STNM. Часть «Та»

Янис Ником

Этот уникальный шоу-эксперимент подарит возможность рассмотреть предлагаемый экспонат, а точнее его разъезжающий рассудок изнутри и галерею всплывающих образов, которые подобно снам неуловимы, но как воспоминания – весьма реальны.Не стесняйтесь, позвольте себе устроить променад на широкую ногу средь запутанных мыслей автора и героя произведения.Осмотритесь. Остерегайтесь. Не нажимайте на кнопочки, не дергайте за рычаги. Герой не отличает истину от безумия.А вы?А что вы?Ещё вы? Книга содержит нецензурную брань.

II.ОБЛИЦОВКА БЕЗУМИЯ

мой юный друг, а может искушенная подруга?

за даром отдаю скальп знаний вам:

от точки g до точки бифуркации — один неловкий «упс».

тебе решать, что делать с этой сарколеммой.

«102361397»

Однажды Янис откроет глаза и вернется в кресло перед телевизором комнаты отдыха. В здание, где никто ничему не удивляется и каждый может являться тем, кем хочет, но только не собой. Хоть Наполеоном, хоть Питером Пэном или Бэтменом. На худой конец, «Давай-Лампой» или Ламой Дамой, но только не тем, что отражается в зеркале.

Правда, до этого момента он исчадно со дна больных ассоциаций, противоречий, метафор и метаморфоз изучит всю плоскость своего внутреннего мира. Осознает высоту, длину и ширину. Рассчитает площадь и периметр. Попробует радиус и диаметр на вкус.

Он вспомнит это место и решит остаться. Но вспомнит не все и не сразу. Память будет возвращаться по кусочкам, словно ее вживляют искусственным образом. Сначала возникнут размытые пиксели, как это делают при цензуре; облачко за облачком картина сфокусируется, соберется в единое целое, приобретет детали и вуаля: «новая локация прогрузилась». Ну, хотя бы эта реальность ему вроде знакома. Она, кажется, является его собственной. Оригинальной. А каналами решит больше не моргать.

Сначала он отцепит катетер со звуком выдернутого из шины насоса. Эту стеклянную пиявку с длинным комариным носиком. После встанет, все тело заскрипит, как накрахмаленный больничный халат, с непривычки упадет на пол. Чистый пол, но весь в хлебных крошках. Ноги оживут с трудом, так же, как и он с трудом вспомнит, для чего они предназначены.

Попытается издать звук, но добьется лишь булькающих нареканий в горле, от которых придется еще и откашливаться. Он будет чувствовать себя рыбой, выброшенной на берег, бессмысленно дергающейся и безмолвно шевелящей губами. Так же тихонько шлепать жабрами. Но продолжит не моргать.

Состояние осложняла его примерная неуверенность. Примерно он понимал, где он, постепенно начинал понимать, куда надо двигаться. Не был уверен в реальности происходящего и в правильности подобранных примеров.

Хватит. Быстро встал. Разогнал кровь. Похрустел суставами. Ощутил контроль, которого давно не испытывал.

Как бы сложно ни было, он справится, не перематывая пленку, не переключая каналы. Постепенно он почувствует, что власть над телом возвращается, растекается своей безупречной тиранией органики по проводам-венам-нервам биомашины, за рулем которой Пилот — его душа/сознание.

Встретив первого же врача, будет уверять того, что, мол, Янис не сумасшедший. Он же излечился, пережил путешествие длиною в несколько (своих и не только) жизней, стал рассуждать здраво. Смотрите, может управлять не только частями всего тела, но даже мимикой — продемонстрирует свои «таланты». Не иначе, как достиг дзена и исцеления перед телевизором фирмы JVC.

— Я не сумасшедший. Я был им, возможно, но теперь я нормальный. Говорю вам, я вылечился. Видите? Я улыбаюсь. Смотрите, я даже могу на одной ноге стоять. Не знаю как, но это произошло. Вы должны поверить!

Конечно, врач его поддержит, скажет что-то вроде «Вот и чудненько, вы и вправду выглядите лучше». Отведет в общую комнату и велит ждать. Они всегда так делают, когда вокруг нет других врачей или медбратьев. Мы тоже всегда подыгрываем пьянице в лифте, если проигрываем ему в габаритах, или группе пьяных подростков в глухой подворотне, пока не понимаем, что в безопасности.

