылись в улыбке, которая, казалось, была максимальным отражением экстаза на лице человека. Он открыл зажмуренные глаза.

— Фу-ух, добрался, — Лёша поставил поднос на стол и пригласил младшего брата на балкончик, который имелся в номере.

Егор захватил тарелку с сухарями и оставил Машу, в одиночестве смотрящую комедию и попивающую сладкий коктейль. На балконе шестого этажа, куда его пригласил старший брат, был один столик, три пластмассовых стула и пара горшочков с кактусами и другими зелеными растениями. Балкон был довольно большой, и с него открывалась настоящая картина города и вид на крыши довоенной застройки.

С этого нескромного крыльца был вид на ночной город, слабо пестрящий красками, зато увешанный бесчисленным количеством рекламных щитов. К сожалению, застройщики и государственные компании даже не планировали создавать имитацию какого-либо нарастающего благополучия (только на словах). Теперь, сидя на балконе более-менее приличного отеля, братья чувствовали оттенки свежести в воздухе, те немногочисленные капли свободы и неподдельного удовольствия, разливающееся приятным теплом по венам. Лёша отпил большой глоток от своей пинты и, сравнив это самое тепло в венах с алкоголем, опьяненный своим сравнением, сказал:

— Чего же ты ждешь от этого приключения? Неужели ты даже сквозь весь этот страх взял и собрался идти до талого?

— Черт, — выругался Егор. — Будь уже что будет. Я, честно сказать, живя столько лет в одних и тех же стенах, с такими же людьми, теми же пейзажами, как-то потерял возможность бояться перемен. Точнее, не потерял — я все еще не могу свыкнуться с мыслью, что мы преодолели этот мнимый барьер, но при всем при этом, появись на нашем пути «новые люди», пчелы-мутанты или одичалые гнойные собаки, я вряд ли побегу очертя голову назад, лишь бы сохранить свою жизнь. Если это путешествие даст мне возможность забыться, тогда я с радостью пожертвую собой.

Старший брат рассмеялся и отхлебнул еще холодного качественного пива, довольно ахнув. Его взгляд, направленный на младшего брата, был как мягкий отцовский подзатыльник, от чего Егору стало стыдно. Он опять начал жалеть о том, что сказал.

— Нет, — прочитав его мысли сказал Лёша, — никогда не жалей о том, что сказал. Ты должен анализировать, а не корить себя за подобное. Да ты и сам поймешь, что жизнью не дорожит человек до тех пор, пока тебя не начнет настигать смерть.

— Да кто тебе сказал, что я сожалею? — возмутился Егор.

— Упря-ямец!

На такой ноте они закончили диалог, дав мышцам возможность успокоиться и набраться сил, пока они разглядывали гуляющих около путей, на которых стояли накренившиеся и сошедшие с рельсов поезда солдат, бросавших свои холодные и бесчувственные взгляды на каждого заплутавшего в этих краях прохожего или хмельных старичков, зорко, как коршуны, выглядывая тех, кто хотел сунуться в места прошлых боевых действий, надеясь там найти прибежище и уйти от городской жизни.

Егор начал все чаще замечать в глазах прохожих людей желание убежать, словно это самое желание передалось им от братьев; с каким возбуждением эти прохожие смотрели на серую дорогу, ведущую вдаль сквозь земли оккупированного севера, за которыми, возможно, им были бы рады. Ранее не испытывающий к ним симпатии, Егор проникся их проблемой, их рефлексией, которую они точно не из слабости заглушали алкоголем. Проблема этих людей была такой же, какой была у них до поры до времени — страшно, да и лень как-то что-то менять.

Где-то на нижних этажах запел Джон Денвер. Общее настроение больше не выражало озабоченности. Лёша размяк, укутался в пальто и просто созерцал серые дали: городские ворота, статуи, которые давно потеряли свои лица, руки и части роскошных одеяний, здания, не тронутые с середины двадцать первого века, и оставшийся в своей прежней кондиции старый торговый центр, поросший плесенью и виноградником, в который до сих пор любят захаживать фанаты старых безделушек и заброшенных зданий.

— Джо, я тебе когда-нибудь рассказывал, как мы пришли к такому?

— Я и так знаю — в учебниках на… — Егор приложил палец к губам и призадумался. — Ну, был какой-то чел, который узурпировал власть и привел нас к такому, но подробностей я не знаю… Ах, да! Еще знаю, что он и создал тех самых «новых людей». Дамиан его звали. Редкостная тварь.

— Да, трудное это все дело, — говорил неясно Лёша, допивая первую пинту и хватаясь за вторую, на которую Егор еще питал надежды. — Тут даже однозначно не скажешь, кем он был. Даже пишут про него, чую, брехню. Ручки! — он хлопнул по руке брата, которая тянулась к пиву. — Ты еще маловат для двух пинт… Видишь те однообразные домики, у которых покатые крыши и по три трубы всегда наверху? Знаешь, почему их зовут «дамианщины»?

— В честь того самого диктатора, — не сомневаясь, ответил Егор, не понимая, к чему ведет брат.

— Именно. Первый такой, можно сказать, неоднозначный человек на территории Беларуси двадцать первого века. Страшно гениальный в своих политических ходах, как мне рассказывали. У него было много интересных идей, но апогей его мысли был тогда, когда он придумал личную армию, разделив людей на старых и новых.

