Три последних слова

Янина Хмель, 2018

Эта история не похожа на другие истории о любви. Он – человек, Она – призрак. Вспыхнувшие между ними чувства – главная сюжетная линия произведения. Её видит только он. Почему так? Это они и пытаются выяснить. Он – в мире живых, она – по ту сторону жизни. Он не помнит три года своей жизни, она не помнит день своей смерти. Эта история приправлена мрачностью, но лишь в лучших традициях выбранного жанра. Диалоги героев – отдельный вид искусства! Она язвительна, он не понимает сарказма. Он – такой спокойный и уравновешенный, она – ураган, который ворвался в его жизнь с того света…

I

Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды.

Плохо то, что он иногда внезапно смертен…

«Мастер и Маргарита» Булгаков

ОНА

Я попала в какую-то временную петлю, которая не позволяла мне покинуть этот мир, но и остаться в нём я тоже не могла. А самое страшное — я больше не принадлежала себе. Я не могла контролировать ни тело, ни разум.

Время теперь летело слишком быстро. Что быстрее секунды? Милисекунда? А ещё быстрее? Микро? Нано? Атто? Это всё ничто, по сравнению с течением времени здесь. Слишком быстро. Слишком.

Я думала, когда наступает самая последняя минута, — загорается свет, который зовёт, на который нужно идти… Вот только никакого света не было. Никакой последней минуты не было. Как не было и голоса, который бы позвал.

Я не успела понять, что произошло. Время остановилось, как будто кто-то нажал на паузу, а потом полетело, как в ускоренной перемотке на старом видеомагнитофоне. Я пересмотрела прожитые двадцать три года. А самые важные мгновения как будто кто-то выделял стоп-кадром. Это всё было так быстро. Я пересмотрела всю свою земную жизнь за ту единицу времени, которая стократ меньше секунды. Это было как вспышка. От рождения до смерти.

Во мне не осталось ни грамма страха. Я просто принимала предлагаемые обстоятельства. Не спрашивала. Не пыталась понять «зачем». Я плыла по течению. Плыла, потому что идти не могла. У меня больше не было тела.

Кем я была теперь? Этот вопрос засел в подкорке, всплывая каждый раз как бегущая строка в телевизоре. И только сейчас я впервые услышала на него ответ, который прозвучал эхом в моём подсознании: «Ты маленькая часть большого Духа. Ты — Душа. Которая ещё не стала частью нематериального начала. Ты ещё помнишь своё тело и выглядишь так, как выглядело оно. Для тех, кто видит тебя там».

Я посмотрела по сторонам в поисках говорившего. Хоть и понимала, что голос звучал в моей голове.

— Кто это сказал? — тихо произнесла я, не надеясь на ответ.

«Я».

— Как будто я должна узнать по голосу!

«Сначала ты будешь меня только слышать. Потом увидишь. Позже…»

Я недовольно вздохнула, а потом будто попала в водоворот: меня закрутило, я закрыла глаза, борясь с приступом тошноты, а когда открыла, увидела комнату…

…где лежало моё тело. Над ним склонилась женщина. Я подплыла ближе и узнала в ней свою мать. Она скорбела и плакала, сжимая неподвижную ладонь моего тела. Я же не чувствовала отклика на её боль. Свеча, которая спокойно горела возле моего портрета на столе, с моим приближением стала искрить. Почему? Всегда мучил этот вопрос.

«Энергия Души очень сильна вне тела. И ещё сильнее энергия Духа. Ты можешь потушить её, стоит только подумать об этом». — Сразу же пришёл тихий ответ.

Но я не стала об этом думать. Я подплыла ещё ближе к телу и посмотрела в лицо. Мне казалось, что сейчас я проснусь. Моё тело сейчас проснётся. Я смахну с ресниц этот сон…

— На кого ты меня оставила! — всхлипывала мать, поглаживая мою ладонь и вытирая щёки чёрным траурным платком на своих плечах.

Свеча затрещала сильнее, что привлекло внимание тех, кого не было в этой комнате. Они стали заходить сюда и заполнять маленькое пространство своей скорбью ко мне и жалостью к матери.

В каждом из присутствующих я кого-то узнавала, кого знала при жизни: родственников, друзей, знакомых, соседей, коллег по работе. Их имена слетали с губ, когда я всматривалась в лица. Они все были как серые мрачные тени, излучающие боль через вытекающие слёзы, которые высохнут через девять дней. Или через сорок. Может быть, через год.

Как будто по щелчку я оказалась у потолка и смотрела на головы присутствующих. На своё неподвижное тело. Их голоса отдалялись, стихали, переходили в шёпот и вовсе замолкали.

Потом был крематорий. Моё тело не закрывали крышкой и не предавали съедению червям, не засыпали горстями земли и не ставили на мне крест. Здесь и сейчас мне это было безразлично. Но я помнила, что при жизни это было важно для меня. Я не хотела традиционных похорон. Да, в двадцать три о таком не думают, но я часто ловила себя на мысли, что хочу, чтобы меня кремировали.