Это все будет. И Янис продолжит стараться не моргать и закрывать глаза по очереди, лишь бы остаться здесь. Ведь так, определенно именно так, ведет себя здоровый человек? Этот мир он считает реальным или хотя бы думает, что так помнит. Если не оригинал, то, как минимум, очень точная копия того, из которого он ретировался. И раз он верит в этот мир, выбрал его, то неужели мир не поверит в него?

«ождвждраылщфыадрми»

В общей комнате больницы всегда происходило шоу, особенно после обеда, когда все надзиратели заняты своими делами. Среди залипающих зомби в пижамах, раз за разом кто-то просыпался и начинал будить остальных. Сильных людей в заключении всегда больше, чем на свободе. Они не сдавались и, изредка вырываясь из оков дремоты и личных апартаментов ада, начинали танцевать, разыгрывать абсурдные сцены, петь, читать стихи, нести околесицу. Если бы вы знали, сколько среди них великих и избранных, но слишком рано обнаруженных людей… И первые из них, подобно лампочкам для мотыльков, были призывом к пробуждению остальных. Как будто психам нужна была поддержка, ощущение того, что они не в карцере собственного непонимания.

Справа от него кто-то ловил воображаемых бабочек, вместо сачка используя трусы. Слева же, совсем рядом с ним, женщина с сильно очерченными скулами. Впалость ее щек никак не сочеталась с ее массивным тазом. Она сдувала с ладони кучку перьев, видимо добытых из подушки:

— Лети, лепесток, через тотальный контроль, мировой терроризм, глобальный кризис, упадок нравственности, загнившую культуру, потребительское общество, пустые обещания, лживые речи, мимолетные чувства; найди настоящего человека и передай, что он не один. Лети лепесток…

Но Яниса интересовал другой персонаж, который в дальнем углу у тумбочки строил из таблеток башню и увлеченно вел беседу с самим собой. Янис подкрался со спины и прислушался:

— Мммм… Что ты делаешь?

— Я строю башню.

— Зачем это?

— Не знаю… или не помню. Не помню, не знаю я или не помню.

— В чем смысл тогда? Зачем продолжаешь, если нет причин?

— Как раз, поэтому и продолжаю, ведь нет причин останавливаться.

— Странный ты. Не по-хорошему и не по-плохому, а по-странному.

— Вздор. Раньше ведь были причины, должны были быть. Но теперь мне просто интересно, сколько она выдержит. Она давно должна была рухнуть. Еще несколько сот этажей тому назад, где-то там, я сильно напортачил, ну и продолжил в том же духе портачить.

— И то верно.

— До жути досадно. Я, наверное, единственный строитель своей утопии, который ждет, когда она развалится.

— Почему же?

— Понимаешь, сотню этажей ниже я ведь на самом деле старался, не на шутку, всерьез, многим жертвовал, и что выходит? Зазря? Мог сразу кое-как. Все равно ничего бы не изменилось. Стоит, зараза, и хоть бы хны!

— Ну, не скажи, может все дело в фундаменте? Ты заложил качественный фундамент, да такой, что башня, помимо других правильных этажей, выдерживает и твои косяки.

— На что мне этот фундамент, когда я хочу начать все сначала?

— Тогда брось башню или разрушь.

— Если брошу, она навсегда останется где-то на горизонте, будет маячить, напоминая мне о том, что я не закончил, о том, каким я был. А если разрушу, боюсь, больше ничего нового, кроме как горки камней, не построю.

— А может, тебе достаточно и горки?

— А может, мне лучше прекратить разговаривать с самим собой?

— Может… еще подумаешь?

–…

— Ты ведь несерьезно это?

–…

— Давай найдем компромисс. Пожалуйста.

–…

— Не молчи. Прошу.

–…

— Наступит время и тебе будет стыдно. Тогда ты заговоришь с самим собой, но к этому времени там уже никого не будет.

— Это он верно, — как бы случайно натолкнувшись на тумбочку около болезненного, вставил Янис, что-то упало в карман его халата, а сам он вразвалочку скрылся из виду.