— Ну вот на этом и заканчиваются мои познания, — сказал Егор. — А откуда ты знаешь об этом?

— Разговоры со старожилами помогают. Человек старше тридцати пяти или сорока помнит то время, отчего пропаганда на него не работает. Однако, им легко промыть мозги тем самым светлым «будущим». Хах, смешно все это. Нет никакого будущего, — он затих и спокойно осмотрел округу. — Бездонная дыра.

— Не думаю, что все так уж плохо. Так что про армию ты говорил?

— Этой личной армией стали те самые городские легенды, которых мало кто видел и слышал, но зато все боятся их до ужаса. Конечно, учитывая общее настроение, я не думаю, что кто-то здесь обладает подлинной информацией о них, но, как я знаю, их придумали чтобы сражаться с людьми снаружи, в других странах. В каком-то смысле они даже были хорошей идеей в плане эффективности, однако гуманности в действиях Дамиана я вообще не наблюдаю. Ни капли. Не знаю, существуют ли они сейчас, но, когда мы были в семье Постулатовых, папа Игорь рассказывал мне, что в командировке, когда он ездил в Полоцк, видел одного из таких ублюдков. Он говорил, что у него была одна рука, а вторая заменена на протез из плоти и титановых стержней. К голове его был прикреплен металлический прутик, и он смог одним лишь взглядом расчленить троих его коллег, после чего этого парня с рукой-протезом расщепили на атомы какой-то пушкой, заранее расположенной на крыше одного из зданий. Видимо, они были готовы к подобному. Вполне вероятно, что все это байки, а папа просто преувеличил, но у меня нет сомнений, что эти люди опасны, пусть и не так сильно, как говорят. Также много историй о них я слышал от случайных знакомых и даже от нашего препода по древнеримскому праву. Он говорил, что у таких тварей возможности и потенциал безграничны. Когда он, прогуливаясь за «золотой веткой» в поисках иван-чая, который он постоянно хлещет на уроке, собирал травы, то наткнулся на какого-то мужчину лет тридцати, который из своих пальцев выпускал длинные ниточки и впивался ими в дерево. У этого мужика все тело было покрыто зелеными венами, и когда он расправился с деревом, наполнив его своей кровью, мужчина напал на нашего препода, впиваясь в него зубами и стараясь вогнать в него что-то вроде яда. Палыч быстро сообразил, что к чему, так что перерезал ножичком для сбора трав его лимфоузлы, на время оставив мужика без сознания. Но сразу после того, как он увидел, что его плоть рассечена, на ее месте стали расти зеленые ниточки, медленно заживляющие и сращивающие его шею. Палыч в спешке убежал оттуда и больше никогда не заходил за «ветку».

Егор слушал эту историю и медленно закусывал все это солеными орешками. К концу рассказа в миске осталась лишь перемолотая соль да шелушившаяся оболочка арахиса. Младший брат трясущимися руками отпивал пиво и все смотрел и смотрел на ветшающие здания, будто бы прямо на глазах превращающиеся в груды бетонных куч. Как раз в этот момент от старого торгового центра отвалился приличного размера стеклопакет, разнеся в щепки машину под ним. К разбившемуся вдребезги куску стекла подскочила пара армейцев, принявшись в спешке чистить периметр от наличия там посторонних.

— Интересно, — начал теперь уже сонно и особо не задумываясь и не контролируя поток мыслей Лёша. — Эти ребята вообще в курсе, что происходит вокруг, или они лишь пешки в руках новоиспеченного «кандидата от народа»?

Не ожидая дискуссии и даже ответа на свой вопрос, Лёша положил окурок в пепельницу, потрепал брата по кучерявой голове и направился спать, слегка покачиваясь от пива, растекшегося по телу. Егор немного повременил со сном и остался снаружи, докуривая тлеющую сигарету и что-то думая о своем. Он помнил, что когда-то был здесь, но никак не мог понять, когда это было и что он тут делал. Закрытая станция метро, у которой их высадил таксист, напоминала что-то холодное и безжизненное. Он будто бы уже везде тут побывал и все это прошел. Тусклые огоньки редких окон окончательно истощили его. Он встал, прикрыл дверцу на балкон и пошел спать.

В комнате он обнаружил не самую приятную картину: настольная лампа горела, а при ее свете на неудобных пуфиках разлегся старший брат, пока Маша пускала слюни на мягкую и белоснежную подушку, распластавшись по площади всего матраса. Егор подошел к ней и попытался было разбудить ее, но она лишь протянула теплую руку и взяла за его холодную, крепко сжав ее и что-то буркнув себе под нос. Все было как тогда в ее доме. Он не смог сдержать улыбки и оставил ее царствовать на своем ложе.

Сам же он, привыкши к такому образу жизни, словно уже на генетическом уровне заложенном в нем, разлегся рядом на полу, подстелив под себя плед. Егор поставил десять будильников с 5:40 до 6:00, горько вздохнул, предвкушая тяжелое пробуждение, и завалился набок, чувствуя приятный и мягкий запах свежевымытых волос Маши, слегка свисающих с края кровати. Так он, еще пару секунд смотря в потолок, снова ощутил наплыв романтики.

