Первый Тест На Божественность

Ян Авдеев, 2022

Из-под развалин бывшего СССР вырастает небольшой провинциальный орден. Укрепив позиции, его глава, Инок Сильвестр, начинает свой поход за святым Граалем. На этом пути судьба сводит его с необычным человеком, способным помочь взять след Бога. Но конечно же, когда цель близка, а ставки максимальны, напоминают о себе старые враги, появляются новые, а союзы и договоры трещат по швам в предвкушении больших перемен. Потому что нельзя же просто взять и сделать этот мир лучше? Мир будет сопротивляться. Содержит нецензурную брань.

Книга первая

Религия — это, прежде всего, политика. И хотя везде пишут, что перед Богом все равны, в церковной иерархии всегда найдётся кто-то «равнее» прочих. А потому я прошу вас: не называйте моё слово проповедью. Да, я принадлежу к одной конкретной конфессии и часто молюсь, но я всегда делаю это наедине с Богом. Мне не нужны самопровозглашённые посредники. Они никому не нужны. В первую очередь, они не нужны Богу. Моё слово — не проповедь. Моё дело — не религия. Я не политик. Мой Орден — не религиозный. Он духовный. И если вы не видите разницы, присмотритесь. Между этими понятиями — пропасть.

Из обращения Инока Сильвестра.

Глава 1 — Калива

Великий Новгород. Юрьевский Монастырь.

Ровно в четыре пятнадцать утра, когда солнце ещё даже не показалось из-за горизонта, дверь в скудно обставленную келью приоткрылась, и в неё проскользнул молодой послушник. К этому времени Инок Сильвестр был уже облачён в свой неизменный тёмно-серый балахон и заканчивал утреннюю молитву, стоя в центре комнаты, сложив ладони и закрыв глаза. Слов, как обычно, не было слышно, но можно было, при желании или необходимости, прочесть их по губам. Некоторые прихожане совершенно искренне считали Инока святым, но даже святые предпочитали проговаривать слова молитвы вслух, чтобы Всевышний лучше их слышал. Возможно, это была просто давняя, ещё из детства, привычка Сильвестра. Так или иначе, если бы не это едва заметное движение губ, в предрассветные часы Инока можно было бы принять за статую. Чёткие, словно вырезанные из гранита, черты лица, греческий нос (хотя как раз греческой крови в Иноке не было ни грамма), густые, с проседью, брови над спокойными серо-зелёными глазами, может быть, немного усталыми, но не утратившими выражения живого интереса к окружающему миру. Чёрные волнистые волосы, до плеч, как и пышная, окладистая борода, также были щедро присыпаны серебром. Телосложение, под балахоном, было трудноопределимо, но, в целом, к любому показателю можно было приставить слово «средний». Несмотря на своё положение в обществе и пронзительный взгляд, угрожающе, словно служитель недоброй памяти испанской инквизиции, Инок не выглядел. В его взгляде, кроме арктического спокойствия, плескалось море понимания. Этому человеку хотелось рассказать… всё. С ним хотелось поделиться тем, чего никому другому понять было не дано. Сильвестру верили, и он никогда — никогда! — не подводил. Далеко не святой, на самом деле, но, в сущности, вполне мог бы им быть. Сам Инок лишь едва заметно кривился, когда ближние заводили об этом разговор. Он считал, что в наше время к лику святых причисляют кого попало, и пополнять их число не желал, хотя порой и сомневался, не гордыня ли в нём говорит.

Всё это вошедший в келью послушник узнал за последние пару недель, которые провёл в своей новой должности личного помощника Инока, но собственного мнения касательно Сильвестра пока не составил. Он остановился прямо у двери и, не желая прерывать разговор Инока со Всевышним, открыл принесённую пластиковую папку, чтобы в очередной раз пробежаться по расписанию. Подняв глаза, он обнаружил, что Сильвестр окончил молиться и теперь внимательно смотрит на него.

Сильвестру нравилось, что Яков всегда сохранял абсолютную безмятежность, чем бы ни занимался. С момента назначения на должность он успел поприсутствовать при весьма напряжённых встречах с весьма сложными людьми в непростых ситуациях и ни разу не потерял лицо. Никогда не открывал рта, если ему не было задано прямого вопроса, и практически не привлекал к себе внимания, зайдя и тут же словно растворившись в помещении. Идеальный «номер два»: минимум мимики, минимум жестов. Насколько Сильвестр успел узнать своего помощника, это было обычным его поведением, а не пониманием должностной инструкции, которую, к слову, при назначении на эту должность никогда и никому не давали. Бросили в воду — плыви.

Инок пока не знал, что таилось за этой маской безразличия к происходящему, но был уверен, что послушник хорошо запоминал имена и лица всех, с кем они встречались, и мог при желании пересказать, о чём велись разговоры. Паренёк умел слушать и анализировать. Возможно, он не хотел этого показывать и присматривался к Сильвестру точно так же, как Инок присматривался к своему протеже, но то, КАК он перебирал, сортировал и подавал текущие документы, говорило само за себя. Было ещё несколько деталей, которые указывали на цепкий ум и потенциал послушника. То, что парень не имел должного образования, Сильвестр знал наверняка: его досье было предельно простым, без серых пятен, и не вызывало подозрений. Так что это был просто удачно найденный алмаз. Нужно только отшлифовать. И тем интереснее будет узнать, как он себя поведёт, когда с ним заведёт разговор кто-то из Московской епархии и сделает традиционное и весьма недвусмысленное предложение. То самое, из-за которого Иноку приходилось менять своих помощников чуть ли не каждые полгода. Ну, а до этого момента оставалось только наблюдать и ждать. Со всеми своими функциями послушник справлялся; значит, заменять его раньше времени не было никакого смысла.

— Что-нибудь экстренное? — протянул Инок руку, принимая документы.

— До десяти — как обычно. В десять встреча с репортёром. — Говорил помощник всегда очень тихо, так что даже акцент не улавливался. Других это могло раздражать, но Сильвестр на слух никогда не жаловался, а потому не поправлял. Так даже лучше: меньше шансов, что до чужих ушей дойдёт.

— Думаю, он уже поджидает нас у ворот. Журналисты, особенно такие, как этот, обожают устраивать неожиданные визиты, в стиле налоговой, а то, что я — «ранняя пташка», не секрет. — Инок быстро пролистал оставшиеся документы. — Попроси налить дополнительный стакан сбитня, с собой, и угости нашего визитёра. А я пока заберу кое-что со склада. — И, не удержавшись, с усмешкой добавил: — Можешь развлечь его разговором, если хочешь.

Послушник, никак не прореагировав на иронию, на секунду склонил голову и вышел.

Сильвестр двинулся следом, но в коридоре свернул в противоположную сторону и, дойдя до лестницы, спустился на два этажа. Здесь ещё не было сыро, хотя жилыми эти помещений уже были. Ещё сотню лет назад именно тут, на первом подвальном этаже, располагались кельи послушников, но позднее служители Патриархальной Русской Церкви¹ предпочли жить с бОльшим комфортом и приятным видом из окна. Сильвестр не видел причины загонять людей обратно под землю. В истязаниях плоти есть свои духовные результаты, но это должен быть осознанный выбор человека. Армейские методы здесь неприменимы.

Поэтому, перенеся в монастырь свою резиденцию, Инок отремонтировал этот полуподвал и сделал сухой отапливаемый склад, где хранилось практически всё: от сладостей на праздники до запасных частей электроники и техники, и даже кое-что посерьёзнее. Обычный прихожанин, забреди он сюда по нечаянности, сильно бы удивился при виде того, что именно хранится в православном монастыре. Инок Сильвестр был из тех, кто верил, что «всё, что может пойти не так, обязательно пойдёт не так». Но он также верил, что «какая тебе, нафиг, разница, если ты подготовился и к этому?». Amat victoria curam.

Взяв несколько бумажных пакетов, украшенных весёлыми картинками, Инок двинулся в обратном направлении и вышел во внутренний двор монастыря. Здесь было ещё очень тихо. Днём будет не протолкнуться от обитателей и посетителей, включая туристические группы. Уже через полчаса, когда загорланят первые петухи, появятся самые рьяные послушники и дежурные, но Сильвестра к этому времени тут уже не будет; он давно переложил бразды правления монастырём в надёжные руки доверенных братьев и сестёр и решал только самые острые вопросы, буде оные возникали. Остальное время он посвящал строительству церкви в том виде, в котором, как он считал, она не пребывала уже очень и очень давно. И поэтому каждый божий день, с пяти утра и до семи вечера, Инок Сильвестр выкладывал кирпичики, как делал это на протяжении нескольких десятков лет.

Скрипнув служебной дверью в воротах, Инок вышел за пределы монастыря. Помощник был уже тут: стоял, как обычно, рядом с водительской дверью автомобиля, не обращая внимания на утреннюю свежесть. Привычную картину нарушал лишь свет, горевший в салоне, и человек, сидящий сзади и потягивающий сбитень из дымящегося стаканчика.

Инок закинул пакеты в багажник и уселся на сиденье рядом с помощником, почти синхронно продублировавшим движение и тронувшим автомобиль.

— Доброе утро и спасибо, — раздалось сзади. — Ваш немногословный водитель спас меня от переохлаждения… эээ…

— Давайте по имени. Духовный сан — для духовенства, а вы ведь атеист. — Сильвестр вполоборота протянул руку. — Доброе утро, Максим Николаевич.

— Можно просто Максим. И надо признаться, начали вы это утро весьма эффектно. — Рукопожатие у него оказалось крепкое. — У вас камеры на воротах, или я становлюсь настолько предсказуемым?

Сильвестр поднял руку и отрегулировал зеркало заднего вида, чтобы видеть собеседника. Послушник Яков, выруливавший в этот момент на абсолютно пустое Псковское шоссе, даже ухом не повёл.

— Да как вам сказать… Камеры тоже есть.

Журналист фыркнул, снова отпивая из стакана.

— То есть мне стоит ожидать «открытого урока» с подготовленными ответами и покрашенного зелёным газона?

— Тогда я не стал бы тратить время на клоунаду, а просто заплатил вашему редактору за красивую статью.

— Но не мне? — сразу ухватился за суть Максим.

— Ну, некоторая часть вашей предсказуемости делает вам честь, — решил немного польстить собеседнику Инок.

— Хм… Дайте угадаю. Вам нужно что-то провернуть в Москве, но поддержки со стороны вашего центрального аппарата вы не получили и теперь ищите обходные пути?

— Встречный вопрос: с вами общался «один из» или просто безликий духовник?

Замешательства на лице журналиста не возникло. Он и сам умел просчитывать ходы своих оппонентов и нередко общался с такими же людьми.

— В лицо я его не узнал, так что скорее второе. Имя не назову, уж простите, — без какого-либо сожаления в голосе добавил журналист.

— Ничего-ничего. Мне оно ни к чему, — поспешил заверить его Инок. — Вас сильно удивит тот факт, что гигантский контракт, заключённый с вашим издательством Московским патриархатом, был придуман исключительно для того, чтобы именно вы приехали именно сюда.

— Не удивит… но заинтересует. Меня не поставили об этом в известность, — репортёр начал подозревать, что слегка недооценил масштабы происходящего.

— Просто я хотел знать, была ли вам предложена какая-нибудь морковка или обошлись только палкой.

— Другими словами, вы хотите знать, можно ли меня просто уговорить дружить против «плохих дяденек» или нужно будет что-то давать взамен? — Журналист сонно потёр глаза. — Господин Сильвестр, я, может, и предсказуем немного, но выводы делать тоже умею. Соединять хаотично разбросанные факты в общую картину — моя работа, и делаю я её на «ять». Иначе я бы не считался одним из самым скандальных, но при этом самых читаемых журналистов нашей необъятной. — Максим постарался, чтобы его голос передал всю тяжесть обещания. — Морковку я получу в любом случае.

— Как говорит один мой друг, «я никому не господин». Давайте всё же просто Инок. Так привычнее. Вы меня неправильно поняли, Максим. Я оценивал не степень вашей заинтересованности, а степень их раздражённости, — «их» Инок выделил ударением. — Зная это, я могу просчитать их реакцию на свои последующие действия.

— О! Так у вас тут второй Раскол намечается. Это уже интереснее. Я так понимаю, мне — эксклюзив, а вам благосклонность СМИ?

— «Благосклонность», особенно СМИ, что-то значит для молодых и глупых. — Инок пропустил мимо ушей «раскольничество». — Я уже давно не отношусь ни к одной из этих категорий. Мне нужна лояльность. И мне не нужны все СМИ. Мне будет достаточно вас и ваших связей.

Максим глубоко вдохнул.

— Лояльность — штука редкая, и ни деньгами, ни угрозами она не создаётся.

— Здесь не Москва, Максим. Я не предлагаю вам продаться или прогнуться.

— Прозвучало именно так.

— Вам ли не знать, как сложно порой передать людям мысль, к которой они не привыкли. — Инок повернулся вполоборота и впервые с начала разговора посмотрел на собеседника не через зеркало заднего вида. — Я предлагаю вам поверить.

Максим искренне рассмеялся:

— В вас?.. В Бога? — но тут же осёкся. Профессионализм и воспитание взяли своё. — Простите. Я не хотел никого оскорбить, но вы же знаете, что, несмотря на свою специализацию, а, скорее, даже именно потому, что я полжизни занимался религиоведением, я не принадлежу ни к одной из религий. И вряд ли когда-либо буду принадлежать.

— Думаю, вы бы хотели… но нет. Я предлагаю вам лишь только первый шаг на пути к вере в Бога.

— И это…?

— Вера в себя. В то, что ваша жизнь имеет смысл, а не определяется случайным стечением обстоятельств. Я хочу предложить вам Цель, потому что Слово, неважно, было оно в самом начале или нет, никогда не сравнится с Делом.

Вы можете опутать весь мир словами. Правильными, умными, красивыми и добрыми. Они могут литься нескончаемым потоком с экранов телевизоров и радиопередач, как у вас, или даже из уст проповедников в священных Храмах и на улицах, как у меня. Место — не важно. Количество — не важно. Люди давно усвоили, что слова могут быть ложью, и единственный способ отличить ложь от правды — посмотреть, расходится ли Слово с Делом. — Инок снова откинулся на спинку сиденья и грустно вздохнул. — Сейчас Церковь погрязла во лжи. Как бы пафосно это ни звучало. Быть может, не в такой опасной лжи, как экстремистский Ислам, но не менее разрушительной, ибо любое искажение веры — это удар по самым слабым. Тем, кто в беде и пришёл за помощью. Церковь не должна «дарить надежду». Церковь должна ею быть! Делом, а не только словом. И здесь, в моём городе, я постарался воплотить это в жизнь. И я хочу верить и предлагаю поверить вам, что такое возможно везде. Но для этого мне нужна ваша помощь.

Максим ожидал продолжения, но Инок уже всё сказал, а потому в салоне пожилого БМВ повисла неловкая пауза.

— Отличная речь, — задумчиво протянул журналист. — Жаль, что слышу её я каждую предвыборную компанию, а вот лучше как-то не становится… Но вы показывайте! Вдруг я поверю. Ммм? — вежливая улыбка Максима никого не могла обмануть.

Великий Новгород, «Милость».

Около пяти часов утра автомобиль остановился у расположенного на северной окраине города госпиталя. Двухэтажное кирпичное здание с красной крышей было относительно новым, введённым в строй только семь лет назад, и поддерживалось в идеальном состоянии. На нём не было никаких надписей, плакатов, реклам, только аккуратная табличка возле парадного входа, гласившая, что здесь располагается частная клиника со скромным названием «Милость».

На ярко освещённой парковке стояли три машины «скорой помощи», а ближе к воротам, но почему-то не при въезде, как обычно, располагалась небольшая будка охраны. Несмотря на ранний час, как только автомобиль Инока припарковался, дверь сторожки приоткрылась, и из неё выскользнул дедок совершенно криминальной наружности. Невысокий, сухопарый, с обветренной, густо покрытой морщинами кожей, одетый хоть и чисто, но в совершенно не сочетающиеся друг с другом вещи, он выглядел как классический старый уголовник из советских детективов. Тем удивительней было услышать от него, вместо фени, вежливое:

— Доброе утречко, Инок. Что ни день, всё новые лица с вами, — старик с улыбкой пожал Сильвестру руку.

— И тебе не хворать, Кузьмич. Это вот Максим Николаевич, познакомьтесь. Он у нас журналист. Думает написать историческую статью про Новгород, вот и решил посмотреть, к чему вся наша история привела и как мы тут живём.

— Это дело хорошее! — старик со старанием затряс руку московского гостя. — Хотя пять утра — это не то время, когда жизнь уже бьёт ключом… да и больница — это не то место, где она это делает… — с каждой произнесённой фразой голос старика становился всё задумчивее, а движение руки — медленнее… медленнее, но не мягче. Максим попытался отпустить руку, но куда там! У старика оказался стальной захват. — Странный вы какой-то журналист, Максим Николаевич. Подозрительный. — Проговаривал всё это он, глядя прямо в глаза москвича.

Старец разжал пальцы так резко, что Максим невольно шагнул назад, пытаясь удержать равновесие, непонимающе глядя на сторожа. Сильвестр придержал его за локоть, с одной стороны, помогая устоять, но при этом и не давая отступить, если бы у журналиста возникло такое желание.

— Кузьмич, прекрати уже эти сериалы смотреть, того гляди придётся перевести тебя из будки охраны в палату попросторнее.

— Я, между прочим, свои обязанности исполняю! — вроде как оскорбился сторож.

— Вот и Максим Николаевич свои исполняет, так что… — продолжать Иноку не пришлось, видимо это было уже далеко не первый раз, потому что Кузьмич тут же скучным голосом прогнусавил:

— Прошу прощения, я не хотел. Увлёкся. — Не дожидаясь ответа, старичок резко развернулся на пятках и зашагал обратно к сторожке, спиной изо всех сил демонстрируя своё недовольство.

— Забавный товарищ, — задумчиво прокомментировал Максим, продолжая разминать кисть руки. — Хотя хватка, надо признаться, внушает уважение — в его-то годы.

— М-да, он иногда передёргивает, но ведь и работа у него довольно скучная… особенно в сравнении с остальной его биографией. Кстати, зовут его Денисом. Денис Валерьевич.

— А «Кузьмич» тогда почему?

— Сказал, «Кузьмич» — это не имя, а жизненная позиция, — процитировал Инок старика. — Тут, как я думаю, каждый поймёт по-своему.

В зале приёмного отделения их встретила медсестра.

Впервые увидевшие Елену мужчины всегда обращали внимание на её милое славянское лицо и чёрные, как смоль, глаза. При этом они старались смотреть в эти глаза не переставая, потому что в то самое мгновение, когда они, так сказать, разрывали визуальный контакт, их собственные органы зрения намертво фиксировались у неё на груди, которую, как ни старался, не мог скрыть даже джемпер под медицинским халатом. Где-то в глубинах самых низменных мужских инстинктов, которые никогда не вымирали до конца, подпитываясь пивом, казарменным юмором и онлайн порнографией, Елена воплощала великую святую троицу эротических фантазий — Медсестра, Монашка и Пышная грудь.

Сильвестр мимолётно поставил журналисту зачёт за выдержку и умение концентрироваться на работе.

— Доброе утро, Инок.

— Доброе утро, Елена. Как тут всё?

— Всё как всегда: в полном порядке. Новые поступления обработаны, осталось ещё шесть мест, и завтра освободятся ещё два. Интерны закончили вводный курс, нареканий пока нет, но для Иосифа Андреевича это, как известно, дело времени. — Сестра иронично улыбнулась, на что Сильвестр согласно кивнул. — Ну, и Правое Крыло тоже без эксцессов. Вечером приехал Константин Романович, так что все как шёлковые.

— А сам Волконский?

— Час назад свет горел, — пожала плечами медсестра.

— Спасибо, Елена. Это наш гость, Максим Николаевич. Репортёр. Ты возьми его с собой на обход и передачу смены. Если будут вопросы — ответь, пожалуйста. На все. Если будет приставать, зови Кузьмича.

— Не надо Кузьмича! — Максим шутливо поднял руки вверх. — Я буду паинькой.

— Вот и хорошо. А я Константина Романовича навещу, пока он не лёг.

Это был «гостевой» кабинет для сторонних консультантов, если мнение таковых вдруг требовалось, но обставлен он был практически так же, как кабинет дежурного врача. Тут был и диван, на котором можно было прикорнуть, если дело затягивалось, и компьютер с выходом в интернет, и даже цветы на подоконнике кто-то поставил и не забывал поливать.

Волконский сидел за столом и увлечённо барабанил по клавиатуре. Время от времени он останавливался, бормотал что-то самому себе, очевидно, пробуя фразу на слух, и тут же продолжал печатать.

— Бог в помощь, — то ли в шутку, то ли в серьёз произнёс вошедший Сильвестр.

Константин Романович повернул голову в сторону гостя и, не переставая печатать, констатировал:

— Значит, уже пять. Что-то я припозднился.

— А что, бывает — вовремя ложишься?

— Нет. Но тут, как с чистотой носков холостяка: свои категории.

— Ммм. — Инок кивнул на экран монитора. — Готовишься?

— Переписываю. Уже в четвёртый раз. Видимо, нервничаю… — Волконский снял квадратные академические очки и устало потёр глаза. — Да что там… просто боюсь.

Сейчас он выглядел на все свои шестьдесят три года, хотя ещё секунду назад ему не дали бы и пятидесяти. — А где твой новенький?

— Остался присматривать за журналистом.

— Пригласил всё-таки. Думал, ещё недельку подождёшь. — Волконский обвёл комнату взглядом, но мысли его были далеко, поэтому он быстро переводил взгляд от одного предмета к другому, как будто не понимая, как он вообще здесь оказался.

Сильвестр не уставал поражаться многозадачности профессора. Тот мог редактировать текст и говорить на отвлечённую тему, анализируя поступающую информацию абсолютно синхронно. Хорошие аналитические способности, усидчивость и при этом должность обычного лектора в военмеде. Ничего, конечно, удивительного, для нашей-то страны.

— Когда этот мальчик вернётся в Москву, дороги назад уже не будет. Не свалим их с одного удара — на второй нам просто не дадут времени, — невесело улыбнулся Константин Романович, взглянув, наконец, на Сильвестра. — Уверен, что мы готовы?

— Уверен, что другого такого случая нам не представится. Так что… пан или пропал.

— Будет до оскорбительного обидно, если это окажется очередным пшиком истории. Я не хочу быть пшиком, Сильвестр.

— Будет ещё обиднее, если это вовсе не «пшик», но до финиша доберутся они, а не мы.

— Это будет уже не обидно. Это будет печально. Может, всё-таки подождём, когда парни вернутся?

— Костя, к тому моменту, когда они найдут то, что ищут, мы уже должны быть готовы, как никогда. Потому что как только они это найдут, начнётся чистейшей воды авантюра и импровизация.

— Иными словами, хаос.

— Нет. Хаос начнётся у всех остальных.

— А у нас?

— Надеюсь, эпоха возрождения.

— Хм…вечно вы надеждой торгуете… — проворчал профессор и побарабанил пальцами по столу. — Так что с репортёром?

— Покажу округу, введу в курс дела, познакомлю с людьми. Думаю, он согласится.

— А если нет?

— У него нет ни одной причины отказывать, но есть сотня причин согласиться. «Думаю» я добавил исключительно из уважения к твоему научному подходу. Парень сейчас в том состоянии, в котором мы были несколько лет назад: хочет шагнуть дальше, но не знает, куда. Я просто покажу ему, куда стоит идти.

— Ты не просто покажешь. Ты будешь его подпинывать, чтобы шёл в правильном направлении.

— Тебя подпинывал?

— Меня подпинывать сложно, — постучал по виску Волконский.

— «А» — не стоит переоценивать себя и недооценивать других, — ткнул пальцем в профессора, а затем и в себя Инок. — И «Б» — если человек стоит на месте, небольшой пинок ему не повредит. И вообще, к чему строить из себя адвоката дьявола? Всё уже сто раз обсуждалось и измерялось. Или ты потерял веру в наш «маленький научно-религиозный эксперимент»?

— Я же говорю — нервничаю.

Сильвестр дружески сжал плечо профессора и, дождавшись одобрительного кивка, направился к двери.

— Кстати, о «пшиках». Знаешь, почему всем так нравятся фейерверки? — уже с порога спросил он.

— Красиво? — пожал плечами Константин Романович.

— Что такое красиво, каждый понимает по-своему. Нет, абсолютно всем нравятся фейерверки, потому что они грандиозны. Потому что это попытка маленького человека раскрасить целое небо. Напоминание о том, что, пускай всего на долю секунды, но всё же человек способен менять мир. А теперь спроси себя, кто сможет отказаться от такого? Кто способен упустить шанс изменить мир?