Врываться в чужое безумие — чревато черепно-мозговой, но хвост вроде не увязался. Янис нащупал флакончик, поднял к лампе и рассмотрел.

Прозрачная жидкость, срок годности норм, хм… название не разобрать, но зато четко ясно, что глазные. Самое то!

Глазные яблоки жгло. Первая капля сразу же дала шанс на будущее. Приятное скольжение раствора по роговице — и глаз как новенький свежесмазанный поршень. Во второй глаз с первого раза не попал — стекло по щеке, но в итоге справился. Флакон был наполовину пуст или наполовину полон — это уже, каким глазом посмотреть. Например, если он смотрел левым, то видел больше пустоты, даже в том, в чем содержания казалось много, правый же был более позитивен и обрекал пустоту в форму, наделяя даже пробку смыслом.

Крепко-накрепко закрутив крышку и запрятав в халат капли, Янис вышел в центр комнаты. Руки в карманах. Глазами он быстро проштудировал окрестности, стараясь ни на ком не задерживать взгляда, не проявлять интерес, не привлекать лишнего внимания.

Боже… я остался единственным нормальным среди психов. Теперь он видел все иначе, и присоединяться к играм мистера Берна, Эрика Берна, он не собирался. Да и какие игры, когда глаза горели, как в первый раз?

Взаправду, что-то незримое заполняло комнату. Нет, никто фекалиями не мазал стены — это обычно по пятницам; никто никого не душил и, в принципе, со стороны можно было бы принять окружающих за обычный вагон в метрополитене. Если не учитывать странную одежду.

Казалось бы, остановись любой вагон метро в тоннеле больше, чем на приличное время, и начнется подобное. Каждый скрывался в своем коконе. Кто бормотал, кто напевал под нос, кто пританцовывал… Главное, чтобы без масштаба, размаха и шума.

В тихий час разрешали заниматься своими делами, но только если тихо. На то он и «тихий». А свои дела тут ценились, ведь только они отвлекали от хаоса в голове. Тихие же дела только в это время не вызывали «Подозрений» в белых халатах, с крупными плечами и большими руками.

Почему-то эти Подозрения преимущественно имели тупорылое строение черепа, как на картинках про дарвиновскую теорию эволюции человека. Они очень напоминали предпоследний, а то и предпредпоследний вид человекоподных с высокими лбами и массивными челюстями.

Не то чтобы Янис ощущал себя выше психов, но теперь он чувствовал ответственность за свое поведение. Нормален ли тот, кто осознанно сковывает себя и продолжает делать вид, что он взрослый, серьезный, такой же, как и все, точнее большинство, даже оставаясь с собой наедине? По факту, в его желаниях и побуждениях ничего не изменилось, лишь градус угла восприятия. Он стал прямым. Точнее, отныне считал себя таковым. Ни намека на тупой овощной угол, ни предпосылок острого — агрессивного.

«&\#&%@!) #?»

— Эй, псссс, симпатяга, — раздался сзади нежный, но поставленный женский голос, — не оборачивайся, слышишь? Ты из «белых» или «красных»? Нет же! Хорошо, так. Делай вид, что меня нет рядом, и тогда… и тогда, возможно, нас не заметят стены этих комнат. Мы не вызовем «Подозрений».

Янис вздрогнул. Видно он так глубоко задумался, что совсем забыл второе правило тихого часа — не бездействовать. Если хочешь спать — место тебе в палате, а тут в общем помещении, со стороны «белых» бездействие воспринимается как готовящийся план, со стороны «красных» же — лишний предлог растолкать, чтобы проверить, не овощ ли ты.

«Белыми» называли тех пациентов, что «стучат» на тебя, наговаривают и сомневаются в твоих намерениях. «Красными» называли забияк, тех, кто высматривал к кому бы прилипнуть, надоесть, с кем бы поделиться собственным безумием. У «белых» безумия было слишком мало, чтобы развлечься самим, у «красных» — напротив перебор, чтобы не поделиться. Если ты, опять-таки, конечно, не овощ. Овощи не вызывают подозрений пока смирно сидят на грядке.