Он не смог удержаться, поднялся с пола и посмотрел на спящую девушку, которая лежала, слегка приоткрыв рот и тихо сопя. Будучи не в силах сдержать умиление, он расплылся в улыбке, как пьяная рука дернула его провести пальцем по ее щеке. Ощутив мягкую, гладкую кожу под подушечкой пальца, он задрожал и упал на спину, испугавшись глупости, которую он сделал, но заснув теперь с полным спокойствием и удовлетворением, вызванным этим странным прикосновением. Мягкая подушка под головой утянула его в глубокий сон. На часах было 01:12.

VI

Более мерзкого звука в своей жизни он еще не слышал. Сладкое пение птиц и шелест деревьев, которые исходили от телефонного будильника, обернулись адской одой самому Люциферу, воспеваемой сотней чертей. Егор стонал и взывал к старшему брату, чтобы тот поскорее выключил злосчастный будильник и дал ему отоспаться, но тот и ухом не повел. Наконец звук утих, но песнь возобновилась вновь.

К этому треску прибавилась еще и головная боль, вызванная легким похмельем от пинты пива, выпитой накануне. Егор заревел в подушку и резко поднял голову, но его макушка встретилась с чем-то очень мягким и упругим еще прежде, чем он успел открыть глаза, в которых от резкого пробуждения и удара потемнело вдвойне, а в голове застыл жуткий гул. Маша вскрикнула и уронила телефон, за которым она с таким упорством и негодованием одновременно тянулась. Егора как током ударило, и он вскочил на ноги, расклеивая залипшие за ночь глаза, стараясь привести зрение в норму.

— Господи, прости, пожалуйста! — протянул Егор, смотря, как Маша потирает глаза и жмурится от боли. — Я не хотел.

— Да я сама виновата — нечего было на вашу кровать ложиться. Чего вы меня не прогнали? — стонала она и, видимо, была чем-то огорчена.

— Ты так сладко спала, что мне было как-то стыдно будить тебя, — сказал Егор и словил на себе смущенный взгляд подруги.

Только после он понял, что удар по макушке пришелся не чем иным, как ее грудью. Сначала он, естественно, испугался, а потом его вдруг осенило, а по макушке пробежали мурашки. От ее стеснительного личика внутри него все начало просыпаться быстрее, но его не отпускал страх и чувство стыда. Пусть даже в такой обстановке, но Егору было приятно просыпаться в одной комнате с ней. Никогда раньше он не начинал день с женской груди, и вот теперь в нем как-то умещался стыд и необоснованная гордость.

— Да и что девушке спать на таких неудобных пуфиках, в конце концов. А то, что Джо тебе загоняет, так это он просто пытается шары подкатить, — отвечал только что проснувшийся старший брат, довольный тем, что его избавили от лишних телодвижений для выключения будильника. — Как ты быстро вырос, однако, — Лёша в своей манере спрыгнул с пуфов и начал усердную зарядку.

— Пошел ты! — возмутился Егор. — Маша, не слушай его. У него такая привычка — бред по утрам нести. Еще и с похмелья небось.

Старший брат, прыгая на правой ноге, засмеялся во весь голос, и у всех троих моментально отпало желание ложится спать, хотя Лёша еще дал себе покряхтеть, ежась от холода и пробирающего его от похмелья озноба.

Егор вышел из комнаты, вернувшись только через пять минут с тремя кружками чая на подносе, заветренными булочками с джемом и песочным печеньем. Это был не полный комплект завтрака, включенного в стоимость, потому что в такую рань никто им готовить в трехзвездочном отеле фуршет не собирался. Вдоволь насытившиеся в свое время скудными завтраками, что уже начинали всплывать в памяти как элемент их роскошной жизни, братья переглянулись и надулись, а вот Маша наоборот: девушка взяла свой фотоаппарат, именуемый «Полароид 255», и сфотографировала булочки, очень по-детски ухмыльнувшись.

— Довольствуйся тем, что имеем, — упрекнул его младший брат и скорчил осуждающую мину. — В запасе и так не много еды, так что экономим, как можем, граф Алексий.

— Ой, а что это ты такой юморной с утра? — спросил Лёша и дал подзатыльник брату, после чего злорадно засмеялся.

Все трое, а Егор и с обидой, принялись с жадностью за скудный завтрак, который выдала та самая пухлая дама у стойки, отрабатывающая ночную смену и буквально засыпающая на рабочем месте. Лёша и Маша жадно принялись за булки, но каждый ел по-своему, а Егор это исследовал в своих, как он полагал, научно-психологических изучениях: старший брат, буквально проглатывающий крохотные булочки со сладким джемом, запивал все это обильным количеством чая, запивая это еще и порцией кофе из термоса, в то время как Маша, не менее жадно кусающая мучное, хотя бы удосуживалась вытирать капельки джема с пухлых губ.

Испытывая чувства жалости и умиления, Егор готов был взорваться от любопытства. Он хотел получить от Маши еще одну улыбку, так трогающую его, но в то же время хотел и прощупать почву, научившись этому приему с Лерой. Он протянул ей свою булочку. Она жадно посмотрела на нее, стараясь скрыть желание выхватить ее из его рук. Прямо напротив старший брат посмотрел на него как на предателя, прищурив глаза и вызывающе нахмурив брови. Младший брат даже не посмотрел в его сторону.

— Спасибо, — шепотом сказала Маша. Она, слегка робея от неловкости, выхватила булочку и, почти не жуя, проглотила ее. — Не надо на меня так смотреть!