— Любой, кого устраивает существующее положение вещей, — не полез в карман за ответом профессор.

— Для того, чтобы мир тебя полностью устраивал, нужно быть его Богом.

Максим послушно шагал за медсестрой по ярко освещённым коридорам госпиталя. В большинстве случаев Елена просто приоткрывала дверь очередной палаты и, убедившись, что все пациенты спят и в порядке, так же тихо удалялась. Изредка она грозила кому-нибудь из них пальцем и грозно шептала: «Спать».

Пройдя все три крыла и вернувшись в приёмную, журналист запоздало сообразил, что здание было выстроено в форме креста. Не удивительно, учитывая род занятий хозяина, но было любопытно, религиозное ли это суеверие или просчитанный пиар-ход? Впрочем, спрашивать было бесполезно, поэтому, когда Елена сделала пометки в журнале и стала наливать в два гранёных стакана чай, москвич поинтересовался другим:

— Вы ведь монахиня, не так ли?

Когда общаетесь с новым источником, никогда не переходите сразу к делу. Во-первых, это напрягает источник: никто не любит откровенничать с незнакомцем. Поэтому нужно уметь несколькими фразами наладить более или менее доверительные отношения. Найти общие интересы или первому сделать откровенное признание, как бы давая собеседнику определённое преимущество. А во-вторых, это позволит прощупать, насколько этому источнику стоит доверять.

Елену вопрос не удивил и не рассмешил. Чувствовалось, что в компании журналиста ей было не то, чтобы не комфортно, но приходилось выбирать слова аккуратно. Значит, знала она достаточно, чтобы — при некотором, так сказать, поощрении с его стороны — сболтнуть лишнее.

— Большая часть персонала Дома… госпиталя состоит из послушников и монахов ближайших монастырей. Заведующие отделениями и некоторые технические специалисты — это приглашённые сюда медики высшей квалификации. Они руководят всей нашей деятельностью и регулярно проводят курсы повышения квалификации.

— Вы сказали «Дома»?

— Так клинику называют среди своих: «Дом Милосердия». Или просто «Дом».

— Ах, поэтому и «Милость». Как… мило, — как можно обаятельней улыбнулся Максим.

— Простите, вы точно писатель? — лицо медсестры было абсолютно бесстрастно.

Журналист искренне рассмеялся, внутренне поздравив себя с правильным ходом.

— Насколько мне известно, многие православные митрополии создают отряды сестёр милосердия, но, в большинстве своём, это не настоящие медсестры, а добровольцы, не имеющие даже базового медицинского образования. По работе я общался с некоторыми из них. Глубоко порядочные, духовные и благожелательные люди… но, положа руку на сердце, после общения оставался осадок того, что их, как бы сказать, КПД до обидного низок.

Вы же, Елена, производите совсем иное впечатление. Расскажите, как именно вы сюда попали? Как эта система работает? Вы ведь сестра милосердия?

— Инок Сильвестр велел ответить на все ваши вопросы, но я думаю, будет лучше, если на некоторые из них ответит кто-то более сведущий. Например, сам Инок Сильвестр. Не хочу солгать ненароком. — Интонация Елены говорила о том, что знать-то она знает, и знает если не все, то многое, но лишнего говорить не собирается. — Я, как и весь остальной персонал, несмотря на постриг и принадлежность к церкви, имею соответствующее специальное образование и квалификацию для оказания медицинской помощи в стенах этого госпиталя и за его пределами, что подтверждается всеми необходимыми документами. Официально мы действительно числимся волонтёрами, но не от церкви. Это место построено известным в наших краях меценатом и филантропом. Он создал отдельный благотворительный фонд, в сотрудничестве с которым мы и оказываем помощь страждущим. Не могу вам сказать, как всё это оформлено на бумаге. Честно говоря, мне это неинтересно. В моем случае это было просто смиренной просьбой Инока Сильвестра послужить на благо прихожан и своим примером показать, что милость Божья хранится в наших собственных сердцах.

Максим вежливо улыбнулся. Официальная формулировка ответов немного раздражала. Создавалось впечатление, что он находится на пресс-конференции, а не в приёмном отделении в обществе простой монахини. Но, как говорят на Западе, это было не первое его родео, так что он уже тысячу раз сталкивался с непониманием и даже отторжением со стороны среднего звена, даже после прямого указания сверху.

— Я понимаю и, поверьте, глубоко уважаю то, что вы делаете. — Пора было напомнить Елене, что лезть в бутылку было не в интересах дела. — Но, чтобы выполнить «смиренную просьбу Инока», обращённую уже ко мне, мне нужно понять, как у вас работают некоторые вещи. Иначе я тоже рискую ненароком соврать. — Максим вопросительно уставился на сестру и, лишь дождавшись утвердительного кивка, продолжил — То есть, хоть вы и являетесь служительницей Патриархальной Российской Церкви, здесь вы НЕ по её распоряжению?

— Здесь я по предложению, а не распоряжению, своего ордена и Новгородского экзархата.

— Стоп… Новгородского экзархата? — журналисту потребовались пара секунд, чтобы оценить услышанное. — Серьёзно?

— Это не афишируемая информация, даже среди служителей церкви, но да. Причём с весьма широкой автономией. И уже довольно давно.

— Но подождите, мне казалось, экзархат — это всегда что-то за пределами митрополии. А тут, можно сказать, самое её сердце.

— Вот потому об этом стараются не распространяться. Учтите, когда будете писать: одного упоминания достаточно, чтобы обзавестись недругами в вашей столице. — Слово «столица» Елена чуть ли не выплюнула. — Там не любят, когда им напоминают о поражениях.

— Что вы имеете в виду?

— Это как раз вопрос к самому Иноку. — Елена вежливо улыбнулась и поднялась со стула. — Извините, Максим, мне нужно передать смену. Если вы захотите, то позднее можете проводить меня до кельи, и я расскажу про наш уклад жизни. Но все организационные вопросы за пределами Дома — это уже не ко мне.

Центральный вход распахнулся, и в приёмную вошла группа оживлённо переговаривающихся людей в белых халатах под расстёгнутыми куртками. Но прежде, чем Елена успела их поприветствовать, зазвонил стационарный телефон.

Сестра шагнула к столу и молниеносно подняла трубку:

— «Милость». — больше ничего не добавляя, она выслушала звонившего.

— Принято. — скупо ответила Елена и, не положив трубку, нажала отбой:

— Братья, два ожоговых, больше пятидесяти процентов, семь минут. — Резко оборвав беседу, «Братья» нырнули в служебное помещение, а Елена уже дозвонилась ещё до кого-то:

— Татьяна Данииловна, вы уже в пути?.. У нас два ожоговых, больше пятидесяти, через шесть минут. Операционная уже готовится, я вас встречу… Хорошо.

Сестра перестала обращать на Максима какое-либо внимание. Забив несколько строчек в компьютер, она направилась по одному из коридоров вглубь здания.

Максим, с присущей всем журналистам напористостью на грани бесцеремонности, решил не отставать.

— Почему к вам, а не в ожоговый?

Елена недовольно глянула на отвлекающего, но всё же ответила:

— Мы ближе. Аппаратура лучше.

— А что мешало вашему меценату оборудовать городские больницы? Хотя бы парочку. Вы же не можете обеспечить всех нуждающихся здесь.

— Несколько лет назад так и сделали. Угадайте, сколько из этого оборудования всё ещё на местах? — Елена невесело усмехнулась. — Доходило до абсурда. Когда эта клиника открылась, появился человек и попытался продать нам один из новеньких МРТ, которые за полгода до этого поставили в одну из городских больниц.

Елена остановилась перед маятниковой дверью.

— Дальше вам нельзя. Моя смена немного продлится, а потом мне надо будет выспаться. Можете взять у Инока мой номер и позвонить после шести вечера. А сейчас извините.

Сестра исчезла за дверью, выпустив в коридор сильный запах дезинфекции, и Максим несколько секунд смотрел на её удаляющуюся фигуру, через круглое смотровое окошко.

«Симпатичная… Однако, похоже, стерва изрядная… Не стоит, пожалуй».

Глава 2 — А зори здесь пьяные

Якутия. Западный берег р. Лены.

Автобус въехал в Городок в седьмом часу вечера, подставив лица уставших пассажиров под сполохи красного заходящего солнца. Поездка была утомительной для большинства и просто убийственной для одного, не слишком заметного, мужчины. Удивительно, насколько сильно потребители «цивилизованного» мира привыкли к таким простым, на их взгляд, вещам, которые в менее зажиточном обществе считаются непозволительной роскошью. Например, общественный транспорт, который не разваливается на ходу, имеет хоть какое-то амортизирующее устройство и ходит чаще одного раза в месяц. Нет, Иван отдавал должное технике, а именно — 38-му АСМ, вариации бессмертного ГАЗ 66, которому было, по меньшей мере, сорок лет. Столько же на местном бездорожье продержался бы разве что современный танк. К сожалению, танки ходили по этому маршруту значительно реже. То есть, не ходили совсем.

Впрочем, и выходцы из мегаполисов были здесь такой же редкостью… Однако к чужаку уроженцы и старожилы здешних мест не приставали. Менталитет российской глубинки: слухи и предположения всегда самые разноречивые, но напрямую никто не спросит. Наверное, так интереснее. Ивану же было тошно и без навязчивых расспросов — в прямом смысле этого слова: Ванин вестибулярный аппарат не отличался крепостью, как местные дороги — гладкостью. Пару-тройку часов ещё можно было перетерпеть, но почти полсуток! Конечно, до опустошения желудка дело не дошло, чай не семь лет мальчику, но состояние было «на грани». Впрочем, судя по измученному виду окружающих, космонавтов среди местных тоже не было.

Как в нём вообще опознали городского? Хотя, в принципе, Ясенев и не пытался сойти «за своего.» Сработала армейская привычка таскать с собой и на себе только самое функциональное в дороге: брезентовые одежда и рюкзак, с торчащими по бокам болотниками, на ногах растоптанные кеды, на поясе нож с самодельной рукоятью из кости. Ничего из внешнего вида пассажира не вызывало сомнения в том, что большую часть своей жизни он проводит в настоящих лесах, а не каменных джунглях. И всё же… Всё же любой житель периферии без труда рассмотрит истину сквозь примитивный ярлычок «Геолог», который привычно наклеивается на любой свитер с высоким горлом и бороду поверх него, которые, кстати, в данном случае тоже присутствовали. Проходя мимо человека, этого можно не заметить, но когда ты заперт внутри подпрыгивающей и громыхающей на ухабах стальной коробки на несколько часов, и все, что тебе остаётся, — это глазеть на сидящих вокруг товарищей по несчастью, ты волей-неволей подмечаешь малозаметные детали. Для этого вовсе не требуется быть ни Шерлоком Холмсом, ни доктором Хаусом.

Сойдя на землю, Иван угрюмо посмотрел на проржавевшее средство своего передвижения и пытки:

— Грех жаловаться. И ждал-то всего неделю, — буркнул он и отвернулся от осточертевшего автобуса, окинув взглядом открывшийся пейзаж.

Места вроде этого являются наглядным примером того, что деньги и власть всегда ограничены в пространстве. И даже если ты император всея чего-нибудь, здесь ты всё равно будешь просто ещё одним пассажиром, заплатившим двести восемьдесят шесть рублей за то, чтобы без малейшего комфорта переместиться из одного захолустья в другое. Здесь все деньги мира не помогут тебе купить билет первого класса, потому что первого класса просто нет. Ну, или весь класс тут первый — это с какой стороны посмотреть.

«Нет, я бы мог приехать сюда на внедорожнике, но что бы мне это дало? Дороги я не знаю. Навигатор не поможет: карт здешней округи не существует. Спросить дорогу? А где гарантия, что эта хваленая иномарка не накроется на полпути? Довериться провожатому? Места здесь дикие… в случае чего скажут: «А был ли мальчик?» Неее… Автобуса было не избежать.»

Проговаривая всё это про себя — больше для успокоения желудка, чем для восстановления душевного равновесия — Иван двинулся в сторону ближайшего перекрёстка.

Даже если окажется, что и сюда он приехал напрасно, сильно это Ясенева не огорчит. В путь он отправился почти месяц назад и успел привыкнуть к походному режиму. Ещё в детстве, когда отец брал его с собой на охоту, Иван заметил, что недели две уходит на адаптацию, а потом мозг как будто примиряется с новыми условиями жизни и тебя просто перестаёт ломать от отсутствия привычных удобств, которым здесь неоткуда взяться.

Большинство оказавшихся в этих краях увидели бы сонный, неказистый, может быть, даже медленно умирающий городок где-то на периферии не самого развитого государства. Место, где люди живут в блаженном неведенье относительно огромного и разнообразного внешнего мира, работая изо дня в день, чтобы добыть себе пропитание и самое насущное для жизни. Место, где они слепы и глухи к возможностям стать кем-то из всего того, что может предложить современная цивилизация. Место, где главным детской забавой по-прежнему остаётся мяч, а главным развлечением взрослых — самогон. Прошлое в настоящем. Мир вне нашего мира. Исчезни он — мы даже не заметим. В России полно заброшенных деревень и посёлков. Быть может, однажды Городок пополнит список местечек, бесследно растворившихся в бескрайних просторах страны. Хотя, судя по тому, что заметил Толик, у этого места есть Тайны… а Тайны, как показывает история, плохо растворимы.

Нужно отвлечься от столичного гламура, чтобы увидеть важные детали открывшегося пейзажа. Один разглядит море грязи на центральной улице Городка, а другой заметит, что это размытая от ливней земля, и нигде не видно ни порванных пакетов, ни обёрток, ни бутылок. Кто-то увидит полуразвалившиеся хибары, рядом с домами, помнящими ещё Сталина, а кто-то другой рассмотрит, что домики, хоть и покосились от времени, вовсе не обветшали: их ремонтируют и подкрашивают по мере нужды. А самые внимательные заметили бы, что на большинстве дверей нет замков, и вовсе не потому, что их здесь неоткуда взять. Просто все свои, а у своих не воруют.

Запредельно простая, по современным меркам, одежда Ивана подходила этому месту как нельзя лучше. Немногочисленные местные жители, которых успел приметить Иван, щеголяли в дикой смеси советского антиквариата и современного китайского ширпотреба. Эту нацию, видимо, и впрямь не остановить, если её рукодельные «шедевры» добрались даже в такую глушь. Но несколько человек были одеты совсем уж нейтрально, в простую одежду без каких-либо логотипов. Судя по всему, в городке был свой портной.

Собственная одёжка, сшитая, в основном, из в меру поношенного брезента, позволяла не ловить на себе заинтересованные взгляды прохожих: должно быть, сюда частенько наведывались разного рода промысловики со всей округи — Городок был хотя и небольшим, но единственным на пару-тройку сотен квадратных километров.

Планшет Ясенев доставать не стал: он был бы здесь так же уместен, как Макдональдс с окошком для автомобилей, у которого стоит Мазератти, с блондинкой в вечернем платье… ну, короче, понятно. Благо миниатюрная гарнитура в левом ухе была прикрыта прядью волос, и оставалось только незаметно её включить.

— «Направо.»

Иван, не задумываясь, двинулся в указанном направлении, ощущая себя некоторым образом секретным агентом:

— Как думаешь, как бы повёл себя Бонд, окажись он в подобном местечке?

— «Как в «Формуле Любви»», — тут же ответила гарнитура.

Ясенев не сдержал улыбки:

— За день справлюсь?

— «Да справишься.»

— А за пять?

— «Ну… «Ежели постараться, можно и за пять.»»

Зубоскаля с напарником, Ясенев не забывал смотреть по сторонам. Вспоминая снимки с воздуха, прикидывал, где, собственно, находится. Искомое место было хорошо изучено по фотографиям, но ориентация на местности никогда не была его сильной стороной.

— Здесь должно быть… питейное заведение, — назвать предполагаемое баром не поворачивался язык. Местный колорит будто принуждал к использованию старинного слога.

— «Найдём. Всё равно сначала на курган взглянуть надо.»

— Угу.

Прогулка от центра Городка до восточной окраины заняла не больше двадцати минут. Если бы при этом ещё не приходилось то и дело обходить огромные лужи, перепрыгивая с одного островка суши на другой, то не заняла бы и этого. Дальше начиналась заброшенная территория колхоза. Название его Ясенев не запомнил (в своё лучшее время колхоз назывался светлым именем какого-то видного коммуниста) — помнил только, что закрыли его ещё в советское время (в смысле колхоз, а не деятеля… хотя, может, и его тоже), ещё до развала Союза. Это было любопытно и, возможно, как-то связано с Делом, ради которого Иван сюда приехал. Но, так или иначе, вначале стоило осмотреть саму цель визита. Для этого пришлось пройти через колхоз, точнее, то, что от него осталось, а затем ещё метров триста через подлесок. На фотографиях было видно, что Место окружала неширокая лесополоса, выдвинувшейся из основного массива, который когда-то себе пространство у луговых полей. С другого края эта зелёная лента упиралась в небольшое озерцо. Собственно, наличие этого водоема, должно быть, и послужило причиной устроить здесь колхоз. Река протекала только у северо-западного края территории, и наличие второго источника воды существенно облегчало работу. Похоже, деятельных представителей советской власти не заботило то, что рядом с их кормушкой находилось старое кладбище — довольно типично для социалистического строительства. Может быть, они вообще посчитали, что от этого земля только щедрее будет. Кто их теперь разберёт.

Продираться через кустарник не пришлось. Была тропинка, и ею явно пользовались, хоть и нечасто. По ней Иван, наконец, добрался до искомой поляны.

Кладбищем, в общепринятом смысле этого слова, место можно было назвать лишь с натяжкой. Когда именно оно здесь появилось, было непонятно, но то ли это было до крещения Руси, то ли аборигены веру не приняли, а только крестов здесь не было. Совсем. Местные возводили здесь миниатюрные курганы, окольцованные полосой небольших булыжников. Погост смахивал на японский сад камней, но в тоже время возникало очень чёткое осознание того, где именно ты находишься. Не от страха. Скорее, от ощущения времени… древности.

Сторожка особо не выделялась. Тот, кто её правил, решил не нарушать композицию и сделал постройку типа землянки, но со всеми приличествующими дому атрибутами. Была и труба, над которой едва дрожал воздух. Иван неторопливо направился в её сторону. Когда он прошёл примерно половину дистанции, дверь отворилась, и наружу вышел хозяин.

С виду старику был хорошо за шестьдесят, может быть, даже за семьдесят. Низенький, худощавый, двигался он бодро. Лица, против заходящего солнца, толком было не разглядеть, зато было хорошо видно ружьё, уютно преломленное на сгибе локтя, видимо в знак того, что люди мы, конечно, мирные, но бронепоезд наш вполне себе под парами…

— Заблудился, мил человек? Али ищешь кого? — голос совсем не дребезжал, был глуховат, как у человека со старым повреждением гортани, но властность из этого голоса с годами не выветрилась. Ясеневу немедленно захотелось встать по стойке смирно.

Легенду Иван, естественно, подготовил. Вроде как пращуров своих отслеживает, вот и привела кривая русская… но было что-то такое в старичке, что заставило Ясенева вдруг усомниться в том, что легенда сработает. Пока Иван тянул время, размышляя над ответом и замедляя шаг, гарнитура снова ожила, и напарник тихо прошептал:

— «На пять часов, ещё один. За деревом.»

Ясенев машинально сместился чуть в сторону, чтобы дерево попало хотя бы в периферическое поле зрения, и тут же пожалел о содеянном, потому что ствол ружья моментально пришёл в горизонтальное положение и теперь был направлен ему точно в область пупка.

— Глазастый у тебя приятель, — скривил губы в усмешке старик. — Только стеснительный очень. Пущай тоже выходит.

— Эээ, вообще-то я здесь один.

— Ага, а Петровича ты печёнкой учуял, так, что ль?

— «Опаньки…» — удивилась гарнитура.

— Кого? — Иван честно попытался прикинуться тугодумом, но старик даже не стал повторять вопроса. Только лицо его сделалось скучное-прескучное, так что стало яснее некуда: лежать тут Ясеневу ещё одним холмиком, если он продолжит в том же духе.

— Он не стеснительный, — после недолгой паузы прозвучал ответ, и, аккуратно, достав нательный серебряный крестик, Иван ткнул пальцем в небо. — Но вряд ли снизойдёт к нам грешным… до судного дня.

— «Уже снизошёл. А толку?»

Старик с сомнением посмотрел сначала на крестик, потом по сторонам. Потом, всё-таки покосился на небо и слегка ослабил захват на ружье.

— Так ты поп, что ли? — по интонации было не понять, как именно говорящий относится к духовенству, но Иван решил больше не нарываться и ответил честно:

— Схимник, — естественно ожидая встречного вопроса «Что ещё за зверь такой?».

— Эва как… — не моргнув глазом, протянул старик. — А хайло у схимника не треснет, спутник за собой таскать?

Честно говоря, Ясенев остолбенел. А секунду спустя гарнитура начала гнусно ржать. Дедушка, как говорится, оказался правильным: через минуту Иван уже сидел в землянке и с удовольствием потягивал чай с вареньем.

— Так ты, значится, чекист, но поповской какой-то, так, что ль?

— Можно и так сказать, — Ясенев не стал вдаваться в детали и просто показал корочку Патриархальной Российской Церкви.

— Ишь ты, прям второй Ватикан в Московии устроили. Уже и гарнизон есть.

Со стороны могло показаться, что старик больше не воспринимал парня как угрозу, но бдительности он не терял. И хотя ружьё отправилось в крепление у двери, нож, которым дед гостеприимно отрезал нежданному гостю краюху хлеба, оставался под рукой.

— Начитанный ты, дедушка. Историю знаешь. — Говорить, что к «Московии» Иван имел такое же отношение, как его собеседник, он не стал. Ни к чему.

— Есть маленько. Дело-то нехитрое.

— А про спутник — тоже нехитрое?

— Да как в два пальца дунуть. — подтвердил старик.

— И как же это?

Дед тут же засунул в рот средний и большой пальцы и оглушительно свистнул. Довольно осклабился собственной шутке, но, взглянув на кислую улыбку Ивана, добавил:

— Ладно уж, внучок. Не кручинься, отвечу. Обожди только малёк.

Через несколько секунд дверь скрипнула, и в домик проскользнул пёс, почти полностью серый, с несколькими тёмными подпалинами. Дворняга была замешана на волке, но это уже плохо угадывалось. Тем не менее, чувствовался какой-то собачий аристократизм: пес, как и хозяин, был непрост, и внешняя неказистость не скрывала стального внутреннего стержня. Есть собаки, которых боятся из-за размеров, а есть те, которые внушают страх умным волчьим взглядом. Этот пёс был из вторых.

— А вот и Петрович воротился, — дед ласково потрепал питомца за шею. — Теперь сам смекнуть должен, что услышать ты его не мог. Увидеть тоже — глаз на затылке-то небось нет. А те, что спереди, тебя и выдали, — пояснил старик. — Ты, внучок, не по сторонам смотрел, а в пустоту глянул, когда в сторону шагнул, будто слушал кого. Петрович мой больше никого не учуял, а в бога я не верю. Значится, техника, будь она неладна.

— Внимательный ты, дедушка, ничего не скажешь.

— Не будь я внимательным — здесь бы не жил, внучок.

— Да? А чего? Курганчики каких немало… — невинно спросил Иван деда.

— А то ж прям не знаешь, что место с историей?

— Ну… — старик вызывал доверие, но стоило выбирать, что именно можно было ему рассказать, и в каком именно ракурсе.

— Не тужься, внучок. Мне ваши тайны ни к чему. У меня своих по самые яа-аа… вот что просто думаю: монастырей здесь ваших отродясь не было. Что до Советов, что после. Не любят вас тут. Так что как бы не вернуться тебе к своим попам, несолоно хлебавши.

— Сильно не любят?

— Да как тут скажешь, коли не появлялись давненько? С тумаками, верно, не бросятся, но и руки не подадут. Не знаю, почему, а только в разговорах всегда понятно: твой бог здесь не в почете. Обожди-ка, — дед прервал разговор и отошёл покормить пса, недвусмысленно сидевшего у миски на полу.

Ясенев хмыкнул, но ничего не сказал. Было над чем подумать. В информации по Городку, которую они собрали, не было никакого упоминания о сектах, язычниках и любых других признаках того, что с местными могут быть проблемы. Шаманизмом и анимализмом увлекались поселения коренных народов, вроде якутов и эвенов, но именно эти места заселялись со времен Ивана Грозного и Ермака — значит, должны были быть православными.