Овощей тут любили по-всякому использовать. Некоторых даже применяли как мебель. В последнее время Янис частенько был на счету вешалки для Подозрений и ведром, которое необходимо пнуть в конце дня какому-нибудь «Красному». «Белые» же совсем потеряли к нему интерес.

— Слушай… — начал Янис, но не успел развернуться — мягкие стройные пальчики схватили его голову по бокам.

— Ого, ничего себе! Откуда в этом коровнике такой вкусный бекон взялся? — некто постучал его по затылку и кажется, оттянул за уши. — Ты начинаешь думать. Не думай. Безумцы только наблюдают, просят прощения у невидимых зверей, ловят сигналы, избивают себя несуществующими проблемами и смеются истерически озорным смехом. Ты кстати надел мех?

— Руса, блин! — выпалил Янис из подсознания и только после того, как произнес имя, вспомнил и названного им человека. Как будто имя было паролем к папке с данными.

— Когда оконные рамы будут сломаны, что ты будешь делать со своим зверинцем? Абстрактный абсурд сюрреалистических противоречий — это, пожалуй, самая честная форма донесения ценного жизненного мусора до перерабатывающей машины человеческого разума. Только он всегда сможет обойти любую систему защиты — антивирус. Никому не интересно слушать мысли человека, пропущенные через призму адекватности и логики, через фильтры здравого смысла и нормативно-деловой этики. Людей достало это все, но они еще терпят. Правда, уже на износ. А искренними быть разучились. Ну чем человек тебя может удивить теперь? Научить? А вот если мысль пропустить через мясорубку деструктивных элементов хаотичных и несуразных образов? Что будет тогда? Сюр, как хрупкий мостик к возрождению искренности и доверию.

«Блюдское» общество возде…

— Ублюдское? — поправил, в надежде сбить ее поток, Янис, но как бы ни так.

— Неважно, — коротко осекла она, продолжая, — так вот, блюдское общество воздействует на выдуманные моральные ценности, придуманные для большого круга узким кругом людей; правительство и масс-медиа действуют на низменные инстинкты, а личинка общества всегда старается воздействовать на разум. Общество же, чтобы не чувствовать уязвимость, карает любого, кто осмелится сделать то, что не осмелилось оно само. Чувства всегда были чем-то лишним — тем, чем занимаются юнцы на переменках, в подворотнях и на мостовых в романах. У них тиражируется интеллект! Ха, блеф! Интуиция всему проводник.

Тут происходит конфликт сторон. Вроде бы донести хотим одно и то же, но разными, окопными путями.

— Окольными? — еще раз рискнул он, понимая, что нарывается.

— Нет, — безапелляционно заявляет она и, как ни в чем не бывало, продолжает свою мысль, — мы хотим, чтобы нас поняли, при этом не понимаем самих себя и того, что именно хотим донести. Говорить прямо — нельзя, будет воспринято в штыки из-за ассоциации с нравоучениями, критикой или хамством. Да и кто из них не разучился кидать правду в лицо? Они воспринимают говно за правду.

То ли дело — абсурд. Особенно выраженный на арене искусства. Возможный быть понятым исключительно на интуитивном, расшифровать послание подкоркой, вот только бы научиться делать послания однозначными… Но абсурд выбирает единственный правильный путь — чувства. Минуя, а порой разрушая границы разума, при этом, не включая инстинкты и затмевая туманный Альбион моральности. Он не задается вопросом смысла и целью прямого обогащения жизненного опыта. Он курьер, который просто доставляет посылку. Он курьез, просто случается с нами, воплощается в ложку бреда в бочке здравого смысла и стирается при попытке употребить в пищу, так и не дойдя до пищеварительного тракта. Вроде был, а вроде нет. Язык мифа и легенд, который был воспринят слишком серьезно и теперь только в игре, смехе, искусстве может быть воспринят здраво.

Янис в очередной раз открыл рот, но последовал звонкий подзатыльник, после чего рот закрыли небольшой ладошкой, вкусно пахнущей корицей, кофейным напитком и сиренью.