Она моментально изменилась в лице и нахмурилась, приняв свой прежний, холодный и слегка надменный вид. Но Егору и этого хватило: одна только улыбка на ее лице моментально насытила его, и он, в гордом одиночестве, продолжил пить свой разведенный кислым молоком отечественный чай.

Все трое, не выжидая лишнего времени, которого у них было как кот наплакал, принялись одеваться. Маша набросила на себя свою любимую куртку в шахматную клетку, старший брат пальто, а Егор приоделся в новую темно-синюю клетчатую рубашку, навесив сверху легкий шарфик и вернув клипсу на ухо. Они вышли в коридор и спустились к полной даме, уже уложившей голову на стойку. Лёша, взяв на себя инициативу, налил бутылку пива, положил ее в рюкзак и оставил около дамы их ключ-карты и пять рублей за бутылку.

Путники вышли на все еще темную улицу, на которой, что не характерно для раннего лета, пока не собиралось проглядывать из-за горизонта солнце. Лёша зашел в круглосуточный магазинчик с изрезанной суровыми ветрами стеклянной вывеской за сигаретами и вариантом карты города поменьше, чем их метровый экземпляр, уже заранее исчерченный его путями и пометками. Егор тоже зашел в магазин после него и быстро вернулся с каким-то свертком, поспешно запихивая его в рюкзак.

Развернув карту, он засунул сигарету в рот для утренней процедуры насыщения никотином и начал говорить, слегка понизив голос, опасаясь редко разгуливающих в округе армейцев:

— И что им не спится-то. Псы позорные, — возмутился Лёша и сплюнул себе под ноги.

— Ха-ха, какой ты злой, однако, — язвил Егор.

— Все, тихо! Итак, мы начинаем отсюда, — он поставил черную точку около метро, рядом с которым и стоял отель. — Нам нужно пройти семь километров за четыре часа, что можно бы было сделать без проблем, но на пути ждут блокпосты — вот они. Их два: перекресток через четыре километра и Т-образный перекресток прямо перед станцией поезда. Их мы должны обойти настолько далеко, насколько это вообще возможно, учитывая, что по бокам тоже разгуливают стайки этих гадов. Мы обойдем блокпосты и где-то за три часа доберемся до станции. Я думаю, что, кроме армейцев да шальных снарядов с севера, нам бояться нечего. Вы готовы?

— Конечно, — в унисон ответили остальные.

— Отлично. Армейцам в глаза не смотрим, а просто беседуем о всяком и ведем себя максимально естественно; спустя где-то половину километра мы уже будем их избегать, чтобы не ловить лишних вопросов. Спустя километр мы вообще не попадаемся на глаза — расстреляют на месте.

— Откуда ты все это знаешь? — поинтересовался Егор, точно знавший, что такой информации нигде нельзя было узнать, кроме как из личного опыта да из рассказов людей с опытом.

— Джо, без глупых вопросов. Просто делаем так, как я говорю. Как видишь, армии почему-то не особо выгодно предупреждать своих же граждан; черт поймешь, что у них в голове. Когда-нибудь мы это узнаем, не сомневайся.

Старший брат гордо вытянулся, распрямил затекшие плечи и выбросил окурок. Еще когда они проснулись, он успел пожалеть, что так много выпил перед сном, а теперь так вообще шел, еле противясь внутреннему шторму, который пинал его из стороны в сторону. Теперь Егор и Лёша держали путь до поезда с больными головами, поддерживаемые лишь прагматизмом Маши и минимальной осведомленностью старшего брата. И даже так Егор никак не мог найти себе места. Его чувство собственной бесполезности угнетало все сильнее, а вместе с ним всплыли и прежние переживания. Так ему пришлось идти очень долго, натягивая на лицо притворную улыбку и стараясь казаться максимально сосредоточенным, хотя почти никто, за исключением брата, не был так в себе уверен.

Все трое перешли железные пути, состоящие из семи дорог для монорельсов, обошли старый, обрубленный в трех местах вагон и направились вглубь пустынного города.

VII

Позади уже была добрая часть километра; судьба будто бы даровала им чистую и пустую дорогу, по которой они спокойно шли, преследуемые лишь крысами да скулящими псинами, не осмеливающимися и приблизиться к ним, не говоря о том, чтобы напасть. Ярко-оранжевый диск солнца уже медленно показывался из-за горизонта. За этот короткий промежуток Лёша успел неслабо обеспокоиться. Атмосфера вокруг не давала ему покоя, ведь каждый разваленный дом, обломанный монорельс, метр асфальта и детская горка — все было пустынно и тихо, что, судя по выражению его лица, казалось ему неестественным. Другие же, в свою очередь, не видели тут ничего необычного.

— Слишком просто, — протянул Лёша, даже не заметив, что обратил на себя внимание своих спутников.

— Ты что-то говоришь? — спросил Егор.

Вдруг старший брат схватил Егора за плечо и прислонил очень близко к себе, чтобы Маша их не слышала. В глазах старшего вспыхнуло синее пламя какого-то безумия.

— Я ей не доверяю, — вдруг сказал Лёша. — Мало того, что обстановка до боли тихая, а это пригород, черт его дери, так еще и она меня беспокоит.