Напарник воспользовался минутой тишины и вполголоса затараторил Ване в ухо:

— «Я сейчас документы пересматриваю. Старик, похоже, не врет. В любой другой глуши, вроде этой, Советами обычно составлялись протоколы об антирелигиозной деятельности. Ну, по типу «местная ситуация такая-то; пропагандистская работа проведена такая-то; церковь отдана под сельсовет…» А здесь пусто. Вообще ни слова про опиум для народа. Как будто тут Ленина заочно любили и идеологию сразу приняли. А так не бывает.»

— Связного-то твоего как кличут? — не отвлекаясь от кухонных дел, спросил дед.

— Что, опять взгляд? — уязвлено прозвучал встречный вопрос.

— Да не. Слышу я его просто. Бормочет чего-то. Должно быть, советует стукнуть меня, как старушку-процентщицу. Так топор справа, у кладовой.

— «Он мне нравится.»

Парню оставалось только подивиться слуху деда:

— Толиком кличут. И, напротив, вам от него низкий поклон, — вольно перевёл он очередное гнусное хихиканье напарника.

— Благодарствую, конечно, да только поклоном вы, ребятушки, не рассчитаетесь.

— «Это он о чем!?» — не замедлила спросить гарнитура. Иван переспросил у старика, на что тот, вернувшись к столу и сев напротив, внушительно молвил:

— Да всё о том же. Вам, касатики, нужно выведать чего-то в местных краях, и, окромя меня, с вами никто говорить не будет. Здесь с пришлыми только торг. А скажешь, что церковники послали, ещё и в бороду плюнут.

Дед, не глядя, пошарил рукой под столом и выудил оттуда литровую бутыль с мутной жидкостью. Гранёные советские стаканы, из которых уже был выпит весь чай, покинули свои, советские же, подстаканники и снова наполнились жидкостью.

— Да и чего ходить вокруг да около? Тебе ведь с Толиком про Кольцо знать надобно, так?

— Допустим, — снова не стал вдаваться в детали Иван. — А что потребуется от Толика и меня за скромный рассказ о местных достопримечательностях?

— Да сущие пустяки! — добродушно улыбнулся дед, залпом опрокинув в себя полстакана. И Ваня сразу понял, что раскошелиться придётся серьёзно.

Глава 3 — Пастырь овцам не служит

Великий Новгород. Клиника «Милость».

Инок в компании послушника Якова ждал репортёра на выходе.

— Пообщались? — участливо поинтересовался монах.

— У меня сложилось впечатление, что вы окружаете себя исключительно немногословными людьми, Инок.

— Ну что вы! — немного наигранно возмутился Сильвестр. — Просто вы чужак, и все немного насторожены. Кроме Якова, он всегда такой, — и, направившись к автомобилю, сменил тему. — Вы же ещё не завтракали?

— Так рано я обычно не ем… Хотя я и не встаю так рано. — Устроившись на заднем сиденье БМВ и поразмыслив, Максим решился. — Не отказался бы от яичницы.

— Яков, давай на первое кольцо. Подкрепимся.

Машина вырулила с территории клинки и направилась обратно в сторону центра, а через несколько минут, свернув на Большую Санкт-Петербургскую, обогнула кольцо и пристроилась на парковке между двумя пятиэтажками, в стороне от гипермаркета. Максим отвлёкся от блокнота с заметками и с подозрением оглянулся по сторонам. Намётанный глаз журналиста сразу уловил госслужащих, курящих на ничем не примечательном крылечке. Выйдя из автомобиля, Фабер с интересом уставился на Инока.

— Что? А вы ожидали французский ресторан с «аппетайзерами»? Это Новгород. Колыбель русских щей.

Здание оказалось всего-навсего налоговой инспекцией. Пройдя предбанник, репортёр и его спутники очутились в классической столовой. Несколько рядов столов со стульями, стойка с порциями салатов, несколько поддонов с чистыми столовыми приборами. В дальнем правом углу была дверь, ведущая на проходную налоговой. А здесь, по-видимому, была первая линия обороны. Неплохо устроились ребята, ничего не скажешь.

Двери столовой ещё только открыли, но завтраки уже подавали. Приглядевшись к ценникам, Максим невольно улыбнулся. Если прикинуть по себестоимости, становилось понятно, что какие-то деньги, столовая, конечно, делала. Как минимум, окупалась. Но любой житель мегаполисов пустил бы здесь скупую слезу по старым добрым временам, когда вода была мокрее, а главное — дешевле.

— Я знаю три таких места в городе. Ближайшая к вашей гостинице, на Нехинской, у казначейства. Еда практически домашняя, цены не задирают, а обслуживание — как в лучших ресторанах мира! — последние слова Инок проговорил нарочито громко, что бы стоящая на раздаче женщина услышала и расплылась в улыбке.

— Доброе утро, Инок. Вам как обычно?

— Мне — да, Владислава. А вот моему товарищу нужен лучший ваш омлет с помидорами.

Пока Сильвестр и Максим доставали подносы и выбирали между компотом и кофе, Яков успел собрать себе нехитрый завтрак, оплатить все три заказа и даже начать есть, предусмотрительно сев напротив окна, чтобы видеть и выход, и машину.

Его пассажиры устроились за соседним столом, друг напротив друга.

— Приятного аппетита. — пожелал Инок, откусывая сразу половину бутерброда с колбасой.

Максим кивнул, и следующие несколько минут собеседники посвятили трапезе.

— Неплохо. Весьма неплохо. — Журналист отодвинул тарелку и отхлебнул из стакана. — А вот кофе подвёл. Но, с другой стороны, было бы странно, не свежемолотый же.

— За кофе нужно в другое место, это факт. Потом покажу. Расскажите лучше, Максим, как вас вообще угораздило стать религиоведом?

— Если вы думаете, что в этом решении кроется драма, то спешу вас разочаровать. Просто увлекался историей и копался в архивах. Потом поступил на исторический. Ну, а учитывая тот факт, что самые старые архивные документы обычно приходят из монастырей, как-то всё и закрутилось вокруг этой темы. Потом защита диссера по взглядам на «современные религиозные тенденции в призме исторических хроник». Работа в журнале, несколько удачных статей и — вуаля.

— Уверен, вы могли бы облечь эту историю в более интересные одежды, даже ни разу не солгав. — Инок, прищурившись, рассматривал москвича. — В последнее время, как я заметил, вы стали писать с бОльшим уклоном в политику, чем вначале. За продажами гонитесь?

Репортёр на подначку не повёлся и лишь улыбнулся:

— «Я на полставки, я кандидат небесных наук…». Не притворяйтесь, что не знаете: религия и политика очень тесно сопряжены. Даже в условно-светском государстве. Религия диктует систему ценностей человека, а какой политик, в здравом уме, пустит такое на самотёк?

— И во мне вы видите больше политика, чем причетника?

— «Причетника»… — повторил Максим, словно пробуя слово на вкус, и покрутил в руке опустевшую кружку с кофе. — Интересно, что вы не употребили слово «священнослужитель». — Меня всегда забавляло, как люди, облечённые властью, любят называть себя «слугами». Политики постоянно напоминают всем, что они «слуги народа», а священники — что они слуги Господа. Как будто заранее открещиваются от ответственности, уж простите за каламбур.

— Я не политик, Максим, — Инок улыбнулся и сразу пояснил: — Хотя многие политики меня им считают. А всё потому, что мне, как и политику, нужно понимать, как и что думают люди, и уметь, до определённой степени, контролировать ход их мыслей.

— Что же тогда вас отделяет от политиков? Согласен, судя по тому, что я увидел, здесь вы частый гость. — Максим обвёл рукой зал. — Живёте скромно, едите скромно, машина подержанная. Вы не роскошествуете и не пользуетесь властью для личного комфорта. Но это не значит, что вы совсем ею не пользуетесь. Просто мотивы мне пока не видны.

Сильвестр глубоко вдохнул и поморщился, как бы пытаясь подобрать нужные слова.

— Помните, Максим, несколько лет назад, вы опубликовали статью о лютеранстве. Даже, скорее, о самом Мартине Лютере.

— Было такое. Насущно было, учитывая происходящее с западной ветвью ПРЦ.

— Надо полагать. Хорошая статья. Вы неплохо поработали с имеющимися документами и, надо отдать вам должное, постарались быть беспристрастным обозревателем, но вот концовка?.. — Инок сокрушённо помотал головой.

— Что не так с моей концовкой?

— Концовку вы запороли, потому что не сделали главного: вывода. — Журналист хотел было возразить, но Инок не дал ему такой возможности. — У вас было полноценное заключение, и я знаю, что вы предпочитаете заставлять ваших читателей делать выводы самостоятельно. Но для того, чтобы сделать выводы по этой статье, людям нужно знать, к чему привели реформы церкви, вплоть до сегодняшнего дня. Вы описали, что и как Мартин Лютер сделал, но не показали конечного результата. Вернее, его отсутствия.

— Весьма спорное заявление. Это как интерпретировать стихотворение, написанное в прошлом веке. Может быть, Мартин тоже так думал, прежде чем, как говорится, благословить земное, а может, он умирал со спокойной душой, зная, что прошёл огромный путь, и его церковь будет стоять и далее.

— Да ладно вам, Максим. Даже то, что он мог так думать на смертном одре, ещё не делает это правдой сегодняшнего дня. Вы же читали документы и знаете, что, по сути своей, он был скорее революционером, чем религиозным деятелем. Таким ломать нравится гораздо больше, чем строить. Более того, его движение изначально строилось и развивалось как социальная революция, а не революция сознания. Буржуазия против аристократии. Бедные против богатых.

— Можно и так интерпретировать Реформацию. Но нельзя отрицать того, что он смог заставить людей по-новому взглянуть на свою веру.

— С этим я и не спорю. Я лишь пытаюсь сказать, что не хочу повторять путь Мартина Лютера. Я не ищу способа «угнать» паству у Москвы и объявить себя главой нового течения. Так же, как не хочу свергать патриархов или называться мессией или пророком. Я не ищу ни славы, ни власти, ни новой интерпретации Слова Божия. Можно сказать, что я уже всего этого достиг. Пускай и не в таких масштабах, как Лютер, но здесь, в Новгородской области, я уже прошёл по его пути. Прошёл достаточно, чтобы понять, что он никуда не приводит. Меняются лишь слова, но суть остаётся прежней.

К счастью, у меня было намного больше инструментов и начал я раньше, а потому у меня было время осознать, сколь немногого я, на самом деле, достиг, выбрать другой путь и увидеть, наконец, искру света за горизонтом.

— И как называется ваша искра?

Сильвестр поднялся со стула и, похрустев суставами пальцев, задумчиво посмотрел в окно.

— Разговор для другого раза. Давайте лучше отправимся в гости к тому, кто взял на себя роль «замполита» в моём Ордене. Только, заедем ещё в пару мест, если вы не против.

Великий Новгород. Людин Конец.

В Новгороде не было отдельного здания Администрации. Центральная часть города сохранила немало строений ещё царской эпохи, с высокими потолками и большими комнатами. Разместить в одном доме все структуры было просто нереально, поэтому аппарат Администрации располагался в трёх внушительных особняках, расположенных на одной улице. Ещё несколько департаментов «ютились» в домах сталинской планировки, страдавших не столько скромностью, сколько имперским советским шиком, с колоннами и идеологически выдержанной лепниной. В общем, жилплощадью никого не обидели.

Иномарка остановилась у одного из особняков и, выпустив пассажиров, отправилась парковаться. Максим следовал за Иноком, попутно обшаривая взглядом всё мало-мальски интересное и читая не слишком многочисленные таблички, попадавшиеся навстречу. Первая гласила, что читающие находились не где-нибудь, а на территории Администрации Великого Новгорода; вторая — что Администрация не любит грязь, а потому вытирайте, пожалуйста, ноги; третья, без лишнего пафоса, утверждала, что за дверью находится Комитет архитектуры и градостроительства и что возглавляет его не кто иной, как Василий Ефимович Хорошилов.

Сильвестр без стука открыл дверь и на ходу, приставив указательный палец к губам, шикнул на поднявшую глаза секретаршу, призывая её сидеть тихо.

— Василий Ефимович! К вам Инок Сильвестр! — тут же заверещала та с места, прежде чем монах успел взяться за ручку кабинета. Инок сокрушённо замотал головой и дёрнул дверь на себя.

Максим, ощутив некоторую неловкость перед рассерженной секретаршей, проскользнул следом и увидел сидящего за столом Хорошилова.

— Второй раз Настенька на те же грабли не наступит, — ехидно поведал он гостям. Перегнувшись через Т-образный стол, пожал Иноку руку и сразу же обратился к Максиму. — Добрый день, товарищ Фабер. Премного наслышан. Слава богу, из чужих уст. Лично обо мне вы никогда не писали.

— Скажу больше, до сегодняшнего утра, я даже не знал о вашем существовании, господин Хорошилов.

Чиновник болезненно прищурился.

— Вы не поверите, но обо мне и в Новгороде мало кто знает. А между тем каждый раз, когда человек оплачивает коммунальные счета, арендует, покупает или строит дом либо делает ещё много всякого разного, он пополняет копилку, которой распоряжаюсь я. В общем, как гласит наш УК, «незнание не освобождает от ответственности».

— Ну что ж, я буду только рад исправить столь серьёзное упущение с моей стороны и добавить в свой будущий опус несколько абзацев о вас лично, как о весьма уважаемом новгородце, трудящемся на благо города рука об руку с Иноком. А кстати, как вы познакомились?

— О, да это отдельная история! Товарищ Сильвестр вошёл тогда в наше скромное сообщество, как вы метко выразились, уважаемых новгородцев, весьма эффектно. Можно сказать, въехал на белом мерине!

— Не обращайте внимания, Максим. Господин Хорошилов, — при слове «господин» чиновник уже откровенно скривился, — очень любит преувеличивать. Собственно, у него работа такая: преувеличивать, а потом пилить излишки.

— Не «пилить», а осваивать бюджет! Это работа всех чиновников. Я лишь винтик в огромной машине. Песчинка, которую ты, Сильв, засунул моллюску в задницу, чтобы годы спустя из неё получилась жемчужина. Так что претензии не принимаются. И прекрати обзываться.

— А ничего, что по дороге к своим насквозь меркантильным целям, я спас твою душу от вечных адских мук?

— Я тебя умоляю, Сильв, Ад состоит из чиновников. Я бы там не мучился, я бы там карьеру сделал.

— Ты и так её сделал. А вот не повстречайся тебе я, 90-ые ты мог и не пережить.

Хорошилов неопределённо повертел рукой в воздухе и мечтательно улыбнулся.

— Твоя правда, заигрался тогда. Молодой был. Глупый. Но согласись, Сильв, весёлое было времечко. Эх…

— Угу, веселее некуда: или пуля шальная прилетит, или заточка шальная воткнётся.

— Тю! Не ты ли всегда говорил, что «острый металл ещё ни разу не одолевал острый ум»?

— Так и есть. Но вот Максим подтвердит, что остро отточенный карандаш, господин Хорошилов, делал это не единожды.

— Твою ж.., Сильв! Хватит!

Инок коротко рассмеялся, явно довольный, что вывел собеседника из себя.

— Товарищ Хорошилов очень болезненно относится к слову «господин», — доверительно поведал он Максиму. — В своё время он приложил немало усилий, чтобы это обращение не было зафиксировано в России официальным образом, но не преуспел. Василий Ефимович не считает, что кто-то приходится ему господином, а потому предпочитает, по старинке, обращаться к собеседнику «товарищ». И чтобы к нему обращались подобным же образом. И нет, предупреждаю ваш вопрос, товарищ Хорошилов не состоит в коммунистической партии.

Глава 4

— То и беда, что кругом господа

Якутия. Западный берег р. Лены.

Деньги старика, естественно, не интересовали. С таким интеллектом и жизненным опытом в местной глуши сидят исключительно по собственной инициативе. Может, дорожку кому-то влиятельному перешёл; может, самочинно ушёл из профессии, из которой обычно выносят; а может, просто осточертело всё и вся. Если честно, Ивану секреты старика были нужны так же, как старику — Ивановы секреты. Надо же уважать право человека на личную жизнь! Особенно если оно может стоить тебе твоей собственной. С другой стороны, когда взаимоотношения переходят из плоскости совместного чаепития в область «рука руку моет», неплохо бы узнать, от чего именно пытается отмыться эта малознакомая пятерня.

— Ну что же, услуга за услугу — это честно. Только сразу говорю, вслепую я не играю. Поэтому одну историю ты мне расскажешь авансом. Начиная с того, как ты здесь вообще оказался и вплоть до этой твоей проблемы. Судя по высказываниям, ты себя от местных отделяешь, так?

— Пришлый я, потому и отделяю. Только отделяю не я, а они. Как бы поскладней сказать-то… Я не то чтобы всюду свой в рубаху, но с людьми лажу, да так что рады мне как своему. Есть такая привычка, но не в этот раз. Тут у меня всего и другов-то: Петрович да Ермашка, Терентьева сын. И вот об нем-то и речь пойдёт. Пропал он, и мне его не сыскать никак.

— Хм. Давай, по порядку: кто такой, как пропал, почему тебе его не найти?

— Звать Ермаком, Ермолаем, то бишь. Годков ему из ранних…надцати будет, отрок совсем ещё. Терентьевский он сын. Они здесь всю самогонку держат. Вот, — слегка растерянно закончил Дед, щёлкнув пальцем по бутыли.

— Ясно. Люди с весом и положением в обществе. А пропал-то как?

— Приходить перестал. Раньше через день наведывался да до вечера у меня околачивался. А тут неделю нет. Ну, я аккуратненько поспрашивал, что да как, а народ грит — уехал Ермашка, вроде как науки постигать отправили. Куда — никто толком не знает.

— Так, может, и правда уехал? — всё же спросил Иван, хоть и понимал, что дед не дурак, и пускай сейчас он взволнован и оттого косноязычен, неутешительный вывод он сделал не на пустом месте.

— Мы с ним про всё говорили. У него и дружбы-то ни со сверстниками, ни с кем постарше не было, окромя нас с Петровичем. И про поездку он ничего не говорил. А главное — не те у него отношения в семье были, чтоб его учиться куда отправили. Мы с Петровичем, знамо дело, пошуровали рядом с их домом, да только неделя уже прошла… Сначала-то подумал — заболел малец. Старый дурак,.. — глаза деда предательски заблестели.

— Думаешь, убили?

— Нет, — тут же встрепенулся старик. — Потому и помощи прошу. Думал бы, что убили, сам бы всё узнал и сам бы расплатился, чин по чину. Но он жив. Пока.

— Откуда такая уверенность?

Дед замялся, а потом твёрдо сказал:

— Чую.

–Чуешь? — с сомнением в голосе переспросил Иван.

— Чую, — не меняя интонации, повторил старик.

« — Он не чует — он знает. Но откуда — не скажет.»

— С самими-то родственниками разговаривал? — проигнорировал оба высказывания Ясенев.

— Нет. Они меня на дух не переносят. Петрович их старшому ногу прокусил как-то. Как раз за мальца и вступился.

— Недавно?

— Да не… с год назад.

— Угу. А ты значится здесь уже…?

— Да почитай шестой год будет, в сентябре.

— Я так понимаю, ты сюда не от хорошей жизни пришёл. Может, кто из прошлого?

— Нет. Точно нет. Здесь же все на виду. А неделю назад никто новый не являлся.

— Ладушки. А как насчёт всего остального? Ничего не произошло в те дни… экстраординарного… ну, в смысле, необычного?

— Да я сам над этим уже думал. Но та неделя спокойная была. Ничего такого, с чем можно было бы связать.

— Понятно. А от меня-то ты чего хочешь? Чужак, задающий такие вопросы, вызовет ещё больше подозрений, чем ты, если сам будешь спрашивать.

— Так-то оно так. Об таких глупостях и не прошу. Мне другое надобно.

Иван сделал приглашающий жест рукой: выкладывай, мол.

— Терентьевы где живут, там и слезу свою гонят. Домина у них здоровый: говорят, в старое время жил здесь какой-то помещик. Ну, так вот, как Ермак уезжал — никто не видел. Про Терентьевых стараются не болтать, даже среди своих, дюже они мстительные. Только чую я — там он ещё, в домине ихней. То ли на чердаке заперли, то ли в погреб кинули, по-другому убёг бы давно, он малец шустрый. Я ему всегда говорил: коли что, приходи, мол, выручу… В общем, сунуться я туда не могу — архаровцы там Терентьевские. Пост блюдут, мать иху за ногу. Всё боятся, что тать местная на штурм пойдёт.

— Неужто пара костоломов тебя останавливают? Да ещё с таким напарником! — пес, поняв, что последнее касалось его персоны, уставился на Ивана, словно желая определить степень сарказма в сказанном.

— Тю! Ты что ж, касатик, на слабо нас с Петровичем ловишь? Смотри, Петрович у меня юмор не одобряет, — старик обменялся многозначительным взглядом с псом. — Ну, а коли сурьёзно, то — да, останавливают. Только не они, а их присутствие. Я ж говорил, я здесь тоже пришлый, хоть и шесть годков как. А Терентьевы на своей земле и в своём праве. Если я даже паренька вытащу, то надо будет или уходить в поспешности, или перед сходом как-то оправдываться. А там почти половина свои души гнилые пропила и продала — сам понимаешь, кому.

Меня-то и так, мил человек, не трогают только оттого, что тут живу, — старик постучал ногой по полу, — на отшибе.

— Верю. Но чем же я вам помочь могу? Может, тебе и парню коридор организовать? Вертушка прямо отсюда, новые документы… Будет стоить, но я могу.

— Благодарствую, но нет. Я так уже уходил разок, не попрощавшись. До сих пор через плечо оглядываюсь. Не хочу, чтобы и малец так жил. А по душе сказать, так и сам новых врагов не ищу. Старых хватает.

— Можешь не продолжать, я понял. — Ясенев уставился на столешницу, будто в ней был скрыт ключ к решению неожиданно возникшей перед ним задачи. — А какие у нас тогда варианты? Толик, что думаешь?

« — Вариантов может быть много. А вот данных маловато.»

— Согласен. Дед, расскажи про этих местных Аль Капоне. Сколько их, чем дышат, как отдыхают. Друзья? Враги? Давай, всё, что знаешь.

Старик опрокинул очередную стопку, почесал в затылке, пару раз кашлянул и начал лекцию…

Тук… Тук… Тук… Топор раз за разом взлетал и падал точно в середину очередного полена. В руках детины здоровенный колун выглядел лёгким и изящным индейским томагавком. Очевидно, парню было вполне по силам заносить его и одной рукой, однако тут было одно «но»: он успел накидаться. А потому вторая рука нужна была ему для прицеливания. Выражение «пьяный в дрова» было здесь явно не в ходу, ибо теряло всякий свой смысл, будучи посрамлено такими вот самородками.

— Васька! — басом разнеслось по двору. — Хорош щепки строгать!

Топор, прервав полёт, завис в воздухе, в сантиметре от новой жертвы. Для человека с менее внушительной комплекцией такой трюк был бы просто невозможен. Но Вася его даже не заметил. Вася был слишком занят, пытаясь обработать своим глубоко проспиртованным мозгом внезапно поступившую информацию.

Даже будь Городок в несколько раз больше, по нему всё равно ходили бы легенды о двух вещах: Васиной силище и его же интеллектуальных способностях. Впрочем, и тогда об этом говорили бы только шепотом и исключительно за Васиной широкой спиной. Потому что соображал Вася, может, и медленно, и, может, не очень хорошо, но зато очень легко обижался, когда кто-то намекал на его недостатки и избытки. Легко и очень быстро. Почти так же быстро, как бил. Собственно, обычно всё происходило именно в этой последовательности: сначала Вася бил, а потом уже обижался. И поэтому бил снова. Причём во второй раз он всегда промахивался, ибо первого раза хватало за глаза.

— А ну, бросай топор да поди сюда, дурья твоя башка!

Раскатистый бас принадлежал человеку не менее, а вовсе даже более грозному, чем сам Василий: его почтенной матушке, Варваре Ильиничне. О главе семьи Терентьевых можно было сказать много. Даже очень много. Но, во-первых, ничего из сказанного не смогло бы даже оцарапать поверхность того, что испытывали имевшие дело с Варварой Ильиничной лично; а во-вторых, в городе никто не рисковал вымолвить о ней хоть слово. Когда-то, очень давно, одна сплетница не удержалась, но последующая участь ея была столь печальна, что больше прецедентов не возникало.

Пришедший в более привычном виде приказ, да ещё с чётко сформулированным алгоритмом действий, достиг сознания Василия несколько быстрее, и, несильно вогнав топор в чурку, гигант направился к дому. Как уже упоминалось выше, комплекцией Вася мог поспорить с БелАЗом — по крайней мере, в сравнении с обычным человеком. А потому сам факт того, что давным-давно, задолго до рождения Василия, клан Терентьевых выбрал себе жильем бывшую усадьбу Заболоцких, нельзя было назвать не иначе как провидением. Менее амбициозное и масштабное строение просто не выдержало бы Васиной богатырской поступи.