— Но ты опять начинаешь думать. Как и вы, читаете все это и думаете. Ладно. Да пребудет петрушка с вами. Бог, как двадцать пятый кадр. Посвящается выжившим аристократам, странным векторам, спившимся профессорам, рыцарям, потерявшим свою лошадь и кодекс, одиноким вождям и королям без трона. Шутам даже говорить ничего не буду, они точно все поняли как надо, потому, как и понимать не старались. Кстати, кем ты там будешь в этот раз, джокер моей реальности? Ты можешь стать кем угодно, это ли не свобода?

Говорила Руса много и быстро, и сразу о всяком. Поначалу, Янис даже считал, что она что-то нюхает тут втихушку в психушке. Потеряться в ее предложениях было легко, да так, что первое ну никак не связывалось с последним, и это невзирая на твой собственный уровень безумия. Да, сойти с ума после беседы с ней, если желаешь поддерживать равный диалог, не скатившись в ее монолог, было легко. Ни один раз Янис видел, как самые нудные психи в слезах разбегались от нее. Янис готов был поручиться, что кто-то, между прочих, мог бы уверенно обвинить Русу в мастерском расстройстве мозгов, личности, самосознания и некоторых религиозных разубеждений.

Но в ее защиту можно сказать, что говорила она все четко, ясно и понятно. Дикция и ораторство были на топ уровне. По этой причине она заслуженно не признавала в этом своей вины и для многих являлась ярчайшим представителем «красных», хоть было это совсем не так. Своим безумием она не делилась. Ни-ко-гда. Она лишь срывала покровы с твоего.

— Руса, хватит! Серьезно, свобода? Это выбор рабства в ассортименте, а не свобода. Настоящая свобода — быть свободным от выбора. И не называй меня джокером. Я не буду играть в твои или другие игры. Сегодня без транзакций. Я вообще не буду играть в это. Я выздоровел, — все же развернувшись, он увидел ее — своего единственного друга здесь. Порой, люди были настолько хороши, что при взгляде на них ты не мог избежать вопроса «Чем я заслужил таких?».

Ирония, не правда ли? Человек, который не верил в дружбу между мужчиной и женщиной, попав в отработанный по графику и контролируемый полностью день и ночь комбинат (т.е. не в самые благоприятные условия для положительных открытий), посреди этого пекла нашел своего проводника и друга в лице девушки. Впрочем, он пересмотрел свои взгляды и решил, что дружба возможна. Но после золотого гвоздя, то есть некоторой интимной близости. Здесь важны два уточнения.

Во-первых, интимной близостью не обязательно должен быть секс. Им с Русой, например, хватило ночи, проведенной в обнимку в подсобке, пока их искали медработники. Днем мужское и женское отделение соединяют, но по ночам это строго запрещено. А этим двум безумцам, нашедшим утешение, оправдание и понимание друг в друге — все то, чего не достает больным, не хватило сил расстаться друг с другом после первой же встречи. Боялись, что их отберут друг у друга. В этом и заключается терапия — отбирать у психа то, что способно придать ему сил оставаться на своих, пусть и странных, ногах.

И, во-вторых, это ни в коем случае не панацея. Не каждый заколоченный золотой гвоздь ведет к дружбе. Иногда, вбивая золотой гвоздь дружбы, ты заколачиваешь крышку гроба той самой дружбы. Сент-Бев об этом не подумал, а всего лишь надо было попасть в дурдом или морг. На самом деле, он не обязательно должен быть золотым, да и гвоздем тоже. Просто «бронзовый шуруп дружбы», «оловянный гвоздь скрепления» или «золотая гайка неразлучности» — звучит как-то не так, либо… дело привычки.

— Да, выглядишь ты лучше. Я уж думала, сгинешь. Ты около месяца в «замерзшие» прописался. Ну и как на том полушарии мозга? Таблетки попустили? Признавайся, толерантность заработал? — сказала она, эффектно отбросив свою светлую челку назад и обнажив беленький шрамик у брови. Только с появлением Яниса Руса перестала постоянно носить челку на глазах.

«Замерзшие» — они же овощи, зомби, медузы, растения, мебель. Каждый называл их по мере собственного отношения, сострадания и уважения. Янис остановился на овощах — это казалось ему гуманным. Особенно по отношению к животным.