— Черт ТЕБЯ дери, — прошипел Егор. — Что в ней может тебя смущать? Неужели она не показала себя как надежный человек? — он говорил это, четко понимая, к чему вел брат, но сам он ответить на его вопрос не мог и вдруг впал в растерянное состояние.

— В том и дело, что нет. У меня нет оснований ей доверять, а еще мы ничего не знаем о ее способностях. Помнишь случай на лестнице? Она просто взяла и растворилась! А как она так быстро добирается до дома? Почему постоянно появляется внезапно, будто из воздуха?!

— Тише ты! — Егор приложил палец к губам и покосился на девушку, обеспокоено следящую за ними поверх очков. — Черт, да она обычная студентка, которая захотела чего-то нового. Не относись ты к этому так серьезно. А ее способность быстро перемещаться это…

— Это что, мать твою!? — прошептал, брызжа слюной от ярости, Лёша. — Говори, сученок, кого ты взял с нами.

— Братан, следи за языком! — не выдержал младший и закричал: — Не знаю я, но точно уверен, что Маша нам не враг!

Эти слова он произнес нарочно громко, и девушка уже отчетливо расслышала их и выдала на лице неподдельное изумление и испуг. В этот момент Лёша отпрянул от брата и посмотрел на девушку полными надежды и волнения глазами, но потом он, словно одержимый, достал Заин из пояса на штанах и крикнул:

— Решено!

Страшно длинное дуло уперлось ей прямо в грудь, от чего у бедной девушки проступил пот на лице, глаза намокли, а изо рта начал рваться крик. Даже младший брат не ожидал такой глупости от него, молясь, чтобы Лёша ненароком не сделал что-то непоправимое. И тут у него вдруг все в глазах преобразилось: пистолет, наставленный на ее грудь, начал плыть, дрожащий голос Маши усилился стократно, в сердце его сделалось невыносимо больно. Это новое, неизведанное и тщательно не проанализированное им ранее не позволяло Егору контролировать свои действия.

— Ты не серчай, — начал Лёша, высверливая ее холодным взглядом, — но мне нужно убедиться, что ты чиста.

— Господи, что ты…

— Нет, мать твою! — завопил он, оборвав фразу девушки. — Ты ответишь лишь на один вопрос, который я тебе задам, и только я увижу на твоем лице оттенки лжи — я убью тебя.

— Лёха, ты идиот!? О чем ты говоришь, сумасшедший! — взмолился Егор в последний раз, чувствуя, что здравый и трезвый рассудок наполняет какая-то гуща. Осознавая, что брат невменяем, он уже бессознательно достал Далет и вставил ему в затылок, точно зная, что все равно не сможет выстрелить, но одновременно убежденный, что выстрелит непременно. Он протянул сбоку руку для Заина, но Лёша и бровью не повел, видимо, понимая, что это блеф.

— Итак, — продолжил брат, — кто ты? Нет, не надо мне рассказывать свое прошлое! Кто ты — новая или старая модель человека?!

Тут Маша впала в замешательство, сама не зная, что можно ответить в такой ситуации. По ее лицу было видно, что она была загнана в угол, но тем не менее она еще питала надежду на то, что все образуется, с надеждой смотря на младшего, что вселял в нее только больше уверенности. Но, завидев его холодные, а в тоже время и испуганные глаза, которыми словно управляли два разных человека, она испугалась, что могла стать свидетелем, а в первую очередь и самой причиной жестокого убийства.

— Давай ты послушаешь спокойно? — начала она. — Пистолет в этой ситуации лишний раз заставит меня нервничать. Мой голос дрогнет, а ты примешь его за ложь.

— Давай я буду решать, что нужно делать? — закричал он и почти в упор пододвинулся к ее лицу. Егор начал сильнее давить в бритый затылок брата, но тот все еще не дергался.

— Да, да — новая, — задыхаясь от страха и дрожа всем телом, начала она. — Сама не знаю, когда стала такой, но этот процесс был мне неподвластен. Когда я пошла в школу, то уже проникала в учительские за закрытые двери, сама не понимая того, как это делала. Я могла попасть в любую точку на определенном расстоянии, если того захочу. Я, черт тебя дери, правда не знаю, когда такое произошло, но это факт, и навредить я вам не имею морального права; в худшем случае — давно бы вас прикончила, спрятавшись за спину и исподтишка перерезав глотку.

В ее глазах читалась храбрость, которая удивила обоих братьев, а Егора снова взяла гордость, но при этом Маша все еще дрожала, точно видя по глазам старшего, что тот не шутил. Егор был уверен, что брат образумится, но что-то пошло не так.

— Исподтишка значит? Гадюка!

— Стой, ублюдок! — завопил Егор и, собрав все силы, что могли поместится в его тощем теле, прыгнул на него, скинув старшего, почти двухметрового, на землю. — Ты невменяем! — Егор со всей силы ударил брата в живот, от чего тот выпучил глаза и возвел их к небу. — Не перегибай палку, чертов придурок!

Егор сидел на старшем брате, приводя его в чувство и отчаянно ударяя слабым кулаком по шершавому лицу Лёши, но тот и бровью не вел. Он всеми силами старался встать, не покалечив младшего, но Егор надавил ему на живот, от чего каждое движение вызывало жуткую тошноту. Старший брат бессильно развел руки и отпустил заряженный пистолет. Он протер рукой льющуюся из носа кровь и повернул голову в сторону пустой дороги, смотря на нее своим безумным, пустым взглядом.