Если говорить откровенно, младшему из братьев Терентьевых достались не только сила да ловкость, но и пригожесть. Обычно рослые люди выглядят несколько неуклюже, иногда — просто пугающе; Василий же словно сошёл со страниц детской сказки. Смотрелся он складно, а на его простодушной физиономии красовался традиционный слегка курносый нос «картошкой», большие, незамутнённые интеллектом голубые глаза в обрамлении пушистых ресниц и две обворожительные ямочки на щеках, когда младшенький улыбался. Парнем Василий был простодушным, и, если бы не семья, давным-давно пропал бы. По крайней мере, так постоянно твердила Варвара Ильинична, а уж она-то знала, о чём говорит.

В истинности матушкиных слов богатырь никогда не сомневался. Не было ещё такого, чтобы она в чем-то ошиблась. Впрочем, случись подобное, для Василия ничего не изменилось бы: любил он её беззаветно. Да и сама Варвара Ильинична души не чаяла в своём дитятке… чего нельзя было сказать о её отношении к первенцу.

Как это нередко бывает, Кузьма был полной противоположностью своего брата-богатыря. Вернее сказать, это Василий был противоположностью Кузьме, поскольку вышел из материнской утробы на шесть лет позже. Первая же попытка Варвары Ильиничны произвести на свет наследника рода, по её собственному мнению, не удалась, о чём она не забывала напоминать окружающим вслух, по многу раз на день. В раннем детстве Кузьма не испытывал по этому поводу особого дискомфорта. Во-первых, вся его непрезентабельность тогда ещё не достигла точки невозврата, когда стало очевидно, что улучшений в перспективе не предвидится. Во-вторых, был ещё жив отец. И пускай своей Варваре он перечить обычно не смел, так что кто-нибудь даже мог бы назвать его тряпкой и подкаблучником, но за первенца он стоял горой. Ну, а в-третьих, Кузьма на тот момент по малолетству ещё не до конца освоил великий и могучий, чтобы понимать, что именно говорила о нём матушка. Когда же вся печальная суть ситуации добралась до слабой и хрупкой психики ребёнка, а вдобавок ещё и появился превосходящий его по всем параметрам братец, то к тщедушному сложению, неказистой внешности и горбу добавилась лютая злоба на всех и вся.

Единственное, в чем старший братец, бесспорно, превосходил младшего, был интеллект. Но поскольку быть сообразительней Василия — дело нехитрое, то и это качество Кузьмы в глаза не бросалось. Надо заметить, что он был не против такого расклада: тот, кто тебя недооценивает, тебе уже не угроза, — так считал Кузьма, и был по большей части прав. Единственным в городе человеком, кто мог объективно оценить хитрость и коварство старшего из братьев, была Варвара Ильинична. Не сказать, что это как-то улучшило её отношение к первенцу; скорее, она оценила его полезность в некоторых «насущных» делах, а потому закрывала глаза на всё остальное. Ведь что в жизни важнее семьи, верно?

Варвара Ильинична стояла у кухонного стола и наскоро промывала свежесобранные грибы. Готовила она всегда сама. Усадьба была немаленькая, и Терентьевы держали несколько человек «челяди», но когда дело доходило до еды, Варвара Ильинична никому не доверяла и кормила семью только тем, что готовила сама. Увидев входящего сына, она кивком указала на стоящий рядом поднос с варёной курицей:

— Отнеси вниз. Оголодал, небось. Однако смотри у меня! Чтоб не как в прошлый раз…

Василий пробурчал что-то невнятное и, подхватив поднос, отправился в противоположный конец усадьбы, где ещё в прошлом веке был вырыт огромный подвал. Автопилот у Василия работал на «отлично»: миски не дрожали, а все углы и косяки на пути следования оставались целыми и невредимыми. Дойдя, наконец, до цели, богатырь подцепил пудовый затвор свободной рукой и, толкнув плечом натужно скрипнувшую дверь подвала, начал спускаться по лестнице.

Глава 5 — Хоть раздеть, а совесть не углядеть

Великий Новгород, Людин конец.

Жужжание телефона заставило Максима дёрнуть рукой в сторону кармана, но через секунду он сообразил, что звук идёт от помощника Инока.

— Да, — сказал Сильвестр, не глядя на экран протянутого телефона.

— Мы нашли поставщика, Инок. — Журналист стоял достаточно близко, чтобы слышать каждое слово.

— Молодцы. Обрисуй вкратце, я не один.

— Шарипова Назира. Двадцать восемь лет. Предпринимательница. Была здесь два месяца назад, по приглашению на конференцию. Наши через неё некоторые поставки наладили. Они говорят, она тогда хотела, чтобы ей привезли чего-нибудь эдакого, к алкоголю… Ну, наши, естественно, вежливо, но настойчиво, отказали. Она вроде как даже не сильно обиделась, тем не менее, видимо, неправильно оценила ситуацию.

— Видимо, — иронично подтвердил Инок. — Логика девочки понятна. Непонятно, почему она справок не наводила. Весьма самонадеянно… значит, у неё связи.

— Так и есть. Мать у неё из Чечни, там дед Назиры весьма влиятельная фигура. «Вхож к самому». Собственно, общалась она с нашими от лица дедовой компании. Она там вроде исполнительного директора по одному из направлений. Так что могла справки навести, но решить, что ЕЁ это не касается.

— Господь всемилостивый, новый человек — старая, как мир, история. Ладно, раз вхож к САМОМУ, я поговорю с внучкой лично. Нам сейчас лишняя шумиха ни к чему.

— Тогда я тоже приеду. Подстрахую.

— А что — есть такая необходимость? — Инок перебрал в голове варианты развития событий, вплоть до самых плохих.

— Инок, вы же знаете, что я не люблю горячую южную молодёжь… Тем более с плохими привычками. И согласитесь, — голос говорившего источал арктический холод, — их есть за что не любить.

— Двадцать шесть лет… Думаю, девочка уже достаточно повзрослела, чтобы знать разницу между личным оскорблением и делом. Кроме того, южанам порой достаточно просто напомнить, что они в гостях. У них в этом плане строгий этикет. А её подотчетность дедушке, как мне кажется, вообще сводит шансы эскалации конфликта к минимуму.

— Я бы всё-таки предпочёл…

— Естественно, ты бы предпочёл, — оборвал говорившего Сильвестр. — Моя безопасность — твоя работа. Но в этот раз я угрозы не вижу, а твоим парням и тебе лично и без того есть чем заняться, так ведь?

— Так точно, — нехотя согласился собеседник.

— Где она?

— «Интурист». Номер 444. Под утро только успокоилась.

— Не переживай. Я приглашу Хорошилова, чтобы призыв к разуму выглядел весомее. И Саш, спасибо, что выполнил так быстро: я знаю — я тебя загрузил по полной. Но дальше я сам. Давай.

Инок сбросил звонок и вернул телефон помощнику.

— Яков, можешь быть свободен на пару часов. Василий Ефимович меня сам отвезёт.

Послушник посмотрел на чиновника, будто оценивая его способность водить автомобиль, затем едва заметно кивнул Фаберу и, не говоря ни слова, вышел.

— Как вы уже наверняка поняли, Максим, недавно у нас появилась небольшая проблема в лице, как оказалось, молодого предпринимателя, и сейчас мы её быстренько решим. А вам представится возможность посмотреть, за что, помимо всего прочего, борется Орден и как именно он это делает.

Товарищ Хорошилов не скромничал в выборе своего личного авто, и на парковке ему отозвалась Тойота Авалон, из последних. Сам Максим покупал неброские машины, но всегда получал удовольствие от поездок на дорогих: понимал, почему люди ценят комфорт в пути, и, не имея возможности передвигаться на чём-то подобном, везде, где того требовало его присутствие, ценил редкие минуты, проводимые в дорогих салонах чужих автомобилей. Возле гостиницы он с лёгкой завистью погладил приборную панель и вышел вслед за Иноком и чиновником.

Великий Новгород, Неревский конец.

На берегу в старой части города, в Неревском конце, располагалось здание бывшей гостиницы «Интурист». Собственно, оно и сейчас было гостиницей, и даже называлось по-прежнему, но изменилась страна — и изменился смысл. Теперь это была не гостиница для иностранцев, призванная показать гостям радушие русской души и мудрое партийное руководство последней, а всего лишь ещё один отель, из разряда пафосных. Часть здания была переделана под ныне модные апартаменты для длительной аренды и проживания; остальное после капитального ремонта засверкало обилием осветительных приборов, облагородилось массивной мягкой мебелью во всех холлах, блистало идеально вышколенной прислугой, одетой в безукоризненно выглаженную униформу, и манило сервированными по всем правилам высшего общества столами в просторных банкетных залах. Нынешние гости отеля не интересовались красотой или историей города. Всё изменилось… или же просто вернулось на круги своя, потому что Новгород исстари был городом купеческим.

Парадные двери с тихим шорохом разошлись в стороны, пропуская внутрь разношерстную троицу, но стоявшие за приёмным столом парень с девушкой улыбались так, словно всю свою жизнь ждали именно этих гостей.

— Доброе утро, Инок, — поприветствовал первого из вошедших парень, на груди которого висел бейджик: «Антон».

Максим начал подозревать, что Сильвестр знаком со всеми тремястами тысячами новгородцев лично.

— И вам не хворать, молодые люди. Как там Алевтина?

— Поправляется. Просила передать, что молится за вас. Так же, как и вся наша семья, Инок. Век помнить будем…

— Перестань, — Сильвестр выставил ладонь. — Мне и делать-то ничего не пришлось, только клич кинул. Она половине города в роддоме пелёнки меняла. Я просто напомнил.

— Всё равно, Инок. Без вас не успели бы.

Максим стоял в стороне и мотал сказанное на ус, пока парень порывался расцеловать монаху руки, а Хорошилов уже успел подсесть на уши девушке. Москвич не думал, что тот реально на что-то рассчитывает, но прекрасно знал такой тип людей: пройти мимо смазливой девицы, не распустив свой павлиний хвост, они просто не могли. Рефлекс. Были заметны и опыт одного, и неопытность другой: барышня, можно сказать, таяла на глазах.

— Антон, у меня к тебе небольшая просьба. Она против правил, но, если что, можешь сослаться на товарища Хорошилова. Твоё начальство должно его знать.

— Ещё бы они меня не знали, жулики старые, — не отводя взгляда от девушки, небрежно вклинился в разговор Хорошилов. — Можешь им передать, кстати, чтобы зашли в пятницу за разрешением.

— Ну вот. А надо нам попасть в номер, который сняла некая Назира Шарипова. Сделай, пожалуйста, ключ.

Парень, без промедления, начал вбивать что-то в компьютер.

— Охрану предупредить?

— Не стоит, Антон. Всё будет цивильно. Нам просто нужно поговорить, а я слышал — она вчера перебрала и может не открыть на стук.

— Перебрала — это мягко сказано. Потому и охрану предлагаю.

— Проблемная гостья?

— Не проблемнее некоторых «гостей» из местных. Просто дама слишком дословно понимает фразу «чувствуйте себя как дома». Наверное, потому, что дома бы ей за такое…

— А мы как раз и собираемся напомнить гражданке Шариповой, что она в гостях! — злорадно подытожил Хорошилов и, аккуратно перехватив протянутую Иноку карточку, направился к лифту.

— Спасибо, Антон, — Инок пожал парню руку и повернулся к Максиму.

— Мы её только разбудим и в бар пригласим. Закажите кофе для нас и не отсвечивайте слишком сильно. Мы этого персонажа ещё не знаем, и разговор у нас будет не для публикации.

— Понял. Буду молчать, как рыба об лёд.

Поднявшись на лифте и пройдя до угла, Хорошилов и Инок остановились у номера «444».

— Ну что, ты кем будешь — плохим полицейским или очень плохим полицейским? — чиновник был явно рад возможности вырваться из круговорота бумажной волокиты.

— Не перегибай палку, — словно ребёнку, напомнил ему Сильвестр. — Щёлкнем по носу и пригласим вниз. Пусть девочка придёт в себя перед разговором.

— Скучный ты, Сильв. — Василий Ефимович провёл картой по замку, и тот с тихим щелчком отомкнулся.

Номер, естественно, оказался люксом: гостиная плавно переходила в спальню, в которой стояла не только огромных размеров кровать, но и небольшая кухонная панель, столик и два кресла.

Гости прошли вглубь, с интересом разглядывая творящийся в гостиной кавардак: разбросанные вещи, пустые бутылки, пустые коробки из-под бутылок и грязные тарелки из-под еды, несколько выведенных на кофейном столике дорожек белого порошка рядом с валяющейся кредиткой известного российского банка. Хорошилов мельком подумал, что можно было сделать отличный рекламный ролик. Что-нибудь вроде «Потребляете? Потребительский кредит от Бла-Бла Банка!». Проигнорировав смуглую ягодицу в кружевных трусиках, видневшуюся из-под шёлкового покрывала, гости остановились у бара и, не сговариваясь, начали сервировать чай: Инок набрал воды в электрочайник, а Хорошилов расставил на столике чашки с блюдцами и разложил пакетики чая. Дождавшись щелчка и разлив кипяток по чашкам, Сильвестр уселся рядом с развалившимся в соседнем кресле другом. Пациентку надо было будить, и Инок уже собирался постучать ложечкой о фарфор, когда телефон Хорошилова разразился истошной трелью. Чиновник неторопливо достал телефон, дождался третьего гудка и только, когда заметил слабое шевеление на кровати, нажал «принять».

— Да, Настя?

Шевеление на кровати продолжилось. Из-под вороха подушек и покрывала показалась голова в кудрях, разлохмаченных с изысканной небрежностью. Кудри были пепельно-серыми, явно крашенными, хотя, надо признать, удачно сочетались с восточными чертами лица.

— Хорошо, как только я освобожусь, сразу к нему заеду, — Василий Ефимович убрал телефон обратно в карман пиджака и поинтересовался:

— Ну что, мы проснулись?

Голос девушки оказался довольно низким и с хрипотцой, толи по природе, толи после вчерашнего.

— Ммм… мы пока не уверены. — Назира потёрла красные глаза и несколько раз кашлянула, прочищая горло. — А мы монах? — перевела она взгляд на Сильвестра.

— Мы монах, — подтвердил Инок.

— Тогда, мы проснулись. Но мы очень озадачены. Не помню, чтобы вчера я снимала монаха. Честно говоря, это не в моём стиле. С другой стороны… — Шарипова одним плавным движением вскочила с кровати. Кроме трусиков, на ней ничего не было. — …просыпаться «не в своём стиле» мне не впервой. — Она, зажмурившись, потянулась и громко зевнула.

Хорошилов, с трудом удержавшись от ответного зевка, демонстративно закатил глаза и вздохнул:

— Доченька, педофилия не входит в область наших интересов, поэтому перестань сверкать титьками — надо заметить, весьма скромными — и накинь халат. Сегодня клёва не будет. Всё клёво осталось вчера.

— Что-то ты раскомандовался, «папаша». А я по-прежнему не помню, чтобы тебя сюда приглашала! — чёрные как ночь глаза говорившей засверкали от гнева. Хорошилов подумал, что так, наверное, выглядела Медуза Горгона, когда обращала людей в камень. Деловая настроенность дала трещину и теперь с трудом сдерживала основные инстинкты, которые он только что полировал на ресепшионистке. При других обстоятельствах…

К счастью, Инок заметил брешь в обороне и вернул разговор в нужное русло:

— В таком случае, вы должны нас хорошо понимать, Назира Абельхановна. Потому что мы точно так же проснулись на днях в своих квартирах и кроватях и вдруг обнаружили, что кто-то пришёл в наш дом без приглашения и ведёт себя… вызывающе. Так что вы уж простите моего товарища за проявление эмоций. Теперь, когда мы донесли до вас, Назира, причину нашего негодования, думаю, будет вежливо… — Сильвестр выделил это слово, — дать вам несколько минут, чтобы вы могли привести себя в порядок и принять душ. А мы подождём вас внизу, в баре. Полагаю, мы можем обсудить все наши разногласия за чашечкой кофе, как подобает взрослым и ответственным людям.

С каждым словом настоятеля Назира всё меньше выглядела рассерженной кошкой. Наконец она сменила гнев на милость и одарила нарушителей своего уединения очаровательной белозубой улыбкой.

— Пожалуйста, скажите бармену, что один для меня. Он знает, как сделать.

Новгородцы поднялись и прошли в прихожую. Назира, так и не надев халат, проследовала за ними, то ли в ванную, то ли для того, чтобы удостовериться что гости ушли, и поймав невольно брошенный искоса взгляд Хорошилова, ехидно фыркнула ему вслед:

— Не понравилась тебе моя грудь, как же!

И нырнула в уборную, прежде чем чиновник успел ответить.

Всю дорогу к лифту, он по-дурацки улыбался.

— Горбатого могила, Вася.

— А что сразу Вася? Можно подумать, ты бы ей не…

— Уймись. — голос Сильвестра изменился, он повернулся и впритык посмотрел на Хорошилова. Сейчас говорил не старый друг, а соратник, облечённый властью. Инок был здесь не просто главным, а истиной в последней инстанции. Правом этим он пользовался лишь в случае крайней необходимости, но прекрасно чувствовал, кому и когда нужно об этом напомнить — обычно для их же блага.

— Я тебя услышал, Сильвестр, — ответ прозвучал предельно серьёзно.

— Мы о ней почти ничего не знаем, — уже мягче добавил Инок, снова отвернувшись к двери. — Может оказаться так, что она тебе срамной уд оторвёт и два раза не подумает. Игры закончились.

— Говорю же, я тебя услышал.

— Вот и хорошо.

Чиновник склонил голову и громко, чтобы услышал Сильвестр, прошептал:

— Не слушай его, ты не срамной! Ты хороший! Ты у меня — хоть куда!

Лифт остановился на первом этаже, двери разъехались.

Максим сидел за столиком и что-то набирал в телефоне.

— Много потерял, журналист! — радостно похвастался Хорошилов. Сказать гадость ближнему не только стояло вторым пунктом списке его увлечений, но и входило в должностные обязанности, по месту работы. На первом же месте было то, что сейчас, например, принимало душ несколькими этажами выше.

Ледяные струи воды сменялись горячими и наоборот, успешно вымывая сонливость и похмелье. Назира стояла в душе, скрестив руки на груди и опустив голову. Первая часть её представления прошла вполне по плану. Но первая часть была самая простая. Примитивное поведение, вызывающее такую же реакцию. D2-d4. Дальше будет сложнее. Досье на Инока было весьма объемным и, в принципе, точным, хотя Назира уже могла его дополнить парой-тройкой довольно интересных деталей.

Второго звали Хорошилов. Один из ближайших сподвижников и «друзей Ордена». Папка поменьше, но тут вообще оказалось всё просто. Один, максимум два дня — и этот старый ловелас потащился бы за ней на край света. К сожалению, он не был её целью. Хотя… к сожалению ли? Назира улыбнулась. Она любила сложные задачи. Проблема была только во времени. Сроки поджимали.

Выключив воду и завернув жёсткие, словно пружинки, кудри в полотенце, Назира провела ладонью по запотевшему зеркалу и посмотрела на собственное отражение. Время пришло. Она уже не маленькая девочка, которую не трогали из-за могущественного Деда. Она собиралась выгрызть своё собственное место под солнцем и сделать так, чтобы ни у кого и в мыслях не было на этот кусок позариться.

У неё будет свой Дом, со своими правилами.

Из лифта она вышла в боевом настроении. Девочка за стойкой ресепшена завистливо сверкнула глазами, а вот паренёк смотрел предельно серьёзно. Видимо боялся, что Назира устроит ему выволочку за посторонних в номере. Но она лишь улыбнулась и, поправив воротник белоснежной шёлковой рубашки с глубоким вырезом, сразу прошла в бар.

Инок с Хорошиловым сидели в мягких креслах за столиком у окна. Кроме бариста, здесь был ещё один мужчина, сидевший на высоком табурете у стойки. Лицо незнакомое, но в том, что он был с первыми двумя, сомнений не возникало. Посмотрел внимательно, но слюни пускать не начал. Пробежав по памяти, Назира мысленно нахмурилась. Никого из ближнего окружения незнакомец не напоминал, а на охранника не походил. В выстроенном уравнении появилась неизвестная.

— Хвала Аллаху! — выдохнула девушка, присев за столик к оппонентам и отглотнув из миниатюрной чашечки с кофе. — Он знает, как мне это было нужно.

Хорошилов отложил телефон, в котором всё это время ковырялся и взял быка за рога:

— Уверен, все присутствующие здесь взрослые — люди занятые, поэтому перейдём сразу к делу, девочка. Ты посетила наш замечательный город некоторое время назад для того, чтобы совершить некоторую коммерческую сделку. Во время своего визита ты узнала, что в нашем замечательном городе существует некоторый вакуум в области наличия и сбыта наркотических веществ. Поскольку молодости присуща импульсивность и наивность, ты решила, что этой ситуацией можно воспользоваться и, не наступая никому на ноги, заработать денег. Недолго думая, ты притащила сюда партию дури и бригаду нукеров для создания «устойчивой криминальной ячейки с целью хранения и распространения запрещённых наркотических веществ». Пока правильно?

— Увлекательная история. Вам бы книжки писать, дедушка. — Назира уже поняла, где червоточинка, и без стеснения била по слабому месту. Чиновник чуть не зарычал от злости, но его опередили:

— Если вы про то, что по уголовной статье вас притянуть не получится, то спешу огорчить, — непринуждённо вступил в обсуждение Инок, — никто и не собирается. Кстати, о «дедушках». Насколько нам известно, компанией, которую вы представляли в упомянутой сделке, владеет ваш дед, не так ли?

Назира перестала улыбаться и проявила напряжение. Этот удар она должна была пропустить.

— Не думаю, что вы, Назира Абельхановна, поставили его в известность о ваших деловых проектах.

Хорошилов снова подхватил, поглядывая на телефон:

— Как думаешь, девочка, сильно дедушка расстроится, когда узнает, что весьма важная для него сделка накрылась медным тазом, потому что внученька решила поиграть в гангстера?

Назира продолжала буравить взглядом чиновника.

— А знаете, Василий Ефимович, — Инок подался вперёд и внимательно заглянул девушке в глаза, — у меня складывается впечатление, что сие наивное дитя вовсе не так наивно, как хочет показаться. Мне кажется, что дитя прекрасно представляет, с кем ведёт беседу. Знает, кто мы и какие у нас возможности. И то, чем мы попробуем её придавить, ей тоже было понятно, так ведь, дитятко?

Назира перестала хмуриться и спокойно опрокинула в себя остатки кофе.

— Есть немного…, Инок Сильвестр.

Хорошилов удивлённо хмыкнул.

— Что же, в таком случае, вы хотите нам предложить, не столь наивная леди?

— Дьявола.

— То есть?

— Вы правы, мне прекрасно известна ваша репутация. Ваш Орден имеет бешеную популярность среди местного населения, вполне, впрочем, заслуженную. Вы не только объявили войну наркотикам, вы выиграли её. Но есть проблема: теперь это уже не заголовок в газете, а всего лишь маленькая галочка в вашем резюме.

А когда проблема исчезает, люди перестают ценить её отсутствие. Им нужно об этом постоянно напоминать. И вот с этим я могу вам сильно помочь.

Инок с чиновником переглянулись.

— Самим работать по обе стороны опасно. А в соглашение со мной, представительницей другой конфессии, никто не поверит. Я стану вашей карманной оппозицией, вашим дьяволом, если можно так сказать, и буду только рада поделиться доходами за аренду угодий. В сухом остатке, вы получаете великолепный и стабильный пиар, да ещё и доход в бюджет. Назовите мне хоть одну хорошую причину, почему вам стоит отказываться от такой сделки?

— Могу назвать сразу несколько, — не задумываясь, заметил Инок и начал загибать пальцы. — Вы молоды и импульсивны, а значит, при возникновении конфликтной ситуации, что неизбежно, вас будет сложно утихомирить. — Первый палец. — Закрыв глаза на ваш бизнес, я автоматически порчу отношения с людьми, которым я в своё время «вежливо отказал» в схожих предложениях. — Второй палец. — Не говоря уже о том, что ваш пример послужит сигналом для остальных глупых и амбициозных молодых предпринимателей. — Третий палец. — Но, положа руку на сердце, причиной отказа послужит совсем не это. Отказали мы вам ещё до того, как вы проснулись сегодня утром.

Назира, сощурившись, переводила взгляд с одного на другого.