— Нет, я взаправду выздоровел. Испытал катарсис телевизионного эфира, — Янис старался говорить как можно серьезнее, при этом придерживая рукой левый глаз в открытом положении. Он мог подмигивать только правым глазом, но левый отдельно от правого не всегда желал оставаться открытым. Зрелище, конечно, специфическое.

Выглядеть красиво в больнице сложно, особенно в дурдоме, но Русе, точнее Русалке, это удавалось. Естество не скрыть усталостью и безумием. Пусть ее серые глаза и блестели неким отклонением, но если бы в вашем присутствии она не раскрыла рот, вы ничего бы не заподозрили. И да, обычно говорят «шрамы украшают мужчин», в ее случае это относилось и к девушкам. Ее шрамик над правой бровью, которого она по началу общения стеснялась, был прекрасной изюминкой, как фирменная подпись живописца.

— Биологические существа, я могу вас зафиксировать?

Это был ASP8. Так он себя звал. Парень, лет тридцати, с густыми бровями, немного цыганской внешности и черными заискивающими глазами, считающий себя роботом, но отлично рисующий. Если верить байкам, он был еще тем раздолбаем. Чинил электронику какую-то, и как-то раз где-то его перемкнуло, да так, прям от души. Било не сильно, но долго. Когда коллеги нашли его, были уверены, что он умер, говорят, даже мясцом жареным повеяло, когда открыли рабочий отсек. Он же, как ни в чем не бывало, не считая того, что решил, будто теперь робот, продолжил дорабатывать смену.

Но это на уровне слухов. Здесь любую историю про пациента, если она не рассказана врачом, принято считать не совсем правдой. А рассказанную врачом принято считать за провокацию.

— Конечно! — подхватила Русалка, накинув свои объятия на шею Яниса, тем самым пресекая его попытку уйти, попутно вытворяя из его физиономии всяческие гримасы, будто это была та самая игрушка — Капитошка, которую так любят продавать в электричках.

ASP8 кивнул, достал листок и начал срисовывать. И все-таки было что-то механическое в нем, что-то от настоящего робота. Не его поведение, нет. Янис давно заметил, что есть долька правды в любом сумасшедшем. Может быть, это вера? Их собственная вера в свои слова, даже при полном сюрреализме, излучает некую энергетику истинности бытия. Связано ли это с актерским мастерством или самобытностью, он пока не понял.

— Ну? — нетерпеливо пробурчал Янис. Ему порядком надоело наблюдать за «туда-сюда» перемещающимися, подобно сканирующим лазерам, глазами псевдоробота.

— Син-хро-ни-за-ция завер-шена. Нач-ч-ч-инается загруз-груз-грузка, — голосом робота из 80-ых продолжал ASP8, нанося линии на бумагу.

Руса, Русалка… Sirena Del Mar, если полностью. Странно, что она тут забыла? Вечный двигатель. Такая живая, вдохновляющая. Уверен, она просто ошиблась вселенной. В какой-нибудь другой она точно была бы успешной журналисткой, замужем за любящим красавцем актером, рассказывающей ему по утрам содержание своих снов.

— Загрузка завершена, — робот-художник протянул рисунок.

— Славно, смотри как здорово!

— Да ну. Он повторяется, — ворчливо кинул Янис, хотя рисунок и вправду был хорош. Но Янис, придерживаясь роли порядочного взрослого, критично фыркнул. Право, помнил он плохо, как должен вести себя взрослый, здоровый и серьезный, но вроде, как минимум, должен побольше ворчать и критиковать. Цинизм, скептицизм и прагматизм. Без дурачества.

Честно говоря, ему казалось, Руса совсем не больна. Ему казалось, добрая половина пришла сюда такой. Либо упрятанные родственничками, либо спрятавшиеся от жестокой реальности, к которой им не удается приспособиться. Ее историю он не знал, а в байки чисто из уважения не вслушивался. Возможно, и это только возможно, ей здесь просто нравилось. А потом, стоит полагать, ее винтики стали понемногу раскручиваться. С кем поведешься…

— А можно вам песню спеть? — неожиданно спросил ASP8. Это было забавно. Настолько забавно, насколько хватит фантазии представить, как человек, считающий себя роботом, может застенчиво попросить нечто подобное. И более того, исполнить данный номер.