Эта сцена со стороны казалась смешной, но никто не смелся. В старшем проснулась невиданная доселе жестокость и недоверие почти ко всему, что было на их пути. Младший брат поднялся с ослабевшего Лёши и подошел к Маше, потерявшей любой намек на силы, которые еще были у нее минуту назад.

— Я… — шептала она, пока Егор, не зная, куда деть руки от смущения, гладил ее по плечу и спине и успокаивал, — я гадюка… Значит, такого он мнения был обо мне?

— Господи, нет конечно, — ответил Егор. — У него, видимо, что-то случилось. Такие перепады — норма для него, но это — что-то новое. Все будет хорошо, не переживай. Я поговорю с ним.

Егор подошел к брату, пластом разлегшемуся на холодном бетоне, и поднял его резким движением руки. Лёша отряхнулся и почесал затылок. В его глазах было совершенно невозможно что-либо прочитать — он был пуст и как-то совсем не по-человечески растерян.

— Долбаный пригород, — прошептал он и, взяв в руки Заин, молча ушел вперед.

VIII

Егор вынудил Лёшу остановится, чтобы дать Маше прийти в чувство. Они уже были за километр от «золотой ветки», так что пришлось залезть в развалины магазина электроники, где Егор налил подруге горячего кофе из термоса и принялся ей рассказывать про старшего брата. Он много наговорил о нем хорошего, нигде не приукрасив. Его даже удивило то, насколько много он знал о нем хорошего и насколько это был мудрый человек, но все же он не мог без злобы смотреть на бродящего в безмолвии Лёшу, словно пес, рыскающего по разваленному магазину и его периметру. Старший дрожащей рукой обводил сколы кирпичей на стенах, ковырял носком мох между плиткой и, ошарашенный, отодвигался от этих простых вещей, будто бы движимый невидимой рукой.

Что-то эфемерное и точно тяжелое лежало на его шее; от чего-то ему хотелось кричать. Егор видел, как он хватается за рот, больно щипая себя за запястье. Старший брат начал походить на помешанного, отчего сильно перепугал даже Егора, в то время как Маша чуть не впала в отчаяние, теперь боясь старшего и стараясь даже не смотреть на него.

Поначалу Егору казалось, что брат шарахается от серой и гнетущей атмосферы послевоенных руин, построенных на костях и на них же и разрушенных. Однако даже не столь смелую Машу эти руины сильно не пугали, чего не сказать о живых тварях и боевых действиях в округе, а закаленного жизнью Лёшу они, наверное, даже затрагивать не должны были, но оттого он не выглядел менее обеспокоенным. Пригород будто бы действовал на него совсем иначе, нежели «золотая ветка», и этот трепет медленно передавался спутникам Лёши.

И вроде бы вот — он окончательно был готов сорваться и закричать, но старший брат оперся на деревянную подпорку для строительного мостика и сжал ее так, что послышался треск сырой древесины. Его вырвало, и он, позеленевший и истощенный, подошел к ним, сел рядом и отпил кофе. Его лицо было похоже на выжатый лимон, пусть кофеин и приободрил его слегка.

— Прости, — начал Лёша. — Я не был готов к возвращению сюда, поэтому ты и попала под горячую руку первой. Я понимаю, что это не повод мне так поступать, — поторопился оправдаться он, — но все, что я могу сейчас сделать, — это извиниться и дать тебе теплое пальто. Ну-у или этот, наверное, могу дать пистолет поносить, нет, не могу…

Маша натянула милую улыбку и взяла его за плечо, будто бы заглянув прямо в душу. Эту ее черту вовремя действовать своим женским очарованием Егор давно заметил. Она сказала:

— Не стоит — извинений достаточно. Тебя тревожит расставание с Лерой, да?

— Лера?.. — он замялся и взялся рукой за пальто. — Прошло полдня, а я уже скучаю без нее. Как ненормальный. Но дело не в ней…

— Это нормально. Мы вернемся к ней, обязательно… Но что же тебя тревожит? — продолжала настаивать Маша, так умиротворенно и нежно смотря ему в глаза, что Егор весь раскраснелся.

— В этом и проблема пригорода — мы не вернемся! — перебил ее Лёша. — Это дьявольское место, где умирает… Да все, сука, умирает! — брат чуть не заплакал. Тут даже Егор оцепенел, затаивши дыхание следя за его глазами. Он увидел буквально на секунду наворачивающуюся слезу, которая вмиг втянулась обратно.

— Что тебя так пугает, расскажи, — насторожившись, спросил Егор.

— Не время болтать, — Лёша обиженно ударил кулаком в землю и сощурился, стараясь не проронить слезы, которые вот-вот хотели потечь по его щекам.

Когда брат встал и вышел наружу, Егор с Машей переглянулись и, как бы начиная понимать, о чем он говорил, медленно кивнули друг другу. Но Егора волновало одно последнее замечание:

— Что с ним?

— Он же сказал…

— Нет, — перебил Егор, смотря в спину снова начавшего бродить повсюду и робко оглядываться брата. — Почему он не заплакал?

— А он разве когда-то плакал? — спросила Маша, высказав ту самую мысль, которая была в голове у Егора.

— А ведь правда — он сильно расчувствовался.