— Вас не устраивает то, что я женщина?! — голос девушки зазвенел от напряжения: казалось, она сейчас расплачется… или кинется в драку. Хотя, вероятнее всего, и то, и другое.

Инок улыбнулся. Хорошилов, снова набирающий что-то в телефоне, гнусаво засмеялся:

— Очередная воинствующая феминистка.

— Назира Абельхановна, то, что вы женщина, — замечательно. Мы с Василием Ефимовичем женщин любим и уважаем.

— Христианство в этом вопросе ничем не лучше мусульманства! И там, и там женщин не считают за людей!

— Ты нарк, дорогуша. — Хорошилов решил сворачивать беседу, пока Инок не начал проповедовать. — А дела с торчками чреваты проблемами. Им нельзя доверять и ими легко манипулировать.

Назира выглядела как кошка, на которую только что вылили ведро воды. Иноку было её даже жалко. Он знал, как далеко порой заходят дети, пытаясь впечатлить своих родителей. Тем не менее, он не мог помочь всем.

— Товарищ Хорошилов немного перегибает палку, но, в целом, он прав. Мы не ведём дел с людьми, которым не можем доверять. В данный момент, полиция арестовывает восьмерых ваших подручных. Не знаю, все ли это люди, которых вы привезли, но думаю, большая часть. Им будут предъявлены соответствующие обвинения. Что касается вас, у нас есть два варианта.

— Не надо лирики, — тихо проговорила Назира. Она поставила всё на одну карту, и теперь не было смысла плакать. Нужно было платить за ошибку и надеяться отыграться в будущем. — Просто скажите, что я должна делать, чтобы вы ничего не говорили Деду.

Инок и Хорошилов переглянулись. Чиновник пожал плечами, показывая Сильвестру, чтобы он решал сам.

— Вы позволите просто по имени? — несмотря на сложившуюся ситуацию, Инок спрашивал, а не приказывал. Назира пока не поняла, издевается он или нет. Судя по прочитанному о нём, скорее нет. Она кивнула.

— Назира, я не хочу вас топить. Но вы поставили под сомнение некоторые негласные законы Новгорода, и теперь мне нужно показать, что так делать нельзя. Вы сами всё понимаете. Поэтому сегодня вы покинете наши, как вы выразились, угодья и больше сюда не вернётесь. Ваш, с позволения сказать, «товар» будет изъят и уничтожен. Ваши люди понесут наказание по всей строгости закона. Это будет вашей платой за ошибку. Кроме того, у нас останется видеозапись этой нашей беседы. — Сильвестр махнул рукой в сторону ближайшей видеокамеры, в углу бара. — Без звука, конечно, но самого факта будет достаточно, чтобы ваш родственник поверил.

— Слышал, первый вопрос, который он обычно задаёт, когда говорят о тебе, «Что она опять натворила?» — Хорошилов старался уколоть побольнее, честно отрабатывая роль плохого полицейского. Тем неожиданней оказалась реакция Назиры, пропустившей укол мимо ушей.

— Людей отпустите. Они просто выполняли приказы. Мои приказы. — Каждое предложение девушка буквально выталкивала из горла. — Если вам нужен козёл отпущения, то это буду я и никто другой.

— Какая самоотверженность! — Василий Ефимович ни на секунду не поверил в искренность девушки. — Ты ещё слезу пусти, и добрый дядя монах тебя пожалеет.

Назира окатила Хорошилова холодным взглядом и, достав телефон, толкнула его на середину стола.

— Дед на пятёрке. Позвоните прямо сейчас, по громкой связи, и я сама ему всё расскажу. Людей отпустите. Я за них отвечаю.

Чиновник уже собирался что-то сказать, но Инок остановил его едва заметным движением руки. Заглянул в глаза Назиры и увидел там абсолютную уверенность и непреклонность, совершенно не вяжущуюся с репутацией задиры и наркоманки. Сильвестр редко встречал людей, которых не «видел» целиком. Казалось бы, классическая представительница пресловутой золотой молодёжи. Уйма возможностей и мозгов, необходимое образование, связи… всё что нужно, для того чтобы состояться как личность. А вместо этого вся полезная энергия уходит на борьбу с внутренними демонами. Но вот не видел Инок этих демонов. Хоть убей — не видел. А обычно они хорошо просматриваются.

— Ваших людей оформят и выпустят под залог. Крупный. Вы будете должны Ордену одну услугу. Хорошую такую услугу, не мелкую. И вы дадите мне слово, что больше никогда не будете переходить нам дорогу.

Желваки на скулах Назиры заиграли, она глубоко вздохнула и выдавила:

— Согласна. — Она протянула Иноку руку. — Даю слово, что, как только мои люди и я отсюда уедем, строить вам козни и воевать с вами я не буду.

Инок аккуратно пожал руку и улыбнулся, почувствовав, что девушка сжала ладонь намного крепче, чем тот ожидал.

Сильвестр и Хорошилов встали из-за стола и направились к выходу, по дороге к ним присоединился Максим, всё это время осторожно прислушивавшийся к разговору.

— Инок, — окликнула монаха Назира и, когда тот оглянулся, со всем возможным уважением в голосе добавила: — Спасибо.

Сильвестр улыбнулся в ответ и кивнул.

Когда парадные двери сошлись за спинами вышедших, Хорошилов достал пачку сигарет и повертел её в руках, но закуривать не стал:

— Думаешь, попытается вывернуться? Её формулировка обещания была очень открытой к интерпретации.

— Думаю, всё ещё хуже. Кто с ней общался по контракту?

— Колесников.

Инок перехватил руку чиновника, по-прежнему перебирающего сигаретную пачку, и посмотрел на его дорогие часы. Было почти девять, но Владимир жил по законам биржи, а значит, как минимум встал, чтобы успеть привести себя в порядок к открытию торгов.

— Позвони ему, пожалуйста. Пусть своё мнение о ней выскажет. Он мужик проницательный.

Пока шёл дозвон, все трое уселись в автомобиль, отрезавший их от шума просыпающегося города. Хорошилов переключил телефон на громкую связь.

— Доброе утро, Володя! Мы тут вместе с Иноком с девушкой пересеклись, зовут Шарипова Назира. Знаком?

— Встречался. Тебя её фирма интересует или сама?

— Скорее сама.

— Умная. Для её возраста производит очень хорошее впечатление в разговоре. Явно хотела выгрызть этот контракт, но очень искусно это скрывала. Будь она постарше, посчитал бы, что она получила большую выгоду, чем я сам. Но думаю, просто была рада угодить начальству — своему деду, кстати.

— Угу. Слышал, краем уха, она дурью интересовалась…

— Было дело. Но, скорее всего, не для себя.

— Почему так говоришь?

— Хм. Знаешь, был там, на встрече, один человечек с плохой репутацией в этом плане. Так она на него с таким отвращением глянула, когда он отвернулся, что сложно заподозрить её в том же грехе. Она наркоманов за людей-то вряд ли считает.

— Уверен?

— В чём можно быть уверенным в этом чудовищном мире, Василий? Но у меня работа такая, правильно людей «взвешивать». Иначе ты бы мне звонить не стал, так ведь? Чего тогда спрашиваешь?!

— Ну-ну! Чего заводишься сразу? Уж и уточнить нельзя.

— Этим вопросом ты потратил 10 секунд моего времени. По существу вопросы есть?

— Один. Что на тебе сейчас надето?

Связь оборвалась.

— Теперь будешь ему подарок посылать с извинениями. — не то укорил, не то посочувствовал Инок.

— Так и так послал бы. Теперь хоть есть за что, — весело ответил чиновник. Максим начал подозревать, что тот просто любил портить людям настроение. — Итак, что мы имеем. Умная девочка с большими возможностями приезжает к нам в город, чтобы заключить контракт для фирмы своего деда, не последнего человека в другом регионе и влиятельного мусульманина. Как бы узнаёт, что наркотики у нас в дефиците, и через несколько недель возвращается с партией и бригадой для налаживания бизнеса. Как бы ожидает нас в гости и готова сделать деловое предложение, показав незаурядную проницательность. И вместе с тем — подставляется, выставляя напоказ свою зависимость, которой, как мы косвенно узнаём, у неё может и не быть. Кстати, она даже не пыталась отрицать это обвинение.

— Но и не подтвердила, — задумчиво заметил Инок.

— Верно. А что тебя изначально зацепило?

— Да ничего особенного. Фильм один процитировала. Старый. Там вся суть, грубо говоря, в социальном неравенстве. Как говорят англичане, она выросла с серебряной ложкой в одном месте, а значит, её больная тема — не бедность, а отношение мусульман к женщинам.

— Точно, — задумался Хорошилов. — На теме феминизма она всполошилась.

— Ну, вот это-то и не сходится. Если она с детства пытается показать, что она ничем не хуже мужчин, если постоянно добивается благосклонности своего Деда и презирает слабость характера в любом её проявлении, то сложно представить, что она сидит на отраве.

— А ты чего молчишь, журналист? — Василий Ефимович приглашающе махнул рукой. — Поделись мнением со стороны.

— Мне показалось важным, что она пытается вытащить своих людей.

— Это была простая попытка разжалобить Инока. Типа, «я хоть и наркоманка, но ничего человеческое мне не чуждо! Я своих не бросаю!»

— Не скажите, Василий Ефимович. Этот трюк с телефоном — большой риск. Инока ничего не останавливало взять и позвонить. Это многое поменяло бы, кроме одного.

— Людей бы тоже пришлось отпустить, — подтвердил Сильвестр. — Действительно, в этом вопросе ей был важен результат. Почему?

— Да спит, наверное, с кем-то из них. Втюрилась, молодая же.

— Знаете такое выражение «Если в первом акте, на стене висит ружьё…?» — журналист не закончил фразу.

— «Значит, в последнем акте оно обязательно выстрелит.»

— Стереотипно. Это, прежде всего, значит, что перед спектаклем его кто-то туда повесил! — обрадовался журналист возможности подколоть чиновника.

— Думаете, Дедушка в теме? — Хорошилов потёр подбородок. — А зачем ему это надо? Ты же с ним не пересекался, Сильв?

— Нет. Но, как сказала сама девочка, в договорённость между представителями разных конфессий никто не поверит.

— То есть, ты хочешь сказать…

Инок не стал отвечать на недосказанный вопрос, а достал телефон. К удивлению Максима, тот у него был. Старая потрёпанная Nokia производила неизгладимое впечатление на тех, кто пропустил времена зарождения мобильной связи. Люди же обременённые опытом и прожитыми годами знали, что агрегат сей неспроста назывался в народе «неубивайкой».

— Саша, всё нормально, но возникли вопросы. Дедушка нашей гостьи… — Инок задумался, пытаясь на ходу сформулировать запрос, — разузнай, где он был от трёх месяцев до трёх недель назад, и посмотри, не пересекался ли с ним кто из списка наших московских «доброжелателей». Думаю, если кто-то и был, то из первых пяти или их доверенные лица. Если найдёшь, позвони на этот номер. Спасибо. — Инок опустил руку с телефоном, так что кисть на секунду исчезла в рукаве, а когда снова появилась, телефона уже не было. — Ну что ж, люди добрые, по этой истории нам остаётся ждать ответов или продолжения развития сюжета. А чтобы не терять время зря, вернёмся, как говорится, к нашим баранам.

— Ты про Асокина что ли? — встрепенулся Хорошилов. — Ну, наконец-то! Давно хочу его кровушки попить.

— И чем же именно этот индивид тебе не угодил, учитывая, что общаешься ты исключительно с ему подобными?

— Есть тонкая грань, Сильв. И почти все, кого я знаю, её не переступят. А такие, как Асокин, за скидку по ипотеке бабушку родную на шаурму пустят.

— Не поясните? Мне не доводилось слышать это имя, — Максим решил, что раз уж для него устроили открытый урок, то глупо будет не выжать из этого максимум информации. Даже если эту информацию нельзя будет пустить в ход, иметь дополнительные сведения для понимания общей ситуации никогда не помешает.

— Да есть тут один строительный магнат… — В устах чиновника слово «магнат» имело глубоко уничижительное значение. — Разные ЖК строит последние лет восемь. Подрос, заматерел, жирку нарастил. И всё бы ничего, да дюже жадный наш магнатишка. Пару раз на некачественных материалах заработать пытался. Но у меня со строительными профсоюзами связь хорошо налажена: мы ему по рукам надавали и пальчиком погрозили. На какое-то время хватило. А теперь слух прошёл, что проигрался гражданин Асокин в пух и прах в одном респектабельном заграничном заведении. Должен оказался людям, которые таких магнатиков пачками под пирс отправляют. А теперь задачка на сообразительность: есть гражданин Асокин, которому срочно нужны деньги. Есть жилищный проект, деньги на который уже частично поступили из федерального фонда и от частных инвесторов, — Хорошилов ткнул в Сильвестра пальцем. — Деньги эти как раз поступили Асокину на счёт компании, чтобы он мог начать закупать материал, оплатить работу специалистов и арендовать технику. Вопрос: станет ли гражданин Асокин делать то, что ему положено делать, или же предпочтет одним махом решить свои личные проблемы за счёт бюджетных денег в надежде на светлое будущее?

— А он разве не может взять кредит в залог компании?

— Говорю же, жадный. Берёшь чужие, отдаёшь свои. А тут всё за счёт страны, а потом хопа — банкрот. Подождал годик на Мальте, подмаслил пару человек в нужных кабинетах — и делай всё по новой. В худшем случае — просто в другом регионе. Тем более, что он уже давно на юг смотрит. Душно и тяжко ему тут с Орденом бодаться.

Великий Новгород, Плотницкий конец.

Асокин нажал кнопку питания, и дорогая беговая дорожка начала плавно замедлять ход. Прижав два пальца к артерии на шее, предприниматель отсчитал тридцать секунд и, удовлетворённый результатом, отправился в душ. Освежившись, он облачился в костюм-тройку, по цене мало уступавший утомлённому часовой пробежкой «тредмилу», и, дождавшись мелодичного перезвона соковыжималки, опрокинул в себя стакан свежего овощного микса. Утреннему ритуалу он никогда не изменял. Как говорила его мама, «сам о себе не позаботишься — никто не позаботится», и маленький Витя твёрдо и навсегда запомнил эту непреложную истину. Более того, она стала его знаменем и гимном. Смыслом жизни. Вряд ли любящая мама представляла себе, как сильно одна эта фраза повлияла на жизненный путь Виктора.

Выйдя на улицу, Асокин сел в свой спорткар и, дождавшись открытия ворот, влился в редкий поток таких же дорогих авто. Район был не абы какой, и нищебродов здесь не водилось. А богатые люди — это люди, в первую очередь, занятые: мало кто из них спит хотя бы до десяти. Тем не менее, на их лицах никогда не читалась угрюмость пассажиров утренних автобусов или электричек, а в телодвижениях отсутствовала нервозность и уж тем более накопленная годами усталость, свойственная, так сказать, ширнармассам. Зато явственно просматривались регулярные походы в бассейн и на массаж, а также регулярные полёты в тёплые края — на тропические острова в океане, в крайнем случае — на море. О себе надо заботиться, тогда и нервы будут в порядке.

Поэтому Асокин и вёл себя спокойно, а автомобиль — плавно. Никто из видевших его утром не мог предположить, что этот человек находится в очень сложной ситуации — можно сказать, бежит по лезвию бритвы. Что ни говори, а выдержки Асокину было не занимать. Он верил в свою звезду, и звездой этой был он сам.

Припарковавшись рядом с офисом, он поставил машину на сигнализацию и направился к дверям. Когда до входа оставалось несколько метров, оттуда вышел мужчина в больших солнцезащитных очках, разговаривающий по телефону.

— Витёк! Сколько лет, сколько зим! — вышедший протянул свободную правую руку, и Асокин машинально ответил на рукопожатие, пытаясь вспомнить, откуда он мог знать говорившего.

— Прости, не узнал,.. — предприниматель хотел потянуть время в надежде на то, что мужчина снимет очки и узнать его станет легче.

— Ещё бы! — рассмеялся тот, убирая телефон в карман. — Мы ведь и не знакомы… пока.

Асокин дёрнулся, пытаясь высвободить руку из крепкого пожатия, но мужчина и не пытался её удержать. Получилось резковато, отчего мужчина заулыбался ещё сильнее. Вроде как 2:0.

— Что вам нужно? — холодно поинтересовался Асокин.

— Мне? Ничего не нужно, я на зарплате. А вот моим работодателям нужно, чтобы вы вернули долг. В полном размере и в срок, который, кстати, заканчивается завтра, примерно в это же время. Успеваете? — Ни в тоне, ни в словах, ни даже в движениях говорившего не было и тени угрозы, но у Виктора побежали мурашки по спине. Такой вот коллектор, работающий на серьёзную фамилию, был хуже, чем все сотрудники УБЭП, вместе взятые. Вот только это не ферзь и не ладья, а всего лишь пешка. Поэтому страх показывать было нельзя.

— Я сейчас иду в офис, а по дороге сообщу охране, что на парковке отирается кто-то лишний, — мужчина только хмыкнул. — Ну, а по поводу долга передай своему начальству, что на память я не жалуюсь, а если они хотят у меня что-то уточнить, то им стоит набрать мой номер телефона, а не посылать одну из своих шавок.

Улыбка на лице незнакомца погасла. Он аккуратно снял очки и вперился взглядом в Асокина.

— Смерти ищешь?

— Знай своё место, пёсик, — предприниматель потрепал мужчину по щеке, на что тот дёрнулся, словно его ударило током. Дёрнулся, оттолкнул руку, но в драку не полез. — Твоя работа — выполнять команды. А команду «фас» на меня ты не получишь, так что не тявкай почём зря. И, кстати, улыбнись на камеру. — Асокин поднял голову, взглянув в глазок видеонаблюдения на углу здания.

Мужчина осклабился и снова надел очки, скрыв пылающие гневом глаза.

— Завтра увидим, — процедил он сквозь зубы.

Асокин не стал его слушать. Развернулся, прошёл в дверь и, мимоходом кинув охране «Проследите, чтобы больше не появлялся!», поднялся к себе в офис на втором этаже. Затем закрыл дверь на замок и только после этого дал волю нервам: трясущимися руками налил себе в стакан виски, которым обычно потчевал гостей. Выпив благородный напиток залпом, словно деревенскую самогонку, Виктор опустился в кресло и попытался проделать несколько дыхательных упражнений, которым его научил личный тренер. Помогли они, надо сказать, не очень. Зато виски не подвёл, и через минуту Асокин с удовлетворением отметил, что вытянутые руки больше не дрожали. Паника ушла, но проблема осталась, и до завтра её надо было решить.

Долг был немаленький. Он не был запредельным, но такая сумма поставит его на грань банкротства. Будь он моложе, расплатился бы личными средствами. Пришлось бы брать пару кредитов по завышенной ставке, но ничего неподъёмного. Это раньше. Теперь же у него было достаточно недругов, которые с удовольствием воспользуются возможностью его закопать, хотя бы для того, чтобы перекинуть на себя полезные подвязки в госкабинетах. Это будет смерть от тысячи порезов. Отсрочка, а не спасение.

Был второй вариант. Классическая схема вывода «бюджетных» денег с объекта строительства. Один ЖК был элитным, и апартаменты там продавались людям с весом и положением в обществе. И если несколько таких людей ещё можно было какое-то время поводить за нос, то неполная сотня имеет неплохие шансы его сожрать. А вот второй ЖК, деньги на который он только-только получил, был как раз «бюджетным вариантом», и максимум, на что стоило рассчитывать в случае вывода денег из этого проекта, — палаточный пикет у котлована, вырытого под фундамент. Тут, как, собственно, и всегда, надо было всего лишь договориться с ключевыми людьми.

Сделав два звонка, уже через час Асокин находился в не особо приметной, но приличной кафешке, а напротив него сидел совсем не приметный, но вполне прилично одетый человек. Винтик в массивном, а когда надо — неповоротливом государственном механизме управления. Серое лицо, глаза неопределённого цвета за стеклами простеньких квадратных очков, серый костюм, серая незаметная должность, от прочтения которой на табличке кабинета слегка мутит, словно от запаха подгнившего мяса. Меж тем осведомлённые люди знали, что должность эта создана вовсе не для того, чтобы кормить нерадивых родственников, а как раз наоборот. Человек перекладывал бумажки, да, но основной вид его деятельности заключался в выслушивании деловых предложений, которые могли двояко толковаться уголовным кодексом нашей необъятной. Человек выслушивал, оценивал, а затем либо сразу отказывал, либо передавал предложение непосредственно тому, кто мог в этом помочь, но не хотел рисковать личной встречей. Не просто посредник, а вполне себе профессионал с высшим юридическим и экономическим образованием, умеющий быстро просчитывать степени риска и соотношение этих рисков с оплатой. Осторожность же и умение держать язык за зубами — самонужнейшие качества для деятельности такого рода, гарантирующие их носителю почти полную неприкосновенность в случае форс-мажора.

— Я вас слушаю, господин Асокин. — голос тоже был серый. Глухой, словно человек говорил через плотную марлевую маску. — Я вас очень… внимательно слушаю.

— Мне нужен спарринг-партнёр для строительства бюджетного жилого комплекса.

— До полного закрытия или просто накрутка стоимости?

Асокин задумчиво окинул взором кафешку. Этого он ещё не решил. С одной стороны, удвоив стоимость проекта, он себя вытаскивал из… ммм…задницы, в которой оказался. С другой стороны, если он растворит большую часть выделенных денег, закроет фирму по банкротству и снимет с себя ответственность за строительство, можно будет неплохо заработать и поехать куда-то на юга. Местный климат его порядком утомил.

— Пожалуй, до полного закрытия проекта. Точнее, до полного прекращения моего в нём участия.

Мужчина кивнул, давая понять, что понял собеседника, и теперь уже сам на несколько минут задумался. Асокин ему не мешал и спокойно попивал свой зелёный чай. Больше он здесь заказывать ничего не рискнул. Здоровье дороже.

— В целом, есть пара человек, которых это заинтересует. Я говорю — пара, потому что один департамент не сможет достаточно сильно усложнить строительство такого масштаба. Цена вашего ЖК мне известна. Думаю, двадцати процентов от улова будет достаточно, плюс ещё десять, чтобы утрясти возможное недопонимание со стороны следственного комитета.

— Неслабо! — позволил себе некоторую эмоцию в голосе предприниматель.

— Адекватно, — отрезал чиновник. — Вам прекрасно известно, кто является негласным куратором сторонней части финансирования проекта. То, что я не озвучил эту деталь, ещё не значит, что я не принял её в расчёт.

— Ваша осведомлённость делает вам честь, — несколько разочарованно проговорил Асокин. Впрочем, он лукавил. Он знал, что чиновнику прекрасно известна заинтересованность Ордена в строительстве. Но доброе слово, как известно, и кошке приятно, а Орден мог совсем отпугнуть зажравшихся чинуш. Не любят они рисковать.

— При других обстоятельствах я бы не стал лоббировать ваш проект ни перед кем из заинтересованных лиц, — словно прочитал мысли предпринимателя серый пиджак. — Но ко мне поступила информация о том, что там, — чиновник многозначительно ткнул сухоньким пальцем в какую-то одному ему видимую точку наверху, — кое-кто хочет несколько осадить Инока в его амбициях. В связи с этим нам будет предоставлена необходимая протекция со стороны федерального аппарата. А это, в свою очередь, значит, что без оглядки на Орден ваше предложение из «опасного» переходит в «потенциально выгодное».

— В таком случае, ваши расценки реально «неслабые»! О каких недоразумениях со следственным комитетом может идти речь?

— Господин Асокин, это вам делают одолжение, а не вы. У нашего механизма всегда найдётся способ заработать. А у вас он есть? — чиновник снял очки и начал тщательно протирать их выуженным из кармана рубашки платком. — Тем более, в сжатые сроки?

Асокин понял, что в этом споре ему не победить и цену сбить не получится. Гадёныш был прекрасно осведомлён о его непростом положении. Что ж, он всё равно в выигрыше. Бизнес есть бизнес. Предприниматель встал и, улыбнувшись, протянул руку чиновнику:

— Буду ждать курьера с деталями.

— Приятно иметь с вами дело, господин Асокин. Очень… приятно иметь с вами дело.

Глава 6

— У кого слово не расходится с делом

Великий Новгород. Неревский конец.

Василий Ефимович, взбудораженный возможностью сделать Асокину неприятно, был весьма огорчён, когда неожиданный звонок заставил его поспешно ретироваться для утряски очередной бюрократической заковыки. На его предложение подвезти Инок ответил вежливым отказом и решил воспользоваться возможностью немного размять кости:

— Надеюсь, вы не прочь немного прогуляться, Максим? Люблю старую часть города. Часто здесь бываю. Яков наверняка ждёт нас где-нибудь за Ярославовым дворищем.