— Ну, уж нет! — Янис встал и направился прочь. Предложение хоть и было заманчивым и обещало если не смех до четырех кубиков на животе, то, как минимум, мимимилоту и улыбку. Но раз уж Янис решил вести себя, как м*дак, здоровый, взрослый и серьезный м*дак, то будет идти до конца. Пока не сломает своим рогом стенку или не сломает рога. Он знал, что безумие заразительно, подобно смеху или зевку.

— Ты куда? Эй, ты чего? Ну, давай послушаем! — послышался вслед удивленный возглас Русалки. А после, что-то вроде жужжания датчиков. Причем весьма натурально. Видимо, Русалка все же решила послушать.

Больше он ничего не слышал. Он прошел через всю комнату и подошел к единственному окну. Оно, на удивление, было оставлено без внимания. Будто картина, к которой привыкли, а не единственное напоминание о жизни «за». За пределами обитых войлоком стен, выцветшей монополии, пожухлых карт и парочки-другой настольных игр, где как всегда не хватало фигур или, наоборот, находились лишние. В прошлый раз нашли фалангу большого пальца в новеньком дополнении к Манчкину.

[-_-]

Окно делило мир заржавевшей решеткой на половинки. Решетка, которая отделяла две разные части мира. Безумие от трезвости бытия. Что он забыл тут? А что забыл там? Он чувствовал себя промежутком. Подписанным чьим-то маркером промежутком. Это не отменяло того, что он, как и другие, лишь промежуток между решеткой и стеклом, решеткой и воздухом, между лампами в вагоне метрополитена своей, как чужой, жизни. Кажется, именно сейчас он, наконец, понял, почему все пациенты предпочитают не замечать окно. Решетка является напоминанием того, что они в заключении, а за ней будто туман. Постоянный, концентрированный непроветриваемый сгусток дыма, на который не действуют погодные условия, явное скопление неприродного характера. Пелена — последняя стенка защиты от реальности.

— Что значит, опоздал на автобус?

Это значит — в системе провис.

Раскроить лимон на два полушария,

Чувствовать себя, как на проборе чьей-то лысеющей,

В сотый раз провалившейся на пробах главной роли,

Не в середине, не в пути,

Но где-то, как будто бы на повторе.

Repeat on repeat

Порой поднимается температура,

Это грипп.

Сердце бешено выбивает ритм,

Это вибрирует мобильник.

Начинаешь верить в любовь

Это комбинация из энергетика и шаурмы.

Признаешь, что мир действительно мил,

Это выходной наступил.

Каково себя чувствовать зажеванной пленкой в чьей-то магнитоле?

Обычно, мы счастливчики, мы в пути.

Чуть реже, мы набрели на молчание — нас переехали,

здесь нет продолжения, сплошные 0000000000000000000000000000000000000000

Но сегодня мы исключение, мы недочет,

мы глюк, ошибка, баг, error….

Я залипаю в небо и молю инопланетян забрать меня обратно.

Я залипаю в пучину и прошу морских богов выкрасть меня на дно.

Я залипаю в монитор и жду конца света.

Я залипаю в землю и жажду стать ее частью.

Я залипаю в зеркало и жму руки чертям.

Черти гостеприимны, останусь пока тут.

В их лексиконе нет имени «Люба»

И производных чувств от него.

Синий экран на мониторах Вселенной.

Опоздавшие «на» или «под» нашу жизнь.

Зависшие в воздухе, в текстуре застрявшие.

Не прогрузившиеся по колено,

«Непрогрузившееся Поколение».

Ждем дополнение.

Версию 13.12.2-0-2-3, — промолвили, как по волнам, отблески прямоугольных очков, за которыми раскрывались яркие, глубоко посаженные, глаза на вытянутом лице с зализанными волосами, которые, впрочем, данный персонаж собственной слюной и зализывал. Персонаж, которого, впрочем, легко можно было бы спутать с мужчиной, равно как и с женщиной. Вылитый бесполый герой аниме.