Вспоминая дни, когда он, в приступе душевной боли, избавлялся от нее слезами и алкоголем, Егор вдруг осознал, что брат никогда не выплескивал свои негативные эмоции так, как делал это он. Все свои проблемы он держал в себе, никогда ни к кому не приставал, был главным здоровяком в универе и, при всем при этом, самым добрым и отзывчивым. И это несмотря на то, что всю его жизнь, всю сознательную жизнь его преследовали неудачи, потери и тоска. И сейчас он, этот добрый здоровяк, жалко тащился по улице, не в силах даже выплакаться от накопившегося в нем стресса, боли и страданий, которые он, в большинстве своем, испытывал из-за младшего.

Не в силах себя сдержать, Егор пустил слезу и потащился за ним. Когда Лёшу дернули за пальто, он стоял за его спиной и, виновато опустив голову, сжимал кулаки. Лёша что-то хотел сказать, но брат не дал ему этого сделать и крепко, как родного отца, коим тот почти и был для него, обнял его. Лёша — вся жизнь Егора, единственный лучик надежды во тьме и самая яркая звезда на небе, но это все он будет осознавать постепенно, ведь сейчас ему просто жаль братана. Егор даже не представляет, кто он и что его сделало, а это предстоит узнать, но потом — после того, как брат обнимет его в ответ, и они пойдут дальше.

А тем временем пригород продолжал «баловать» своими пейзажами любителей постапокалипсиса и прочих, подобных этому, жанров. Особое место в списке разрушительной мощи войны, который в голове составлял любопытный до архитектуры и природы Егор, занимали реки и небоскребы. Именно они показались ему самым страшным, после человеческих жизней, что забирает война с собой.

В перерывах между косыми взглядами, которые он бросал на Лёшу, обеспокоенно покусывая губы, он созерцал и думал, на время даже забыв про Машу, что шла рядом и как никогда нуждалась в помощи, пусть она того и не показывала из-за своей гордой натуры.

Пускай то была искусственно вырытая Всеволодка, но даже она, эта прекрасная речка с аккуратными искусственными берегами, выглядела очень печально. В ней повсюду плавали куски рыхлого бетона, копоть укутывала колонны, которые проводили мосты над рекой, зеленые водоросли, почерневшие от отходов, полностью опутали водоем, сделав из прозрачной и чистой речки черно-зеленую ядовитую змею, одно прикосновение к которой могло вызвать, казалось, целый букет смертельных болезней. Егор боялся представить, сколько химического оружия поглотил этот невинный водоем.

Вдоль берегов ее тянулись сотни метров мусора, титановых обшивок довоенной техники, десятки палаток с боеприпасами, давно отжившими свое, и еще больше бочек с ядерным топливом, которые жадно поглощала река. И самым страшным на поверхности этой реки, словно вишенки на торте, были энергоемкие пластины — выброшенные магазины лазерных пулеметов. Даже консистенция Всеволодки, что можно было оценить по плавающим на ней огромным черным птицам, рвущим глотки от каждого шороха, стала похожа на просроченный йогурт. Один страх было смотреть на тысячи тонн воды, за пару лет ставшие могилой для любого не одаренного сверхчеловеческими качествами смертного. Масла в огонь добавляло то, что Всеволодка была рекой извилистой, длинной. На пути она не раз показывалась с разных сторон, оголяя всю свою жуткую натуру, в которой не осталось и проблеска ее былой красоты.

Что же касалось огромных могил, торчащих из земли, которые называли некогда небоскребами, «подсолнухами градостроительства», то это, наоборот, было что-то мощное и несгибаемое, со временем становившееся все слабее и слабее. Подобно реке Всеволодке, небоскребы все стремились к какой-то густой консистенции, далекой от понятия «твердый». Рыхлые стены, опутанные виноградником, треснувшие стеклопакеты, линии сверхбыстрого интернета, закрутившие огромных исполинов, словно паутина, — все это было большой частью мрака, заменившего собой бывший город Менск. И так же, как и на Всеволодке, была вишенка на торте — кроваво-оранжевый вихревый диск над городом, который образовали спутанные с ядовитыми испарениями облака, которых доселе путники никогда не видели. Этот вихревый диск был подобен следу от разорвавшейся в атмосфере ядерной бомбы. Огромный грязно-оранжевый глаз, под которым медленно открывался второй — солнце.

Еще Егор любил сравнить небоскребы с муравейниками. Внутри гноились трупы людей, а снаружи них, из-за обилия выпадающего содержимого зданий, творился жуткий хаос. Нагромождения из посуды, мебели и техники, длинные лианы из проводов, создававших некий каркас для города, — это было главным страхом Егора. Страхом, который он, как и брат, назвал Пригород.

Глава 2

Камни преткновения: изуродованные

I

— Коротаешь дни, лишь бы не работать? — спросил обеспокоенный Ваня, дергая затвор пистолета.

— Нет, мне все нравится в работе, — отвечал Женя, чистя узи.

— Тогда зачем ты идешь со мной?

— Потому что ты не хрен с горы, Ваня, — не выдержал Женя и посмотрел на него со злой нежностью. — Ты — великий человек. Я твердил тебе это с первых дней нашей встречи, и эти слова останутся на устах даже в моей могиле, помяни мое слово! — он направил палец в сторону Вани и поджал губы. — Мы выбьем дерьмо из этих ублюдков, а я устрою тебя на работу. Мы найдем деньги и купим лекарства. Я же интегратор, у меня есть связи!