Максим, решив не форсировать события, завёл разговор про общемировые проблемы, нет-нет да прощупывая Инока на приверженность христианским ценностям.

Пройдя мимо череды двух-трёхэтажных зданий, затем миновав часть Кремлёвского парка, мужчины поднялись на середину пешеходного моста и, не сговариваясь, остановились у перил, чтобы насладиться видом и глубже вдохнуть речной бриз.

— Отличный штрих для вашего портрета в репортаже, — наконец нарушил воцарившееся на несколько минут молчание репортёр. — «В редкие минуты покоя он любит находиться в самом центре спешащего по своим делам города и, в то же время, в самом сердце нашей с вами тысячелетней истории, где время словно остановилось. Любит вдыхать это время вместе с порывами речного ветра и находить в нём тот единственный компромисс, ту золотую середину между прошлым и будущим, которая позволит, не растеряв бесценные уроки наших пращуров, с гордо поднятой головой двигаться дальше, впереди всей планеты…»

Сильвестр скупо, но с улыбкой поаплодировал писателю.

— Рука мастера. Если ещё фотографию добавить, просто шик.

— Куда же без фотографии. Современный читатель не может без зрительных подсказок. Воображения уже не хватает… А ведь случается, что, когда в руки попадает старая книга, которую читал в детстве, открываешь ее, начинаешь искать иллюстрации, которые, казалось бы, отлично помнишь, но обнаруживаешь, что там их и не было никогда. Что ты эти иллюстрации в детстве вообразил, и они просто в памяти отпечатались, — с вами так бывало?

— Да, случалось. Думаю, и сейчас случается. Не стоит принижать молодёжь, среди них много достойных людей и тех, кто ими, так или иначе, станет. Должен признаться, я и сам не так давно был о них не лучшего мнения, но наши молодёжные организации убедили меня в обратном. Не могу сказать, что возродил советских пионеров и тимуровцев, да и не хотел, наверное. Слишком близко к политике. Но кое-что я оттуда почерпнул. А когда к этому кое-чему присоединились современные технологии…

— Аааа! В сети уже начали поговаривать о ваших МУРах². Кажется, вам даже уже сделали предложения некоторые серьёзные компании. Неофициально, конечно.

— Не мне. Орден исполняет лишь функцию арбитра по просьбе уже небезызвестного вам мецената.

— Того самого, который открыл клинику?

— Именно. Так вот, он решил, что для решения спорных вопросов при начислении Молодёжной Уличной Репутации, или просто МУРов, требуется кто-то неподкупный.

Максим, словно его наконец озарило, прищёлкнул пальцами и ткнул в сторону Инока пальцем:

— Точно! «Неподкупные» — то самое качество, на котором выстроен ваш Орден! — москвич хлопнул себя по лбу, наказывая за несообразительность. — Вся ваша репутация и все ваши проекты, это же очевидно. Вы противопоставляете себя политическим партиям и остальной церкви именно своей неподкупностью. Этакие бессребреники! Нет, не этакие, а настоящие!

— Не совсем так, — не стал спорить Инок. — Мы принимаем пожертвования и не отрицаем необходимости капитала для строительства чего бы то ни было. Но вот слово «аскетизм» для нас священно. Состоящие в Ордене, будь то его глава или послушник, не имеют права иметь собственность. Необходимое предоставляется Орденом и только Орденом. Нельзя иметь даже счёт в банке. Мы живём в стенах монастыря, питаемся, отдыхаем, спим. Всё на виду. Но это лишь следствие. Причина в том, что все посвящённые в Орден отвергают ценность денег, осознавая, что это инструмент порабощения. В Ордене нет рабов.

Обычные члены ПРЦ интегрированы в общество. С одной стороны, это позволяет быть понятнее для обывателей и лучше их понимать, но, с другой, подвергает присущей обществу «коррозии». Это работники… или рабы, но не служители.

Орден же состоит только из людей, которые решили полностью посвятить себя общественному благу. Поэтому им приходится полностью отказаться от всех благ общества.

Далеко не каждый так сможет. Но именно это отречение — залог способности менять общество к лучшему. Быть примером. И словом, и делом. Всё время, а не только перед объективом камер. Давным-давно это было в порядке вещей, но со временем суть исказилась. Со временем, к сожалению, наполненный смыслом ритуал всегда превращается в традицию. А традиция, в свою очередь, — в развлечение.

— И как вы контролируете финансовые потоки? — Максим достал блокнот и, взглядом спросив разрешения, начал делать пометки и записи.

— Все пожертвования в Ордене хранятся на трёх официальных счетах. Информация о них находится в открытом доступе. Все пожертвования делаются лишь в трёх физических местах и только наличными. Если хочешь сделать доброе дело, нужно его сделать, а не нажать автоплатёж на телефоне. Все пожертвования считаются там же, сразу, при любых желающих понаблюдать. Провести аудит не составит труда даже ребёнку.

Надо заметить, сначала люди или стеснялись того, что могут отдать лишь малую толику, или же, напротив, кичились своими дорогими подношениями, но увидев, что Орден принимает любую помощь с одинаковым уважением, а проявляющим тщеславие деньги незамедлительно возвращаются, люди начали вспоминать, что их желание помочь само по себе важнее предрассудков и пороков.

Отследить и показать, на что именно уходят собранные пожертвования, уже не так просто. Здесь прозрачную систему не создать: слишком много ступеней. Но это уже и не требуется.

Люди научились доверять Ордену.

Требуется серьёзная операция? Заходи в «Милость». Нужна работа? Орден поможет. Попал в непростую историю? Инок рассудит. Мы изо всех сил стараемся быть примером. Но нам не хватает очень важной вещи. Той, на которой всегда основывалась любая вера. Той, без которой Орден не сможет существовать хоть сколько-нибудь долго.

Максим прищурился, глядя на монаха. Кажется, он догадывался…

— Чуда, — репортёр не сдержал лёгкой улыбки, но Инок был абсолютно серьёзен. — Две тысячи лет назад произошло последнее чудо, в которое верят люди. Даже будучи посвящённым церкви, я не могу быть уверенным, что тогда произошло именно то, что описано в книгах. Книги пишутся людьми, а люди могут ошибаться. Но важно даже не это, а то, что вот уже две тысячи лет, чудес не происходит.

Я бы мог сказать, что со мной говорит Бог и что я инструмент в его руках, который подарит этому миру новое чудо, но Бог со мной не разговаривает. Так же, как не разговаривает ни с кем другим, как я думаю. И я не знаю, почему, — так же, как никто этого не знает.

Мы можем смиренно ждать. Мы можем верить и шептать молитвы, но Орден — это ведь не только Слово; это ещё и Дело, его подтверждающее.

Я верю в Чудо. Значит, я должен его подтвердить. Если Бог взирает на нас, он не сможет это проигнорировать… ну, а если нет… тогда Чудо станет рождением нового Бога.

Туда, где света нет, я принесу,

Хоть искру собственного света.

Где холодом всё сковано, вдохну

Тепла, воспоминаний лета.

Скитаться можно тысячами лет —

Искать, где лучше, где уже нагрето…

Не лучше ли самим сиять как свет,

Чем робко ждать небесного просвета?

— Амбициозно. — Максим задумчиво огляделся по сторонам. — Но мы забегаем вперёд. Читателю будет сложно переварить весь ваш грандиозный замысел целиком. Люди привыкли думать более приземлённо. Давайте возьмём что-то отдельное и разложим всё по полочкам. Заодно и я пойму, с чем дело имею. Вернёмся к вашим МУРам. Расскажите, с чего начался этот молодёжный проект? Кто был инициатором, вы или кто-то другой?

— Инициатором? Инициатором был пятнадцатилетний балбес, который однажды вылез из-за монитора компьютера и столкнулся с реальностью. И понял, что она не сильно отличается от компьютерных игр. Хочешь вампиров? Так вот они, кровососы: банкиры, корпорации, продажные политики. зомби, накачанные алкоголем и наркотой; жестокие правители и бандиты. Всё это присутствует в реальной жизни, и даже в избытке. Конечно, немаловажная деталь то, что здесь второго шанса не будет и ты вовсе не избранный, но это уже мелочи.

Фактически парень столкнулся с той проблемой, с которой рано или поздно сталкиваемся мы все: мир оказался совсем не таким, как нам рассказывали родители и учителя. И те нормы, которые нам прививали, работали бы в идеальном обществе, но никак не работают в реальности.

Идти против системы бесполезно. Доказано временем, подтверждено людьми. Но дети постоянно пытаются, потому что их готовили к сказке… И начинают воевать с системой, которая их перемалывает. А ведь можно создать механизм, позволяющий находить себя в этой системе…

Глава 7

— Логово Зелёного Змия

Якутия. Западный берег р. Лены.

— Так, получается, их трое, и за главную Мамаша. А нукеров сколько?

— Чтоб точно — не посчитать. Всем, кто рядом живет, только в радость будет Терентьевым угодить. Так что глаз много. А вот рук… ну, восемь пар там всегда при деле. Двое парней за скотиной смотрят, ещё двое по дому, один на кухне помогает и трое — всамделишные вертухаи, они как раз за перегонкой присматривают. Во избежание, так сказать, — старик допивал уже третью стопку, но выглядел трезвым как стеклышко.

— И как у них с лояльностью? Может, просто подкупить кого-нибудь? Или запугать…

— Окстись, Ванюша! Терентьевы здесь — как помазанники Божьи. Их слово — закон. Здесь уже второе поколение растёт, кто по-другому и думать не могёт. Это как в старые времена, про дедушку Ленина плохое сказать — сам, от страха, руки на себя наложишь.

— Понял-понял, — примирительно покачал головой Ясенев. — Но, с другой стороны, алкоголики за стакан маму родную продадут.

— Ну, так известное дело, — подтвердил старик, невозмутимо приговорив четвертую стопку. — Только не нам одним известное. Варвара Ильинична, об том годе, как раз выпорола одного такого любителя погреться на посту. Только недавно сидеть ровно начал.

— Ладно, по-хорошему — не вариант. Как насчёт выманить их оттуда ненадолго? Диверсию устроить?

— На то и сговаривал, — согласился Дед. — Ты, Иван, и будешь ентой диверсией. Пойдешь обратно в город, в Зелёный Дом. Там все приезжие отдыхают. Вот и ты туда придёшь. Горькую выкушаешь, и зело понравится она тебе. А ты ж не престо хрен с горы, ты охоту для больших людей готовишь. А какая охота без застолья? Много людей — много «Слезы». А много тебе только сами Терентьевы отпустят, и только после обстоятельного разговора.

Сама вряд ли приедет. Кузьму пошлёт, точно не Ваську. Того облапошить легко, а человек ты незнакомый. Твоя, Ванюша, задача — обидеть Кузьму. Чтоб крупный калибр, подтянулся, так сказать. И весь возможный резерв заодно. Только не переборщи, а то тебя сюда же, ко мне, принесут, только в разобранном виде. Ну, а пока они тебе там объяснять будут, что в чужой хате на пол плевать не моги, я у них в поместье пошурую, — Петрович в углу недовольно рыкнул. — Мы пошуруем, — тут же поправился Старик. — Авось, узнаем, что да как.

— Хм. Отличный план. «Ты, Ванюша, поди напросись на крупные неприятности, вплоть до летальных, чтобы у меня никто под ногами не мешался. Только тише-тише, дедушка не может быстро!»

— А ты чего хотел, сокол? — усмехнулся Старик. — Задарма туточки ничего не делается. И меня сильно сомневает, что у вас, в Московии, по-другому.

— Абсолютно так же. Даже хуже, — подтвердил Ясенев. — Это я просто к тому, что твоя, старик, история должна быть ОЧЕНЬ интересной.

— Не бзди, Внучок. Будет что твоим попам рассказать.

Зелёный Дом находился в ста метрах от автобусной остановки, чтобы редкие чужаки по приезде в Городок в первую очередь заходили именно сюда. Здесь же, за кружечкой чего-нибудь горячительного, они с нетерпением ждали возможности покинуть эту богом забытую дыру. Некоторые, вероятно, никогда дальше и не забредали. В Зелёном Доме проходили почти все торгово-деловые встречи, которые, после длительных возлияний, зачастую перерастали во встречи совсем даже не деловые. Владелец, будучи человеком хватким, знал, что такое «диверсификация», поэтому уже давно пристроил к первому каменному этажу второй деревянный, на котором располагались четыре «нумера», где перебравшие самогонки гости просыпались утром, спускались вниз, к стойке, и с удивлением обнаруживали, что это был номер «люкс». И да, к сожалению, автобус уехал утром! Следующий будет через две недели. Желаете продлить пребывание?

Официальных данных не было, но, по словам Старика, в Городке жило человек шестьсот. Половина в черте и ещё столько же разбросанных по округе. Плюс промысловики, которые заезжали сюда по дороге на Север, и мелкие торговцы-ремесленники. Но час, так сказать, был неурочный, и в зале сидело только несколько человек с утреннего автобуса — Ясенев сразу их узнал. Местные же ещё не подтянулись: с десяток столов стояли пустыми, а свет горел только у входа и ближе к бару. Хотя, возможно, он всегда так горел.

Хозяин, вопреки всем законам жанра, не стоял у стойки, протирая и так блестящий чистотой стакан, а спокойно сидел в углу и читал себе газету. Скорее всего, несвежую: откуда тут свежей-то взяться? На вошедшего он даже не поднял взгляд.

— Хм-хм, — Иван облокотился о стойку напротив читающего. — Уважаемый, мне бы горло промочить, — сказал, и не сдержал улыбки, настолько по-киношному это прозвучало, как будто не в заштатный сибирский трактир зашёл, а в салун на Дальнем Западе.

— Дело пытаешь аль от дела лытаешь, «уважаемый»? — явно выделил последнее слово хозяин, откладывая чтиво и лениво поднимая взгляд на непрошенного гостя.

Мужик оказался довольно молодым, лет тридцати, с приятным низким голосом. Даже естественное для края оканье не так уж и резало слух. Весьма полезное для бармена качество. Иван бы сильно удивился, не знай владелец всего, что вообще можно было знать про местных. Похоже, полезное будет знакомство.

— Всегда успеваю и то, и другое.

— То-то я вас с утра не видел. Значит, дела уже уладили? — парень, не стесняясь, поднялся со стула и с удовольствием потянулся, смачно зевнув.

— Ну, это, скорее, было так, любопытство… Дела-то мои не здесь, а чуть подальше — будут, надеюсь.

— Что может быть любопытного в нашем Городке? — разыграл глубокое удивление владелец. Ясенев мысленно поставил галочку: собеседника в первую очередь интересовало, что Иван тут делает, а не то, чем должен интересоваться местный воротила гостиничного бизнеса, т.е. надолго ли гость приехал. Занятно.

— Да вроде как предки мои в здешних краях жили. Вот и захожу, по дороге, на кладбища, поискать — может, имя где сохранилось. Странное у вас кладбище, кстати.

— Есть такое дело. По старинным обычаям в другой мир провожаем, — витийствовать на эту тему хозяин не стал. — А имена у нас в реестр записываются, как положено. Так что вам с участковым пообщаться надо. У него и старые документы хранятся. Так просто вряд ли даст посмотреть: он у нас крючкотвор, каких мало. Но ежели поднести…

— Не вопрос! — радостно отозвался схимник. Легенду надо было поддерживать. Тем более что в любом случае посмотреть документы не помешает. — Я ж и сам за красивое слово не работаю. Так как насчёт…? — оттопырил большой палец и мизинец Иван.

— Выбор у нас, сами понимаете, не особо, но есть кое-что, чего нигде больше не предложат, — хозяин покрутил что-то под стойкой и, после непродолжительных манипуляций, поставил перед Иваном стакан, наполненный до половины кристально чистой жидкостью.

— О как! Своя, что ли?

— Терентьевская. Которое уж поколение секрет приготовления хранит. Откушаете, потом сюда, за ней, с другого конца света приезжать будете.

Насколько Иван понял из разговора со Стариком, гнать «слезу» Терентьевы начали не так чтобы очень давно — тем более, по меркам глубокой провинции, где жизнь меняется медленно. Но маркетинг, как говорится, есть маркетинг.

— Так уж хороша? — Иван мастерски изобразил скепсис горожанина, избалованного «Чинзано» и «Хеннесси». — Ну, давай попробуем.

Напиток был прохладный, и огненная волна пронеслась по пищеводу с секундной задержкой. Дыхание перехватило, но кашлять не хотелось: самогонка была мягкой и действительно кристально чистой. Судя по вкусу, какую-то травку в неё всё же добавляли, но чувствовалось это на самой грани восприятия. Собственно, практически то же самое ему наливал Старик.

Иван уже собрался похвалить качество исполнения, как почувствовал что-то неладное. Точнее, чувствовал-то он как раз обратное: полное умиротворение и вселенское спокойствие. Осознание того, что всё так, как и должно быть. Что всё под контролем, и, если надо будет что-то сделать, ему скажут. Желание комментировать напиток растворилось, как и желание вообще шевелиться, даже шевелить языком. А пока что можно отдохнуть… от всего. Пока что можно расслабиться… повспоминать… помечтать…

Мысли начали перетекать из одной в другую плавно, но быстро, и отделить их от реальности стало очень сложно, да, собственно, и незачем. Сон или Явь — какая, в конце концов, разница, когда и там, и там полный порядок. Полный покой.

Кто в армии служил, тот терпеть не может, когда его будят. Сразу ассоциации нехорошие появляются. Сразу настроение хреновое, и ждёшь, что дальше будет хуже. Но положительный эффект тоже присутствует. Кто в армии служил, быстро привыкает просыпаться мгновенно и так же мгновенно реагировать на изменение ситуации.

— «…, нормально так придавил! — отчетливо громыхнул в гарнитуре Толика. — Глазки в кучку, алкаш! Мы на деле, не забыл?»

— Ух ты. Пробрало… — вспомнив, где находится, согласился Иван. — Видно, на голодный желудок. — Оглядевшись, Ясенев осознал, что по-прежнему сидит на табурете у стойки бара. Вроде бы отключился ненадолго.

— «Назад повернись, дятел. — гаркнула гарнитура.»

Повернувшись, Иван мысленно присвистнул. Зал был почти полон. Только теперь он обратил внимание на постоянно меняющийся гул голосов, стук и звон тары и скрип грубо сбитой мебели. Помотав головой, Схимник вопросительно уставился на подошедшего с другого края стойки владельца.

— Полтора часа, — сверился тот с наручными часами. — Честно говоря, — владелец постоялого двора смотрел на Ивана с уважением, — думал, оно сильнее вдарит. Некоторые до утра отключаются. Силён ты, мужик!

«Ну да,» — подумалось Схимнику, «Клиент выпил, можно и на «ты» перейти. Засранец.»

— Ну, так не пальцем деланы. — пробормотал Ясенев, полностью приходя в себя и решив немного подыграть, добавил, стараясь чтобы голос звучал тягуче. — Но закусить надо. Есть чего?

— Сейчас принесу, — хозяин степенно скрылся в подсобном помещении.

— Это чё было? — тут же тихо поинтересовался Иван, у гарнитуры.

— «Да как тебе сказать… Водяра у них не простая, а заряженная.»

— Наркотой?

— «Нет. В смысле, наговоренная.»

— Это как?

— «Как, как… Каком кверху. Знаешь, как кровь раньше заговаривали? Вот так и тут. Всё одно в голову ударяет, вот сразу и не заметишь, что мысли уже не только свои собственные думаешь. А потом поздно уже. Сделано умно. Непонятно только, «как» сделано. И «зачем» — учитывая, что эффект недолговременный. Даже если до утра. За один день власть не захватишь, а размениваться на банальный гоп-стоп с таким напитком — верх расточительства.»

— Ну, это-то понятно. Он же сам сказал, что с другого края мира потом за ней,.. — Иван глубоко выдохнул. — Потому что ТАК комфортно я себя с момента выхода из материнской утробы не чувствовал. А вот как сделали…

— «Точно не скажу, но по любому не просто наговором. Я даже стихов таких не читал, чтобы так же сильно цепляло.»

— Я не сразу отключился? Говорил чего-нить?

— «Да, но бессвязно, так что не боись. Тем не менее, ты себя явно не контролировал, — успокоил напарника Толик. — Так вот, тут не слова, тут вещество, которое должно напитываться. Правда, с жидкостями, в целом, проще работать, но тогда нужно под конкретного клиента подгонять, а он ничего такого не мог успеть. Короче, просто химик какой так не сможет. Даже прошаренный.»

— Ты бы смог?

— «Я бы смог,..» — призадумался Анатолий. — «Если бы знал, как.»

— Думаешь, то, что ищем?

— «Как минимум, с этим связано. Может, ну его, этого Ермолая? Заманим хозяина на второй этаж, пообщаемся с ним обстоятельно, а там, глядишь, и сами разберёмся?»

— Тебе бы, Толик, только выпотрошить кого! Это мы всегда успеем. Нечего врагов множить. Да и вообще, он может быть не в теме — просто дистрибьютор. Сначала отработаем план «А».

— «А когда всё полетит к чертям, как всегда, перейдём к моему плану «Б» и только время потеряем. Спорим?»

— Молчаливым ты мне нравился больше.

— «Ты мне вообще никогда не нравился.»

— Толик! Не говори так. Ты ведь самое дорогое, что у меня есть! — шепот Ивана сочился сарказмом.

— «Ничего-ничего. Вот помру, тогда посмотрим.»

— Ты только обещаешь.

Собачиться так они могли бы до бесконечности, но тут вернулся Хозяин Зелёного Дома. «Старик имени его не назвал. Надо бы спросить. И кстати, интересно, неужели старый хрыч не знал про водяру? Его-то «слеза» такого эффекта не давала, хотя по вкусу была идентичной. Не знал или решил, что так натуральнее будет выглядеть? По-любому знал, — с лёгкой обидой размышлял Иван. — Нет, с профессиональной точки зрения он поступил правильно — так эффект натуральнее выглядит. Но всё равно кидалово. Припомню.»

Всё это Ясеневу думалось, пока хозяин выставлял на стойку тарелку с жареной картошкой вперемешку с каким-то мясом и жареным же яйцом с зеленью; за ними появились глиняная миска с квашеной капустой и пара ломтей домашнего хлеба. Аромат от всего этого шёл сумасшедший, несмотря на простоту блюд. Оно и понятно: в городе мясо было бы хорошо если охлаждённым, яйцо — блёкло-жёлтым, а не оранжевым, как тут, капуста с химией, а о хлебе и говорить нечего. Небо и земля. Тем более, что в городе пять жрален на каждые сто метров, а тут, на природе, организм воспринимает пищу как добычу. Возможно, последнюю на неопределённо долгий срок. Так что с едой Ясенев справился за несколько минут.

— На здоровье, — с улыбкой сказал хозяин, глядя как Иван хлебом соскребает с тарелки остатки масла. — Ещё?

— Нет. В самый раз, спасибо. Тебя как величают-то?

— Никита я. Местные все Хозяином дразнят.

— Почему дразнят? Не твоё, что ли, заведение?

— Заведение-то моё. — поморщился Никита. — Но хозяин я только тут. Да и тут, честно говоря, так… Хозяева в Городе одни.

— Это эти, что ли… которые выпивку гонят. Тереневские?

— Терентьевы. Ты… — Никита сделал вопросительную паузу.

— Ваня — протянул руку Ясенев.

— Ты, Иван, только особо не шути про них, — продолжил Хозяин, крепко пожав руку. — Не стоит. Они шуток не понимают, а в Городке слова быстро расходятся. И перевираются.

— Понял. Не тупой. Есть люди, с которыми лучше быть предельно вежливыми. Мне не привыкать. Я таких обидчивых часто вожу.

— Шофёр?

— Да не. На охоту вожу. Им иногда надоедает людей гнобить, в офисах да на заводах. Вот они и платят нам, чтоб из какого-нибудь медвежонка душу вынуть. Правда, когда до дела доходит, они больше бухать предпочитают. Слушай! А у этой вашей самогонки противопоказаний нет? А то я бы взял пару ящиков.

— Ну…

— Нет, ты просто не представляешь себе, как эти жирные уроды меня достают! — не дал ему договорить Иван, не увидев в глазах собеседника должного энтузиазма. — Они же, небожители хреновы, считают себя умнее всех. Причём даже здесь, в тайге! Постоянно чем-то недовольны, постоянно читают мне мораль и указывают, что делать, хотя сами ни хрена не знают!