И вот теперь открытый гроб медленно заехал в печь. Вспыхнул огонь. Моё тело горело. Но здесь я ничего не чувствовала.

Для меня весь этот ритуал длился меньше секунды. Но я услышала шёпот из толпы: «Это был самый тяжёлый час в моей жизни…»

Там прошёл час.

Когда огонь полностью потух, пепел от моего тела собрали в разноцветную урну и отдали матери. Я смотрела на её дрожащие бледные руки и по-прежнему не ощущала жалости или сострадания к ней.

Почему?

«Ты больше не связана с ней». — Опять пришёл ответ.

— А с кем я связана? — решилась на ещё один вопрос я.

«С тем, что в этой урне. Когда кто-то будет к ней обращаться — ты будешь возвращаться к ней снова и снова».

— А теперь я могу уйти?

«Ещё не время…»

— Но здесь нет времени!

Тот, кто отвечал на мои вопросы, видимо, делал это по собственному желанию, совсем не ориентируясь на мои. Поэтому эта реплика была проигнорирована.

Я осмотрела скорбящих родственников и друзей, не понимая, что мне делать дальше.

Мама отвезла мой пепел на кладбище и поставила урну возле урны с пеплом моей бабушки. Рядом поставила мой портрет, перевязанный чёрной лентой. На фотографии я скорее ухмылялась, чем улыбалась. Не знаю, почему мама выбрала именно её, ведь у меня были фотографии и получше. В последний год жизни я красилась в рыжий — цвет корицы, а на этом фото я была в естественном цвете — тёмно-каштановые пряди волнами вились и спадали на круглое личико. Такие же тёмные глаза выражали абсолютное безразличие. Неужели она хочет запомнить меня именно такой?..

Люди стали подходить и класть цветы возле портрета. Живые цветы. При жизни мне редко дарили цветы.

Как бы долго люди не рыдали, поглядывая на мою фотографию и шепча «Такая молоденькая…», всё равно настал момент, когда возле него не осталось никого. Все ушли. Я же не двинулась с места.

Я не знала, сколько времени прошло со дня смерти моего тела. Единственным человеком, кто навещал мой пепел, была мать, которая никак не могла отпустить меня. В какие-то мгновения я сочувствовала ей. Она тревожила мою Душу своими слезами. Я приходила к ней. Она чувствовала, что я рядом, но не видела и не слышала. Разговаривала с пустотой. Потом уходила. И я тоже не оставалась возле своего пепла.

Только света, который бы позвал меня, по-прежнему не было. Я уплывала в нематериальность. Не было ни комнаты, ни стен, ни других, таких же как я. Я будто засыпала. И слышала ответы на свои вопросы от того голоса.

— Так ты Бог?

«Нет».

— А Он есть?

«Конечно. Как и ты. Как и я».

— А кто ты?

«Твой Ангел Хранитель».

Интересно, как выглядят Ангелы Хранители?

Но я не успела получить ответ на свой вопрос: меня опять призвал мой пепел. Я думала, прошли лишь самые наименьшие единицы времени от последнего посещения, но опять звучал этот зов. И я плыла к нему, предполагая, что снова увижу мать…

Но незнакомый мужчина подошёл к урне с моим пеплом, оставил возле неё две гвоздики, замер, рассматривая мой портрет.

— Кто ты? — прошептала я, в свою очередь рассматривая его: тёмные вьющиеся локоны до плеч постоянно закрывали лицо и глаза, он то и дело откидывал волосы назад, повторяя движение рукой раз в минуту точно; широкие плечи контрастировали с небольшим ростом — я, наверное, была выше него; тонкая серая футболка обтягивала накаченные бицепсы и грудь. Нет, определённо, я не была знакома с ним при жизни. Кто он?..

Он не был серым и скорбящим, как другие, кто навещал меня.

Мужчина последний раз взглянул на мой портрет и, развернувшись, направился в сторону выхода.

Я обвела изучающим взглядом его не менее накаченную спину и выпирающие ягодицы, хмыкнула и последовала за ним.

ОН

Когда начался этот кошмар? Когда я проснулся без памяти в лесу в одних брюках, босиком и без рубашки? Когда мне поставили диагноз «психогенная истерическая амнезия» последних трёх лет жизни? Или когда мне девять ночей подряд снился один и тот же сон?

Но сейчас меня волновал другой вопрос: когда этот кошмар закончится?

Во сне я видел её портрет, перевязанный чёрной лентой, который стоял возле цветной урны. Ни её имени, ни дат рождения и смерти не было видно. Я только видел вход на кладбище и тропы, ведущие к этому потрету.

Я не помнил её. Скорее всего, она была частью тех, ушедших в бездну, трёх лет моей жизни.