— Братан, — Ваня не выдержал и расплакался. По его щекам точно текли слезы счастья, но в глазах Женя все еще видел ту беспросветную мглу, что опутывала его.

Холодная тайга. Она сжирала его все быстрее. На теле его уже начали набухать лимфоузлы. Его регулярно скручивало, от чего он проводил в туалете больше времени, чем за его пределами. Глаза впали, волосы вдруг местами поседели, пусть они и были недлинными, ногти начали слоиться, к его жуткой болезни присоединились еще пару, отчего теперь Женя запрещал ему жить у себя в доме с остальными чахоточными. Ваня стал подобен чахнущему цветку, в котором Женя безостановочно пытался искать признаки жизни, но тот лишь отводил глаза, говоря, что все хорошо.

Спустя пару дней, как в городе были объявлены в розыск убийцы преступников из камеры 31, Женя стал чаще захаживать к Ване. Тот стал чувствовать себя менее болезненно, подавал признаки счастья и даже восторга. Взяв отпуск, Женя регулярно занимался вопросом лекарства. Городской врач, Назар Осипович, ни в какую не хотел ему давать сыворотки и таблетки по той лишь причине, что Рей именно в это время начал строгую регламентацию медикаментов. Требовалась огромная сумма, чтобы теперь можно было их выкупить у него.

Проблема лекарства стала самым главным камнем преткновения в жизни Жени. Порой ему казалось, что Ваня смирился. Он все так же писал стихи на закате жизни, отдавал честь погибшим при обороне города и вывешивал хвалебные оды, но еще три года назад его окрестили «лжеписателем» и «сквернословом клецкой поэзии», так что теперь его лишь регулярно гоняла полиция города, ударяя тяжелыми дубинами по покрывшейся оспинами спине.

Спустя неделю после убийства бывших сокамерников Ваня, жаргон которого не мешал ему писать красивую поэзию, вдруг поместил в углу комнаты крючковатый кусок железной арматуры. Висел он там, как сам Ваня утверждал, в качестве постамента его отчаяния, но приводить в дело его он не собирался. «Помогает рифме», — говорил он с улыбкой на лице.

Женя зашел в комнату, пропитанную терпким запахом пуэра, и глянул в угол потолка. Сердце его защемило, но Ваня осек его, по привычке своей пригласив за стол.

— Помнишь Санька, — сказал Ваня, как бы утверждая, ведь в том, что Женя его помнит, сомнений быть не могло. — Славный парень. Было нас пять, а теперь двое.

— Ага. Когда было… — Женя прикрыл нос от жуткого запаха мочи, который ударил его прямо под дых. — Санек съел эту хрень из подвала. Бедняга весь обблевался, а мы ржали стояли.

Они оба рассмеялись и выпил по глотку чая.

— Ну оно и сейчас смешно, не находишь? Вероятно, это последнее, что греет душу, так что не поминаем лихом, — воодушевленно сказал Ваня.

— Да, прямо как он и говорил перед смертью. Помню, когда нашел его изрезанное шрамами тело в овраге, в голове всплыла его фраза о том, что о мертвом либо хорошо, либо никак.

— Он просил, чтобы его кремировали… — вспомнил Ваня вдруг, уведя разговор из непринужденно-тревожного в тоскливое, ностальгическое русло. — Его даже не похоронили. Вдумайся, всего пять административных, — начал Ваня серьезно и с упреком в голосе, ведь когда заходила речь о Саньке и несправедливости, в которую его повергли, у того сносило крышу, — а его уже лишают бесплатного надгробия и места в гребаной печи! Саныч просто хотел стать прахом, а тут такое.

— Его последний стих был о ветре, который разносит тело усопшего по зеленым полям. Полям страны, в которой нет двух одинаковых, — Женя остановился и посмотрел пустым взглядом на изрезанный стол.

В ту минуту он словил себя на мысли, сколько же нервов было вокруг, сколько переживаний и боли. Когда он в очередной раз поминал погибшего друга, ему казалось, что он будет вечность вариться в этой безысходности. Стихи старого друга они перечитали уже сотни раз, обговорили всю несправедливость, что с ним случилась, а с каждым разом эти темы словно становились все больнее и больнее, так и не подходя к логическому завершению. Лишь тоска в нем оставалась, а ведь друг просил их не поминать лихом. И они каждый раз все чаще и чаще ворошили это гнездо. Именно поэтому Женя остановился и замолчал. Ваня заметил это странное положение друга и хлопнул его по плечу.

— Не вороши старика. Не думаю, что он, будучи таким глубоко верующим человеком, хочет мучиться на небесах в очередной раз. Ему тут этого не хватило, — Ваня отпил чай и взял в руки маленькую фотографию. Сев рядом, Женя невольно улыбнулся и схватился за другой ее угол.

Соленая слеза попала в рот. В ту секунду Женя словно ощутил весь спектр эмоций, который отражал чахлый снимок полароида семилетней давности. На нем красовались шесть парней, самым младшим из которых был Женя. Ему было всего одиннадцать, когда умер один из его друзей. Саню они запомнили как великого исследователя. В его сердце никогда не потухал огонь, но так часто возникала тоска, что он не выдержал, перерезав себе горло. Дважды.

Конец ознакомительного фрагмента.