Веришь, нет: иногда хочется к Топтыгину в гости их привести, а ружья предварительно разрядить. Типа несчастный случай… но я ж потом работы не найду. Тут всё на связях, — Ясенев старался не переигрывать с опьянением и давил больше на сочувствие, ибо Никите тоже, похоже, не нравилось быть на побегушках. — А так налью им вашей чудо-водочки, проваляются они пару дней в отключке, а я пока притащу кого-нить и сварганю на костерке. Проснутся на всё готовое, я им втюхаю историю покруче — и всё в шоколаде. Всё равно никто из них не сознается, что пить не умеет и ни хрена не помнит! Охренеть — не жизнь была бы, а сказка! — Ясенев постарался понатуральнее удивиться собственной изобретательности. — Никита, позарез надо! Продай, а? Любые деньги!

« — Гляди, как глаза заблестели!» — шепнула гарнитура. — «Этот своего интереса не упустит.»

— Договоримся, но мне проверить надо, что у нас по остаткам. — Было практически слышно, как крутятся шестерёнки в мозгах у этого парня. Намечалась какая-то комбинация. Будь Никита попроще, дело, скорее всего, ограничилось бы снятием сливок с совершенной сделки, но рисковать испортить отношения с влиятельными людьми ради небольшой прибыли… Нет. Тут дело было в чем-то более масштабном. Хотелось Никитке подняться немного по социальной лестнице. А значит, подвинуть кого-то… собственно, даже не кого-то, а самих Терентьевых.

«Кажется, у нас могут быть общие интересы,» — подумал Иван.

— Кажется, мы можем помочь друг другу, — проговорил Никита.

« — Кажется, ты ему понравился, милый!» — не упустила своего гарнитура.

Ясенев выдавил из себя улыбку.

И только открыл рот, чтобы продолжить интересующий разговор, как в зале у него за спиной повисла тишина.

Поворачиваться Ивану не пришлось: среди разнообразной кухонной утвари у Хозяина стоял надраенный до зеркальной чистоты самовар. Настоящий, с поддувом. Правда, Никита пожертвовал колоритностью в пользу адекватности, и вместо положенного по всем канонам сапога сверху крепились кузнечные меха. Но это не мешало старинному предмету транслировать довольно сносное отражение задней части заведения. В нём было отчётливо видно только что вошедшего в трактир детину, который навскидку, мог съесть целых двух Ясеневых и ещё добавки попросить. Будь Иван повпечатлительней, его бы слегка напрягло то, что здоровяк направился прямо в сторону стойки, не обращая никакого внимания на звучащее там и тут очень вежливое «Поздорову, Вася1». Но Схимник — он на то и схимник, что смотрит на мир взглядом, не замутнённым страхом или искусом.

— «Один из…», как я понимаю? — шепнул Иван Никите.

— Да, но он не решает, так что смысла тему поднимать нет.

— Хозяин-барин, — невольно подколол Ясенев собеседника.

Василий же тем временем прошествовал через зал и сел за единственный свободный стол. Присмотревшись, Иван понял, что только эта мебель могла выдержать такого гиганта. Персональное, так сказать, место, и во всех смыслах удобное: весь остальной зал был как на ладони, и до барной стойки рукой подать.

Хозяин, не дожидаясь заказа, вытащил на свет божий немалых размеров бутыль с янтарной жидкостью и, прихватив с подноса чистую пивную кружку, отнёс на стол к новоприбывшему.

— Опаздываешь, Вася. Чуть стол твой не заняли.

— Дежурная шутка? — негромко спросил Иван, вернувшегося Никиту.

— Ой, не спрашивай… Но за такие вещи нас, барменов, как раз и любят. За дурацкие, повторяющиеся шутки; за умение, не морщась, смотреть на чужих тараканов; за способность присутствовать в жизни человека в самые дерьмовые её часы и ничего не требовать взамен. Кроме денег, конечно.

Иван понял намёк и полез за бумажником.

— Короче, бармен — это эмоциональная проститутка. Некоторые сравнивают с психологом, и да, я могу дать совет, но платят мне не за это. Платят мне за то, что я даю поиметь свой мозг чужими проблемами. Так что… да, проститутка ближе.

— Самокритично. Но я тебя понимаю, брателло. Тоже хочу сменить «вид деятельности», — и, оставив на столе крупную купюру, потребовал: — Номер на ночь, и я хочу уехать отсюда завтра, с ящиком твоего пойла.

— Я поговорю с Васиным братом, он тут недалеко будет, чуть позже. Устрою встречу на девять.

Глава 8 — Кривая русская судьба

Великий Новгород. Старый город.

— Хорошо. Эта часть Ордена мне понятна и симпатична. Люди будут улыбаться, читая об этом в газете, и мне будет приятно, что я могу подарить им надежду в лице Каливы. Но если вы хотите, чтобы я начал верить, то у меня будут вопросы и о менее приятных вещах.

— Смелее, — Инок ждал от Фабера его коронной непредвзятости и желания описать обе стороны медали.

— Не буду даже спрашивать про экзархат и то, как вы умудряетесь сохранять статус-кво с остальной Патриархальной Церковью. Думаю, у нас для этого будет отдельный разговор, учитывая, что именно ради этого меня сюда и пригласили. Для меня сейчас важнее понять, как работает «тёмная» сторона вашего Ордена. Невозможно просто так качать права сильным мира сего. У вас должно быть «силовое крыло» и что-то вроде контрразведки, иначе вас давно бы «съели». И возникает вопрос: как это вписывается в систему христианских ценностей? Или вы делегируете грязные дела вашему таинственному меценату? Ну, так, знаете — «с глаз долой из сердца вон».

— Слово-то какое пакостное — «делегирую», — Инок скривился. — По Руси испокон веков воины-монахи ходили. Правду несли, кривду били. Вот и я у себя таких привечаю. Или, думаете, перевелись?

Репортёр неопределённо дернул головой, как бы требуя пояснения.

— Честно говоря, на эту тему вам лучше пообщаться с Константином Романовичем Волконским, но давайте я опишу вкратце. Вы знаете, в чём заключается смысл фильма «Рэмбо»?

— Посттравматический синдром? — неуверенно протянул москвич.

— Правильно! — одобрительно и с лёгким удивлением подтвердил Инок. — Большинство в «обновлённой» России 90-х воспринимало его поверхностно, просто как очередной боевик. Плохой перевод тоже не помогал, но да, фильм был про парня, вернувшегося с войны и разучившегося жить на гражданке. У нас та же проблема была с воевавшими в Афгане… потом в Чечне. Так вот, Константин Романович, будучи бывшим военным медиком, а далее психотерапевтом, выдвинул интересную теорию о первопричинах посттравматического синдрома и на её основе разработал программу реабилитации. Собственно, так мы с ним и познакомились…

Санкт-Петербург, угол проспекта Энгельса и Гданьской, начало нулевых.

— Да ты совсем охренел?! Ты видишь, что он с моей тачкой сделал?

— Базар фильтруйте, гражданин Савушкин, — старший лейтенант не был новичком и умел абстрагироваться от эмоций. Знал, когда нужно оскорбляться, а когда не стоит реагировать на необдуманные слова, брошенные в пылу ссоры. Поэтому просьба была произнесена спокойно, но веско. Чтоб проняло.

До Савушкина сразу дошло, что из потерпевшего (автомобиль с покорёженным корпусом стоял на обочине) он может быстро переквалифицироваться в задержанного «за оскорбление при исполнении», так что он тут же переобулся:

— Виноват, товарищ милиционер, но вы поймите, эээ… что я страховщикам скажу? Они меня на смех поднимут!

— Со страховщиками я поговорю, — выделил «я» полицейский, — ремонт будет оплачен, но вот заявление писать не надо. — Старший лейтенант поднял взгляд от протокола с показаниями свидетелей, который просматривал уже второй раз, и взглянул на потерпевшего. — По-человечески прошу.

— Хм. Знакомый, что ли? — водитель понял, что денежных потерь не намечается, и заметно расслабился. В голосе теперь звучал скорее интерес, чем негодование. Тем более, что сегодня ты выручишь ГАИшника, а завтра, глядишь, он тебя…

— Первый раз вижу. Но бьюсь об заклад, что парень служил и только что вернулся из командировки.

— Ну и что?

— А ты вспомни новости и прикинь, кто и откуда у нас недавно вернулся, — всё так же спокойно разъяснял полицейский.

— Ааааа… — лицо водителя застыло. В новостях показывали только отрывки. Показывать всё не решились. И не только из-за детей. — Мля…

— Вот именно…

Они не сговариваясь обернулись и посмотрели на закованного в наручники зачинщика, сидящего рядом со служебным автомобилем. Парень как парень. Ничего особенного. Только взгляд застывший, как у наркомана, и мешки под глазами, словно не спал неделю.

— Хрен с ними, со страховщиками, — хрипло прошептал водитель. — Скажу: ветка с дерева упала, лады?

— Угу.

— Ну, вот… — водитель помялся и, отведя взгляд от задержанного, повторил. — Мля…

— Угу, — грустно согласился лейтенант. А что тут ещё было добавить?

Через полчаса, когда представителю страховой компании были даны исчерпывающе-нелепое объяснения водителя и недвусмысленное напутствие старлея, последний сел в служебный автомобиль, на заднем сидении которого уже обосновался зачинщик. Лейтенант направил машину к своему участку и первым нарушил затянувшееся молчание:

— У меня брат афганец,.. — три слова не могли сделать милиционера «своим» для молодого ветерана с выгоревшими глазами, но могли сузить пропасть, которая между ними пролегала. Вроде как «я не могу знать, каково это — бороться с такими демонами, но я помогал с ними драться другому». Иногда это не так уж мало. — Спать-то получается?

Несколько секунд парень не реагировал, но потом его взгляд всё же сконцентрировался на отражении в зеркале заднего вида.

— Сны — это не самое страшное. Сны — это всего лишь плод воображения. Люди спят в безопасности. Сложнее со звуками и с запахами. Знаете, как бродячая собака реагирует на склонившегося человека? Она убегает, потому что думает, что тот поднимает камень, чтобы в неё бросить. Так и я… слышу грохот упавшей кастрюли — и ожидаю удара взрывной волны… слышу запах горелого — и жду криков бьющегося в агонии заживо сгорающего человека… Я не могу это отключить, понимаете? Не знаю, как! Пытаюсь, но не могу! — голос молодого человека задрожал и сорвался.

Старший лейтенант передёрнул плечами, когда мурашки пробежали по спине. Жить в страхе — это почти что не жить.

— Отвезу тебя в камеру. Ты не подумай, дело я замял. Просто брат однажды признался, что в камере, куда мне пару раз приходилось его сажать, он высыпался лучше, чем где-либо на гражданке. Говорил, там не то чтобы спокойно, но… — лейтенант попытался подобрать правильное слово.

— Порядок есть.

— Точно. Сказал, у нас хоть и вяленые все, но хоть устав и инструкция есть.

— В училище это с первого дня вдалбливают, но пока в бою не побываешь, всё равно не поймёшь. И я не понимал. На секунду растерялся — ты труп. На минуту дисциплина отряда пропала — отряду хана, будь ты хоть трижды мастер спорта и обвешан оружием. Война — это командная игра. А тут… тут я один.

— Тут не война.

— Уверен?

— Иногда не уверен. Но тех, кто так не считает, мы как раз ловим и сажаем.

— Ну, вот и сажай.

Санкт-Петербург, Военно-медицинская академия им. С.М. Кирова, начало нулевых.

— Да пойми ты, Константин Романович, дорогой! Ну, нет у нас средствОв на такое, просто нет! Ты же сам видишь, что вокруг творится! Эти грёбаные реформаторы взялись за армию всерьёз, и пока они не наиграются, я не могу тратить средствА не по существу. Не имею права! Последний раз, когда у нас такое затевалось, был сороковой год, и я молюсь всем святым, чтобы в этот раз никакая Германия не решила воспользоваться ситуацией!

— «Не по существу»?

— Вот только не надо этого, полковник. Ты знаешь, что я имел в виду. В отличие от кабинетных крыс, я не считаю вышедших в запас и на пенсию мусором и помогаю, чем могу, но пойми, тут мои руки связаны. Для этого есть специальные отчисления и фонды.

— Я туда обращался, и не раз, это вам прекрасно известно, как и тот факт, что деньги из этих фондов расходятся по карманам упомянутых вами кабинетных крыс.

— А как насчёт Министерства образования или здравоохранения? Это, скорее, по их профилю.

Волконский поднялся со стула и, вытянувшись по струнке, отдал генералу честь.

— Разрешите идти, товарищ генерал? — голос полковника был предельно нейтрален. Он не позволил себе и тени неуважения к старшему по званию.

— Не разрешаю, мля! Сядь, полковник! — показная отстранённость медика взбесила генерала намного сильнее, чем высказанная ранее наболевшая просьба, с которой он и хотел бы, но никак не мог помочь.

— Как ребёнок, ей-богу.

— Я вёл себя как взрослый весь последний год, и мой запрос остаётся без внимания, а между тем люди калечат себя и своих близких. Не говоря уже о репутации армии…

— Ты по поводу репутации армии депутатам заливай, ладушки? — прервал говорившего генерал. — Хотя кто тебя к ним пустит, такого, мля, тактичного.

Покопавшись в столе, он выудил пачку «Беломорканала».

— Слушай сюда, полковник, — хозяин кабинета вытащил одну папироску и с энтузиазмом озарения ткнул ею в сидевшего. — Был у меня не так давно один интересный разговор с капелланом нашим. Рассказывал, что один его земляк, новгородец, не из того, который Нижний, а рядом, на Волхове, так вот, вроде как земляк этот там большой человек, с серьёзными связями. Ещё говорил, что он как раз налаживал между его отделом, или что у них там, и армией более тесный контакт и капеллана нашего к себе звал. Уж не знаю, что именно имелось в виду под «тесным контактом». Ну, так вот, ты поговори с ним, да и узнай. Глядишь, и средствА на программу твою даст.

— Не думаю, товарищ генерал, что мы найдём с этим человеком общий язык. Нашего капеллана я уважаю, из одного котелка ели, по одним горам бегали. Но он, скорее, исключение, чем правило. Я человек науки, а не религии.

— Людям помочь хочешь? — генерал дождался дежурного «так точно» на риторический вопрос. — Тогда найдёшь общий язык, — он щёлкнул настольной зажигалкой и раскурил едкую папиросу. — Вот теперь, полковник, — струя дыма угрожающе понеслась в лицо некурящему Волконскому, — можешь проваливать.

Санкт-Петербург, пышечная на Невском проспекте, начало нулевых.

— Честно говоря, странно, что это вы ко мне приехали, а не наоборот.

— У меня здесь были дела.

— Вы моложе, чем я думал. — Волконский без стеснения рассматривал сидевшего перед ним человека: волнистые волосы, косматая борода, свободный балахон. Они были полной противоположностью друг другу буквально во всём, вплоть до собственно отношения к этой встрече. Медик был предельно серьёзен, а монах слегка улыбался, будто знал наперёд, чем закончится разговор. Те десять-пятнадцать лет, на которые Константин Романович был старше, почему-то совсем не ощущались преимуществом, и это ещё больше его раздражало. Он изо всех сил старался задушить свою предвзятость, раз за разом напоминая себе, ради кого он здесь. Как мантру, повторял, что очереди из желающих ему помочь не существует. Получалось плохо.

— Едва ли это главная причина, по которой я вам так не нравлюсь.

— Заметно, да?

— Уверен, если бы вы не были таким уставшим и чаще тренировались лгать, лицемерие давалось бы вам легче.

— Как вам, например? — «Ну, вот зачем я назвал лжецом человека, у которого собираюсь попросить кучу денег?»

— Я о вас поспрашивал и даже пролистал некоторые ваши труды. — По лицу монаха было непонятно, обиделся он или нет. — Естественно, это не даёт мне права считать, что я вас знаю, но я примерно представляю себе, как и почему вы сейчас сидите напротив меня. По вашему вопросу я понимаю, что похвастать тем же вы не можете.

Иноку нравилось работать с людьми, не разделявшими его взгляды. Ещё больше ему нравилось смотреть, как люди постепенно начинали понимать, кто он есть на самом деле. Но больше всего ему нравилось, когда эти люди вставали под его знамёна. Не из страха, не по обману, а потому что начинали верить. Душевная трансформация.

— Мне известно, что вы новоиспечённый религиозный гуру, резво поднимающийся по карьерной лестнице. Вы на слуху, часто светитесь на телевидении, даже на центральных каналах. У вас есть высокопоставленные друзья в самых разных сферах и железобетонная «крыша». Несколько ваших затей не могли не стоить кое-кому очень больших денег, но пулевых отверстий в вас не наблюдается, что говорит само за себя. — Волконский откинулся на спинку дешёвого пластикового стула и, убедившись, что поблизости никого нет, решил перейти к делу. — Вы как кандидат на предвыборных гонках, творящий добро ради высоких рейтингов. И я пришёл продать вам голоса своих пациентов вместе с собственной душой, чтобы получить взамен финансирование, которое необходимо моей программе реабилитации ветеранов Вооружённых Сил РФ. Помогите мне, и все отставники Северо-Западного округа будут пить за ваше здоровье.

— Вы же не верите в Бога, если я не ошибаюсь?

— Нет.

— Но вы только что предложили мне купить вашу душу?

— Это была фигура речи.

— Замечательно. То есть вы не будете против того, чтобы продать мне свою душу?

— Я вас не совсем понимаю.

— Да и понимать нечего, я предлагаю продать мне вашу душу, что тут может быть непонятного? Вы человек неверующий, так что для вас это не имеет значения. Я же, напротив, человек глубоко духовный, и для меня это важно. — Сильвестр достал салфетку из стоящего на столе стаканчика и непонятно откуда взявшимся в руке огрызком карандаша написал на ней пару строчек. — Вот, контракт на покупку вашей души за один миллион рублей. Это не финансирование, конечно, но на то, чтобы помочь паре пациентов, хватит. Заключим эту сделку, а затем поговорим о финансировании.

— Вы шутите?

— Не в этот раз. Всё серьёзно. Подпишите — и в течение часа на счёт вашего благотворительного фонда поступит перевод.

Волконский пробежал взглядом по бумажке. «Я, Волконский Константин Романович, продаю свою бессмертную душу Иноку Сильвестру за один миллион (1000000 руб. 00 коп.) рублей.»

— Что вас смущает? — Инок по-прежнему протягивал Волконскому карандашик.

— Не знаю. Не имею ни малейшего понятия что именно, но подписывать не стану.

— Миллион рублей?

— Перебьюсь.

— Вы же понимаете, что ничего не теряете в случае отсутствия Бога и души? А приобретаете миллион рублей. Просто так.

— Если она есть, она стоит существенно больше. Если нет, тогда это тоже неравноценный обмен. Терпеть не могу, когда меня пытаются обмануть, и не имею привычки делать это сам.

Инок аккуратно взял салфетку за краешек и поднёс к зипповской зажигалке, зажатой в руке, в которой пару секунд назад был карандаш. Откуда она взялась, Волконский опять не заметил: рук со стола Инок не убирал. Чиркнул кремень, и дьявольская сделка исчезла в пламени, осыпавшись пеплом на пластиковую тарелку.

— Драматично.

— Издержки профессии, — развёл руками монах. Зажигалки в них уже не было.

— Значит, мы не договоримся…

— «Просите, и дано будет вам». Как я уже сказал, я знаком с вашей работой и буду только рад помочь. Но прежде, чем я выделю деньги и обеспечу необходимую поддержку, я должен увидеть своими глазами, что именно вы умеете.

Волконский ожидал такого поворота событий.

— Вы можете поприсутствовать на одном из собраний, или же я могу попросить кого-то из своих подопечных разрешить вам присутствовать на их персональных сессиях.

— Честно говоря, я думал о чём-нибудь более… спонтанном. Прокатимся?

Санкт-Петербург, отделение полиции, Выборгский район, начало нулевых.

— Тарасов, Александр! На выход!

Железная решётка мучительно заскрипела; звук отдавался неприятными мурашками по телу. Молодой парень, дремавший на одной из нижних полок, не спеша поднялся и, тряхнув зажатым в руке пиджаком, покинул убогое помещение. Остальные сидельцы, втроем ютившиеся на противоположной койке, молча проводили его взглядами и, не сговариваясь, с облегчением выдохнули. Всё имущество Тарасова составляли мятые рубашка и брюки, спортивные туфли, шнурки от которых ему вернули на проходной вместе с тонким чёрным галстуком, и полупустая фляга на 200 миллилитров. Ни денег, ни документов.

Выйдя на улицу, он ловко повязал галстук, но затягивать не стал. Открыв флягу и проверив исходящий из неё аромат («с этих гавриков станется вылакать недешёвый коньяк и нассать в ёмкость»), он сделал глоток и удовлетворенно причмокнул. Жизнь немного ослабила захват; до момента, когда его опять накроет, оставалось ещё какое-то время, и он собирался насладиться им по максимуму. А если ещё поддерживать в себе необходимый уровень алкоголя и держаться подальше от конфликтных ситуаций, то можно и месяц не появляться в участке. Кошмары вот только…

— Служивый!

Оклик прозвучал со стороны старого, но ухоженного BMW, в котором сидели двое мужчин. Александр приметил их сразу по выходе из узилища, но ни машину, ни людей он не знал, так что подходить не спешил. Только повернул голову, обозначив тем самым, что обращение услышал.

— Подвезти?

Тарасов быстро прикинул ситуацию, оценив дистанцию до дома и отсутствие какой-либо наличности и вероятность того, что незнакомцы наверняка попытаются по дороге залезть в душу, а возможно, и сделают ещё какое-нибудь — скорее всего, дурацкое — предложение, и решил всё же на первое предложение согласиться.

— Куда? — спросил его сидящий за рулём косматый мужик в рясе.

— А вы не знаете?

— Домашний адрес — знаю. Но, может, тебе ещё куда-то надо, — совсем не смутился водитель.

— Не надо. Сигареты есть?

— Константин Романович, бардачок, будьте любезны.

Сидящий рядом с водителем интеллигентный пожилой мужчина с военной выправкой вытащил вскрытую пачку «Мальборо» с зажигалкой внутри и через плечо протянул Тарасову. Парень приоткрыл окно и с наслаждением затянулся. В глазах отсутствовал какой-либо интерес к продолжению беседы, поэтому Инок тронул автомобиль с места и снова обратился к Александру:

— Меня зовут Сильвестр. Инок Сильвестр. А это полковник Волконский, Константин Романович.

— Здравия желаю. — Нельзя было сказать, что у парня появился интерес, но, по крайней мере, он показал, что есть вещи, которые ему не безразличны.

— Если честно, то сам я никогда в армии не служил, не довелось. Но мне кажется, у нас с тобой, Александр, есть кое-что общее.

Парень продолжал отмалчиваться; Инок продолжал делать вид, что его устраивает роль оратора и игра в одни ворота.

— Дело в том, что я тоже вернулся домой после продолжительной командировки. Вернулся, вдохнул знакомый с детства воздух, прошёлся по изученным вдоль и поперёк улочкам и… не почувствовал себя дома. Помню, сильно удивился, когда это осознал. Вот он вроде бы есть, родной город. А родным почему-то быть перестал. Как будто, пока я за хлебом ходил, в мою квартиру других людей заселили. Неприятное ощущение, правда?

Парень всё так же невидяще глядел на проносящиеся за окном улицы и, лишь когда пауза слишком затянулась, лениво бросил:

— Вы меня в клуб обездоленных сблатовать хотите?

— У клуба другое название, но суть примерно угадал. Все мы чего-то хотим, Саша. Вот Константин Романович, к примеру, хочет помогать таким, как ты, не пускать себе пулю в висок после года на гражданке. Ты не подумай, полковник не альтруист. Просто он так воюет. Воевать ведь можно не только с людьми, правда, Константин Романович? — На риторический вопрос Волконский не ответил. — И ты, Саша, тоже чего-то хочешь. Может, кошмары перестать видеть по ночам. А может, понять, кому вся эта война нужна была. Или просто душевное равновесие обрести. Больше не воевать, так сказать, самому с собой.

— А тебе чего надо? Мою душу спасти? Ты, типа, с дьяволом воюешь?

— С дьяволом рано ещё. Не дорос. А нужны мне, Саша, богатыри. Помнишь, кто такие?

— Герои русских сказок.

— Теперь да. А когда-то это были хорошие профессионалы. Умельцы с боевым опытом и отличными мозгами. Нужно было какому-нибудь князю, к примеру, непростую проблему решить, так он мог, вместо того чтобы всю рать созывать, послать одного богатыря. Они не тем сильны были, что палицей резво махали, а тем, что проблемы умели решать.

— В князья метишь, батюшка?

— Я Инок — это другое. Я не правлю, а служу, так же, как и ты, Саша, когда-то. Мне не нужна армия, потому что воюю я не с людьми, а с их пороками. Мне нужны ещё одни руки. Длинные такие руки, которыми я бы мог защищать свой дом от всех врагов, внутренних или внешних.