— Не сегодня, Джум-джи. Вот правда. Я не в настроении, — как от бездомной дворняги отмахнулся Янис. И Джуманджи, следуя команде, отключается. Он садится на стул, обмякает, сдувается, а глаза наполняются той самой пеленой за решеткой. Джуманджи — единственный, кто всегда сидит у окна. Он всегда смотрит в окно и день изо дня ожидает собеседника, точнее быть, слушателя. Любого, кто добровольно подойдет к окну и не выключит его трансляцию мыслей своим отказом от беседы. Порой, он кидает игральные кости себе под ноги — старожилы считают, что это к дождю, когда же он в отполированных туфлях — говорят, тоже к дождю. В принципе, он сам как человек-дождь, что бы он ни сделал — трактуют к плохой погоде.

Мало того, что Янис был напряжен и раздражен, он был еще и опечален. Он ожидал, что туман уйдет. Говорят, туман уходит у тех, кого скоро выпустят. Его же должны были выпустить, отвести на комиссию, задать несколько вопросов, вынести вердикт и освободить. Но пелена не исчезла. Никто не приходил за ним. Все текло как обычно, слишком медленно, чтобы не заметить.

Врачи даже не вспомнили о его существовании, когда раздавали таблетки. Он будто был призраком. Никто его не слышал. Может быть, его не хотели выписывать, может, никто не знал о том, что он вышел с овощной грядки, а может быть, никому не было ни дела, ни причин до него. Психи слишком много о себе думают, особенно те, кто считает, что не болен, впрочем, у них же острее всех развивается паранойя.

Янис смотрел, как очередь из больных рассасывалась, разбредалась по разным углам, разглядывая нынешний рацион лекарственного беспредела в своих вытянутых ручках, как толпа попрошаек. Там же в углах, где медбрат, словно стена ограничивал собой периферийную границу зрения, вовсю начиналась потасовка. Кто-то сразу засовывал в рот, кто-то ныкал, кто-то обменивался, кто-то выбивал из других именно «свои» желаемые колеса. За спинкой облысевшего дивана, Руса нагло отбирала у какого-то хлюпика громоздкие пилюли, глядя на которые хочешь, не хочешь, обеспокоишься о проходе и выходе. Он жалобно поскуливал и неловко двигал маленькими ступнями, пока она сидела на нем. Янис потерял их из виду, когда Руса воткнула два пальца в оба глаза бедолаге и они скрылись за диваном. Как, впрочем, и интерес к ним. Дальше Яниса увлекла структура — он увлечённо вычерчивал в голове прогнозируемую карту трещин на потолке, отталкиваясь от нынешних.

— Зелененькую хочешь? Уж очень нежно раскрашивается после нее весь мир в мой любимый, сиреневый, — раскрыла ладошку Руса над разинувшим, беззубым ртом жертвы и протянула мимо проходящему Янису, — к тому же, с ней у меня ощущение, что я не шагаю, а взлетаю на качелях. Каждый шаг захватывает дух.

Жадными глазами заваленный хлюпик проводил руку Русы и громко сглотнул, его кадык исчез за воротом наглухо застегнутой рубашки. Ладошка Русы была как будто в конфетти. Разноцветные и такие манящие. Даже формой отличались. Его организм помнил и жаждал их. Он знал это приятное чувство провала в сгусток отсутствия, беззаботной фальшивости, болотистого ускользания, утаивания правды, реальности, высокой плотности пустоты, нехватки чего-то важного и, как следует, потери разницы между цветным и бесцветным. Это лотерея. Насколько хорошо сегодня станет, чем будет плохо потом. Хоть как-то отвлечься, пусть хоть что-то пойдет не по расписанию. Это всегда была возможность выбиться из графика на неделю, пусть и вопя от страха, но главное, это уже намного больше, чем равноудушие, затекающее сюда с самого утра, к середине дня заполняющее по щиколотки, а к вечеру планомерно растекающееся по палатам. Скучная серая и безмолвная беспомощность. Он не помнил, какая именно, но одна из «химических революционеров», определенно, даже умела замедлять время. До полной остановки. Быть может, это шанс сбежать? Да неееет.

Конец ознакомительного фрагмента.