Я помнил, что моя мать умерла, когда мне было двадцать. Отец ушёл от нас ещё в далёком прошлом, когда я был ребёнком. Других родственников в этом городе у меня не было. Друзей тоже. Я был отшельником. Вопросы по вычеркнутым из памяти годам было некому задавать.

Врачи говорили, что амнезия вызвана каким-то эмоциональным потрясением, которое мой мозг отказывается помнить. И вспомнит ли — они не могли сказать.

Она настойчиво врывалась в мои сны вот уже девять ночей подряд. В городе было четыре кладбища, и я решил проверить их все. Отыскать нужное оказалось несложно. Я не ощутил страха, когда увидел ворота, точь-в-точь какие были во снах. На входе сидела женщина и продавала живые цветы. Неправильно приходить на могилу к кому-то без цветов. Это как дар за то, что их потревожили. Я символически купил две красные гвоздики и двинулся теми тропинками, которые узнавал из снов.

Вскоре передо мной стояла та самая разноцветная урна. Я подошёл к ней, положил возле портрета цветы и ещё раз внимательно посмотрел на девушку, которая улыбалась мне с фотографии: тёмные глаза смотрели будто бы предвзято и безразлично, отчего улыбка скорее была похожа на ухмылку; под губой справа была родинка; одна бровь была вздёрнута; шапка каштановых волос обрамляла круглое личико и спускалась чуть ниже плеч; на первый взгляд девушка показалась мне милой, но чем дольше я разглядывал это лицо, тем яснее понимал, что вряд ли характер был у неё скромный и простой. И всё же я её не помнил.

Кто ты?

Я развернулся, ощущая, как по спине покатились капельки холодного пота, не стал оборачиваться, быстро зашагал в сторону выхода, надеясь, что она больше не будет приходить в мои сны.

ОНА

Он пришёл в маленькую холостяцкую квартиру, которая больше напоминала большой гостиничный номер. Закрыл шторы на окне в единственной комнате, от которой вела дверь в ванную и где располагалась арка в крохотную кухню. Принял душ, переоделся и налил себе стакан виски.

Я неподвижно наблюдала за ним, устроившись на барной стойке, от которой была видна вся его квартира.

— Он меня тоже не видит? — спросила я вслух, зная, что Ангел Хранитель рядом. Чувствовала.

«Пока не видит…»

— А может увидеть? — встрепенулась я.

«Сначала почувствовать».

— Как?

«Тебе стоит только захотеть этого».

— Как со свечой… — выдохнула я. — И так со всеми?

«Нет. Только с ним».

— Почему?

«Это ты должна понять сама!»

Неспроста же он был не серый, как другие люди. И я не чувствовала его скорби. Казалось, он даже не помнил меня… Или не знал.

Я подняла голову вверх и посмотрела на лампочку на потолке. Он в эту минуту подходил к выключателю.

— А могу ли я управлять этим светом?

«Можешь».

— Как в фильмах о привидениях? — усмехнулась я.

«Сто́ит только правильно подумать».

И я подумала.

Свет погас прежде, чем он коснулся выключателя. Он так и замер со стаканом в одной руке, а другая застыла поднесённой к выключателю.

— Перегорела? — вслух спросил он.

А я подумала о том, чтобы свет снова зажёгся. Квартира озарилась яркой вспышкой. Он удивлённо уставился на лампочку, пощёлкал выключателем туда-обратно. День-ночь.

Я усмехнулась.

— Странно… — повёл бровью он и погасил свет, устроившись перед экраном телевизора, попивая виски из стакана.

Меня привлекло в этой игре отсутствие его страха. Любой другой на его месте испугался бы. Я испугалась бы. Мне захотелось увидеть этот страх в его глазах.

Я подняла голову на лампочку. Щёлк — и маленькую квартиру снова наполнил яркий свет. Подмигивание — моя прихоть.

Он обернулся и обескураженно спросил в пустоту:

— Что за чёрт?!

— Может и чёрт, — закатила глаза я. — Я ещё сама не знаю, кто я.

Он оставил стакан на комоде возле телевизора и в два больших шага оказался возле выключателя.

Я продолжила свою игру. Однако забава с лампочкой мне наскучила — я переключилась на телевизор. Как только он погасил свет, я вырубила телевизор.

Он задышал учащённо, раздражённо стукнул по выключателю и осмотрелся по сторонам.

— А он может меня слышать?

«Может».

— Теперь? В данную минуту?

«Как ты захочешь».

Я молчала.

— Кто здесь? — он первый нарушил тишину и медленными шагами вернулся к телевизору.

Я дождалась, пока он возьмёт в руку стакан с виски и сделает глоток, и только потом ответила:

— Девушка с портрета.

И он услышал меня. Стакан выскользнул из руки и разбился у его ног, сделанный им глоток встал поперёк горла. Он откашлялся и ринулся в ванную.