— Если ты пророчишь меня на эту роль, то эти длинные руки уже давно не те.

— А тут уже ваш выход, Константин Романович.

BMW остановился напротив подъезда, в котором обитал Тарасов; замки на дверях автомобиля щёлкнули и открылись.

— Если вы договоритесь, то приезжайте в Новгород, в Юрьевский монастырь. Покажите, на что способны, полковник, и у вас будет всё необходимое: клиника, оборудование, персонал, бюджет. А ты, Саша, захочешь остаться и помочь мне — буду рад. Не захочешь — воля твоя. Мне ты ничего должен не будешь. Вот, разве что полковнику — спасибо… Бывайте, воины.

Тарасов проводил взглядом BMW и уставился на Волконского.

— Сам ещё не понял. Только сегодня повстречались. — пожал плечами тот.

— А меня уже поняли?

— Только часть. Ту, что ты водкой заливаешь.

— Коньяком, — уточнил парень. — И это я весь.

— Это ты так чувствуешь, будто ничего больше и нет, один только страх. Но я действительно вытаскивал парней из такого состояния. Когда они мне это позволяли сделать. Просто не надо забывать, что война — это командная игра.

Александр продолжал буравить взглядом медика, а потом мотнул головой в сторону двери:

— Люди думают, что они понимают, но на самом деле, они просто жалеют. — Александр открыл вход в подъезд и, остановившись, снова посмотрел на Волконского, будто всё ещё не решив, пускать его домой или нет. — Видят, что человек сломан, знают причину… но они понятия не имеют… — Тарасов замолчал, пытаясь подобрать слова.

–… что это борьба. Что быть сломленным — это не окончательное состояние. Что проблема не в том, что ты пережил, а в том, что продолжаешь это переживать, — Волконский постучал себя пальцем по виску, — вот здесь. Люди думают, что ты уже сломался. Жалеют, потому что думают, что уже потеряли тебя. И ты чувствуешь, что тебя бросили. Бросили в плену твоего страха и даже не пытаются вытащить. Чувствуешь, что ты совсем один, а значит, ты проиграл…

–… потому что война — это командная игра. — Тарасов кивнул. Всё так. — Поговорить со своими помогает, не буду врать. И судя по тому, что вы сказали, вы свой. Но это не лекарство. Только обезболивающее.

— Лекарства не существует. Посттравматический синдром можно назвать хроническим заболеванием, но у любого хронического заболевания есть свои возбудители. Когда дело касается тела, необходимо избегать этих возбудителей. Когда дело в голове, всё сложнее… но и проще. Избежать мыслей невозможно, но возможно их изменять.

Глава 9 — Люди и их самомнение

Великий Новгород. Неревский конец.

Вернувшись к себе в номер, Назира не спеша собрала любимый чемоданчик, с которым предпочитала путешествовать, и, удостоверившись, что ничего не забыла в ванной, спустилась к стойке администратора.

— Желаете рассчитаться, мадам? — ночная смена уже закончилась, и Назире улыбалась незнакомая девушка.

— Да, мне пришлось сократить свою поездку.

— Одну минуту, пожалуйста, — девушка пробежалась глазами по экрану монитора. — Ваша карта на подтверждении, но у нас стоит отметка, что вы хотите расплатиться наличными, — она выложила стойку листок с детализированным счётом.

— Так и есть. — Назира достала из сумочки внушительную пачку пятитысячных купюр и отсчитала требуемую сумму. Затем добавила ещё три купюры.

— Одна из них должна найти дорогу к мальчику, который работал сегодня утром. Передайте ему, что он мелкий засранец. Он поймёт.

— Хорошо,.. — неуверенно согласилась обрадовавшаяся было девушка.

— Отлично. А теперь вызови мне такси, девочка, только что-нибудь приличное.

Назира не сомневалась, что за ней присматривают. Может быть, вживую, а может, просто отслеживают её номер телефона. В конце концов, она не дала никакого повода для чего-то более радикального, но и оставлять её совсем без присмотра было бы со стороны Ордена наивно. Всё, что от неё требовалось, — это удостовериться, что её люди освобождены, и покинуть пределы области. Любое отклонение от заданной схемы сразу же вызовет лишние подозрения, и весь кредит доверия, который она сумела получить за столь короткий срок, испарится.

Как-то в детстве Дед объяснил ей, что есть много способов вызвать к себе доверие. Все они требуют большого количества ресурсов, в особенности — времени. Чтобы обойти эти правила, нужно заглянуть в суть самого явления: доверяют не людям, а своему мнению о них. Другими словами, когда ты становишься понятен для людей, они начинают тебе доверять. Назира встретилась с Иноком Сильвестром только сегодня, и доверию взяться было неоткуда. Но она была понятна Иноку. Предельно простая биография Назиры, её открыто сложные отношения с семьёй, непростое положение бизнес-леди в исламской культуре, желание доказать, что она не хуже мужчин, стремление получить одобрение Деда, экстравагантность и даже эпатажность вперемешку с импульсивностью молодости, а также дурные привычки и желание попробовать запретное, её умение просчитывать ситуацию на пару шагов вперёд, но неумение посмотреть на ситуацию шире — всё это делало её предельно понятной для Инока Сильвестра. А тот факт, что она оказалась у него в долгу, максимально усиливал этот «стокгольмский синдром наизнанку». Теперь он видел в ней не угрозу, а только маленькую девочку с набором комплексов и желанием найти кого-то на роль любящего отца. Ч.т.д.

Пора была переходить ко второй части Мерлезонского балета. Центральное отделение МВД, куда в конце встречи ей посоветовали обратиться, было в пешей доступности, но возвращаться в гостиницу девушка не планировала, а потому договорилась с водителем об аренде на день. Весьма довольный сделкой, он припарковался у кофейни напротив, а Назира потянула на себя массивные, больше похожие на крепостные ворота, двери отделения.

— Мне нужно поговорить с майором Дибровым.

Дежурный поднял голову от планшета, заинтересовавшись молодым женским голосом.

— По какому вопросу? — Увиденное ему вполне понравилось.

— По вопросу внесения залога за восьмерых идиотов, арестованных сегодняшним утром.

— Внесение залога осуществляется переводом на расчётный счёт суда, по решению этого самого суда. В крайнем случае, вам в Следственный комитет, а не к нам, — сержант решил блеснуть знанием темы. Назира была уверена, что, выгляди она попроще и постарше, парень не стал бы вдаваться в объяснения, а просто отшил бы её.

— Мне рекомендовали поговорить с майором Дибровым здесь.

— Он на выезде.

— Ну, так свяжитесь с ним.

— Гражданка, вы слышите хорошо? Я уже вам сказал: по вопросам залога обращайтесь в суд или Следственный комитет.

— Сержант, ваша работа на посту заключается в приёме и передачи информации. Если бы от вас требовалось думать, вам бы сообщили. Так что возьмите трубку и передайте майору Диброву, что его ждут на проходной по вопросу внесения залога за восьмерых арестованных сегодня утром, если не хотите, чтобы такую же лекцию, но в других выражениях, вам прочитал начальник вашего начальника.

Естественно, сержант не был в восторге от такого обращения, но на рожон лезть не стал, посчитав, что себе дороже выйдет: девушка выглядела дорого, а хамство по отношению к людям, которые выглядят дорого, может дорого же обойтись. Поэтому он, скрипя зубами, позвонил на «трубу» майору и демонстративно перестал обращать на Назиру внимание. Девушка прождала пятнадцать минут, прежде чем из глубины коридора выскочил взъерошенный человек:

— Вы Назира? — и, не дожидаясь ответа, замахал рукой, приглашая посетительницу следовать за ним.

— Инок сказал, что я могу урегулировать недоразумение с арестом моих подчинённых, — на ходу обратилась к майору девушка. Вопросом это не прозвучало.

— Никакого недоразумения. Ваши люди нарушили статью 228 уголовного кодекса. Не знаю насчёт особо крупного, но как минимум в крупном размере, а значит «от трёх до десяти лет» лишения. Доказательная база — железобетонная. Лучший адвокат в мире не сможет их отмазать. Вы сами, с другой стороны, в полной безопасности. Даже если произойдёт чудо, и кто-то из них заговорит, я уверен, у вас достаточно денег и влияния, чтобы спустить дело на тормозах.

Диалог продолжился в скромном безликом кабинете: три стола, заваленные документацией; два стеллажа со скоросшивателями; старый, много повидавший на своём веку сейф в углу комнаты; допотопные компьютеры и новый принтер из дешёвых. Единственным украшением казённого помещения можно было бы считать карту для внутреннего пользования, висящую на дальней от входа стене и испещрённую разнообразными отметками, да ещё фотографии, пришпиленные прямо к стене. Видимо, кто-то из троих обитателей кабинета играл в крутого детектива.

— И вы так спокойно об этом говорите? А как же ваш праведный гнев блюстителя закона? Или вы собираетесь пообещать, что Судный день настанет и для меня, не сегодня, так завтра? — голос Назиры приобрёл пафосные нотки, как бы намекая на по-голливудски наивное видение ситуации представителем органов.

Дибров поморщился, но отвечать не стал. Вместо этого он перебросил через стол файлик с листом бумаги.

— На проспекте Мира находится центральное отделение банка. Высокое отдельно стоящее здание, не промахнётесь. Если внесёте залог в другом месте или после обеда, то деньги поступят на счёт только завтра, поэтому поторопитесь, гражданка Шарипова. Как только транзакция будет подтверждена, ваших людей отпустят. После этого у них и у вас будет время до конца сегодняшнего дня, то есть до полуночи, чтобы выехать из города и покинуть Новгородскую область.

— А в полночь карета превратится в тыкву?

— Вроде того, — лицо полицейского не дрогнуло. — Ваших людей не объявят в федеральный розыск, но они будут включены в список нежелательных лиц в нашем регионе. Если они здесь засветятся ещё раз, дело будет возобновлено и доведено до конца. Это понятно?

— Предельно. А вас не смущает, что вы отпускаете преступников по указке священнослужителя? Как-то не вяжется с образом духовного лидера, защитника людей и моральных ценностей, вы не находите?

— Если Инок о чем-то просит, значит, это нужно на благо города. Инок никогда не просит для себя, а Орден не продаётся.

— Не будьте наивны, майор. Есть только те, кто думает, что они не продаются, но у всего есть цена. Иногда она измеряется не в деньгах, только и всего.

Майор немного грустно улыбнулся, словно пытаясь объяснить маленькому ребёнку сложную, взрослую вещь.

— Вам не понять.

— Был у меня приятель, так он на одной вечеринке сказал, что даст себя поиметь за два миллиона долларов. — Дибров поморщился, услышав вульгаризм от столь изысканной девушки. Хотя чего он, собственно, ожидал? — Сказал, что долго размышлял и пришёл к такой сумме. А когда его вполне ожидаемо спросили, согласится ли он на два миллиона без одного доллара, он сказал, что нет. Ровно два и не меньше. Иначе смысл теряется. То, что у человека есть цена, вовсе не означает, что он продажный. Просто он знает, чего стоит, и не будет размениваться на меньшее. Деньги — это лишь обозначение того, что человек ценен. Так может, это именно я и понимаю, а вы зарыли голову в песок и не желаете видеть реальность? Ту самую, в которой вас оценивают в вашу нищенскую бюджетную зарплату.

— Я работаю не за оценку, а за результат. Мой вам совет, гражданка Шарипова, не испытывайте судьбу. Не пытайтесь взять реванш или прощупать Инока. Он далеко за пределами вашей весовой категории.

— Даже кошка может смотреть на короля. А при удачном стечении обстоятельств — даже нассать ему в тапки.

— Я что-то не понимаю, Назира Абельхановна, вы хотите вытащить своих людей или рискнуть нассать в тапки королю?

— Людей, людей. Просто пытаюсь понять, зачем вы занимаетесь самообманом и рядите обычного воротилу чуть ли в святого? Но всё вполне закономерно, — девушка поднялась и сложила файлик вдвое. — История полна ложных пророков. Сталина вон при жизни тоже на руках носили. Потом только смекнули, что не сильно-то он и отец народов был, а просто ещё один царёк, с амбициями.

— Будь на моём месте кто-то постарше, слова о Сталине вам бы дорого обошлись, — заметил майор.

— О, да! — рассмеялась Назира. — Я рискнула только со скидкой на ваш возраст. — Девушка облокотилась о стол кулаками и, слегка наклонившись к собеседнику, предоставила ему отличный обзор вглубь выреза фривольной рубашки. — Но, правда, майор, я хочу понять, почему вы в нём так уверены? Он ведь может оказаться обычным политиканом. Что он такого сделал, чтобы ему верить?

Дибров ухмыльнулся на последних словах девушки. А затем, не выдержав, бросил-таки взгляд ниже.

— Вы уже сами ответили на собственный вопрос, — он с усилием оторвался от созерцания сногсшибательного декольте посетительницы и усмехнулся. — Спасибо, кстати.

— За что? — очаровательно улыбнулась девушка, продолжая соблазнительно изгибаться.

— Ну, вы мне прям настроение подняли. — Девушка провела язычком по белоснежным зубам. — Всегда приятно, когда твои враги не могут залезть тебе в голову, а сами ведут себя предельно предсказуемо.

— Уверен, что хочешь назваться моим врагом? — глаза Назиры моментально похолодели, она даже перешла на «ты». Она терпеть не могла, когда над ней потешались.

Майор уловил перемену во взгляде и усилием воли задавил пытавшийся вырваться наружу смех, напомнив себе, что он всё же на службе. Тем не менее, теперь уже он широко и искренне улыбался.

— Гражданка Шарипова, не я стал вашим врагом, это вы стали моим. Моим, а также врагом любого другого новгородца, вы стали, когда притащили в наш город килограммы белого дерьма. Вам должно быть известно, что Орден полностью искоренил эту проблему в пределах области. Что вам, скорее всего, не известно, это то, как, — офицер выделил последнее слово, — он это сделал. И несмотря на то, что я не питаю к вам ни грамма симпатии, не дай вам бог узнать это на своей шкуре.

Дибров поднялся со стула и, тяжело взглянув на девушку, закончил разговор:

— Платите залог, забирайте людей, и чтоб духу их и вашего здесь не было до конца дня.

Покидая отделение, Назира еле слышно ворчала, как она ненавидит чокнутых фанатиков. Машина ждала на прежнем месте, а водитель сразу сообразил, какой банк требовался пассажирке. Через полчаса на дороге (долбанные пробки!) и ещё часа в самом банке (долбанные банки!) Назира стала беднее на несколько миллионов. Впрочем, это её никак не беспокоило. Все затраты будут покрыты. Она заплатила бы и больше, не моргнув глазом. Хотя нет. Это вызвало бы подозрение. Скорее всего, пришлось бы торговаться. Так или иначе, вопрос был закрыт, и оставалось только ждать, пока бюрократические шестерёнки прокрутятся до конца. Девушке уже не раз приходилось вносить за кого-то залог, но каждый раз это было в разных местах и занимало разное количество времени. Лучше всех справлялись педантичные немцы. Американцы тоже не тянули резину, хотя тут скорее дело было в деньгах. А вот в матушке России, как ни странно, Назира ни разу залог не вносила. Обычно хватало звонка и фамилии Деда. Ситуация была нестандартная, и Шарипова прикинула, что у неё есть минимум пара часов. А учитывая, что дальше ей предстоял длительный перелёт, стоило подкрепиться заранее.

Великий Новгород, Торговая сторона.

Обычно ожидание трапезы поднимало ей настроение. Назира любила вкусно поесть, но при этом никогда не сидела на диетах, оставаясь худенькой. Глубоко внутри она, однако, побаивалась, что после тридцати или после родов сохранить изящество форм будет уже не так просто, и старалась наесться впрок. Но на этот раз, сидя за столом в самом дорогом ресторане города, она не чувствовала абсолютно никакого удовольствия от трапезы. Угрюмо уставившись в окно, она пыталась понять причину плохого настроения. Может быть, дело было в том парне в баре? Он показался Назире смутно знакомым, но лишь смутно, поэтому она никак не могла нащупать его связь с Орденом.

Так или иначе, всё шло по плану. Никаких осечек допущено не было. Никто из тех, с кем общалась Назира, тоже не дал повода считать иначе. Через пару часов её маленький отряд выйдет на свободу и доложится. Затем последний акт театральной постановки — и дело в шляпе. Дед будет доволен, перед Назирой откроются новые двери, а парни получат бонусы и пару недель отдыха. Так почему настроение было таким паршивым?!

— Женя! — девушка махнула официанту.

— Кухня сказала ещё семь минут, максимум. Я могу принести что-то из напитков, если желаете. — Парень был «сама услужливость». Они всегда были «сама услужливость». Это девчонки официантки натягивали на себя резиновые улыбки. Мелкие завистливые сучки.

— В точку, Женя. Мне нужны напитки. Тащи Лонг-Айленд. Три. — Назира для предельной ясности оттопырила три пальца.

«Представление продолжается…. Мать его.»

К тому моменту, когда экран выложенного на стол телефона загорелся входящим вызовом, Шарипова успела прикончить два коктейля. Ещё два она потихоньку вылила в графин с водой. Это был единственный плюс заведения: всё, что подавалось, было в минимальных количествах и в огромной таре, для пущего подтверждения дороговизны. Сама кухня, по мнению Назиры, была средней паршивости. Напитки тоже мешать не умели. Зато льда не жалели.

— Да.

— Извини, Назира. Они чисто сработали — я не успел тебе позвонить.

— Уже не важно. Это ничего бы не изменило. Хотя впредь постарайся всё же так меня не огорчать. — Язык у Назиры не заплетался, но то, что она выпила, было понятно.

— Клянусь. — Повисла небольшая пауза. Говоривший не стал спрашивать о ситуации. Сам факт внесения залога говорил о многом. Вместо этого он предложил варианты действий. — Их можно попробовать «переубедить» или найти местного, которого ситуация не устраивает, как в Мюнхене.

— Здесь такой финт не прокатит. Здесь нет зон влияния, а у Ордена нет достойных врагов. Если и искать поддержки, то не здесь, а в Москве, но тогда…

— Тогда дома узнают.

— Точно. — Назира глубоко вздохнула. — Надо признать поражение и минимизировать потери, тем более что нам великодушно позволяют отступить. — По голосу Назиры было понятно, насколько сильно ей нужно было такое великодушие. — Собирайте вещи и вызывайте вертушку до Питера. Я хочу убраться отсюда поскорей.

— Я отзвонюсь, когда вертолёт сядет, госпожа.

Назира выключила телефон и, поднявшись из-за стола, неуверенной походкой направилась в дамскую комнату. Там она заперлась в кабинке и, достав из сумочки телефон-болванку, вставила в него сим-карту. Прочитав единственное совершенно безобидное сообщение, она отправила ответ и смыла симку в унитаз. Проходя мимо своего стола, всё так же чуть более раскованно, чем трезвый человек, она бросила на стол пару красных купюр и, подхватив оставшийся стакан с коктейлем, проследовала к выходу.

— Назира! — оклик догнал её уже рядом с покладистым таксистом, который не поленился выйти и открыть для неё дверь, справедливо рассчитывая на дополнительные чаевые. Девушка с удивлением обернулась. К ней подходил смутно знакомый красавчик, лет двадцати пяти, в приличном костюме и с дорогими массивными часами, почему-то на правой руке. Вроде даже не подделкой. Назира никогда не понимала, как можно на глазок это понять. Вот одежду — да, тут покрой сразу всё выдаёт. А украшения и аксессуары уже давно научились клепать не хуже оригинала, так что одни лишь эксперты и различат.

— Я звонил в отель, но мне сказали, ты уже съехала. Я хотел тебя снова увидеть.

Последняя фраза была произнесена столь отрепетировано, да ещё и приправлена таким взглядом, что Назира не сдержала смешка, представляя, как он тренируется по вечерам перед зеркалом.

— Уверена, на провинциальных дурочек это производит впечатление… эээ… как тебя там?

— Артём. — До парня, похоже, ещё не дошло, что это не он ею попользовался, а она им. Он явно пытался подобрать какие-то слова, но настолько, видимо, привык быть по другую сторону аргумента, что даже понятия не имел, как себя теперь вести. — Я всё утро думал о тебе. То, что произошло вчера ночью… это была… настоящая связь… химия.

— Нуууу… ты справился, в принципе, но у меня бывало и лучше. Гораздо. Так что насчёт химии — это ты загнул. То, что мы перепихнулись, не делает нас друзьями. Будь здоров… эээ… Артёмка.

Девушка нырнула на переднее сиденье; таксист, злорадно скалясь, захлопнул дверь и, обогнув авто, открыл водительскую. Стоявший рядом парень сжимал и разжимал кулаки, пытаясь найти правильную линию поведения. Понимая, что машина сейчас тронется и отчаянно желая оставить последнее слово за собой, он крикнул девушке:

— Не делает ближе!? А что и куда я тогда должен был засунуть, чтобы стать ближе?! — проорал на всю улицу Артём.

— Своё самомнение себе в задницу! — незамедлительно ответила Назира и выставила средний палец из окна отъезжающего такси. Её настроение поднялось. Самую малость.

Глава 10 — Запах падали

Великий Новгород. район Колмово.

Ближе к полуночи Виктор Асокин сидел в кабинете и внимательно просматривал доставленные два часа назад документы. На первый взгляд, всё было предельно просто: в уже согласованных условиях и выданных разрешениях внезапно находилось три-четыре «несоответствия», парализующих весь ход строительства. Какому-нибудь обывателю показалось бы, что это дело двух-трёх недель: исправить погрешности, выправить новые разрешения и спокойно продолжить работу. Ничего смертельного. Бывает. Но это было только начало многоходовочки — отвлекающий манёвр, позволяющий выиграть время. Классика искусства иллюзии: все смотрят направо, на ассистентку с сиськами, а слева в этот момент происходит всё самое интересное. Так и тут. Пока всех интересующихся волнует вопрос исправления опечаток и несоответствий, в игру вступают новые игроки. Несколько компаний-однодневок, с которыми как раз на такой случай были заключены фиктивные договора, вдруг подавали на недобросовестного подрядчика Асокина в суд, требуя крупные неустойки. Асокин, конечно, не виноват! Так сложились обстоятельства! Доллар гуляет, поставщики опаздывают, бюрократия тормозит… но закон есть закон, тут ничего не поделаешь. В результате деньги, которые уже поступили на счёт компании, оказывались под угрозой заморозки и конфискации, и доблестный господин Асокин — вполне законно, надо отметить — переводит их на более безопасные счета с более простым, а главное — более приватным доступом для самого господина Асокина. Дальше, как говорится, время — деньги. Пара миллиардов, которыми можно пожонглировать на бирже, хотя бы и не очень продолжительное время, приносят весьма недурные дивиденды. Тем временем эти же деньги проходят по бумагам на оплату несуществующего оборудования для строительства, которое «вот-вот должно начаться», на аренду помещений для хранения этого оборудования, на охрану этих помещений… ну, в общем, понятно. Любая стройка ведётся с опозданием. Слишком много внешних факторов. Поэтому только через несколько месяцев, к тому моменту, как дольщики начинают реально беспокоиться и заглядывать в кабинеты власть имущих, половина выделенных денег уже будет «освоена». К моменту, когда люди начнут собираться на пикеты, а Следственный комитет весьма неохотно (ещё бы, после такого-то подношения!) будет вынужден завести дело, компания Асокина, по неблагоприятному стечению обстоятельств, обанкротится и закроется. Следствие просмотрит все материалы и бухгалтерские отсчёты и не найдёт состава преступления. Финита ля комедия. Государство возьмёт на себя потери при строительстве и ещё через пару лет самостоятельно закончит проект (то есть потери-то возьмут на себя налогоплательщики, но для заголовков это звучит уже не так хорошо). В сухом остатке чиновники получат возможность прикарманить процентов тридцать от цены ЖК, а потом ещё и попилить часть бюджетных денег, выделенных по второму кругу. Асокин получит оставшееся, и даже с учётом того, что придётся поделиться с ещё парой человек, которые каким-то образом всегда появляются на горизонте в такие моменты, и, заплатив какой-то смешной штраф за невыполнение обязательств, сможет спокойно переехать на юг и начать присматриваться к какому-нибудь местечку на пляже для лакшурного отеля. Элитный гостиничный бизнес нынче в моде.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Патриархальная Российская Церковь — (далее по тексту «ПРЦ») — религиозная некоммерческая организация, направленная на исповедание и распространение одно из вариантов христианства.

2

Молодёжная Уличная Репутация — (далее по тексту «МУР») молодёжное движение Великого Новгорода, направленное на развитие у молодёжи благородных качеств. Часто сравнивается с «Пионерским движением», хотя не имеет ярко выраженной довоенной подготовки и привязке к понятию «патриотизма».