Поцелуй Большого Змея

Яков Шехтер, 2011

В руки писателя при экстраординарных обстоятельствах попадает старинный дневник. Археолог, который нашел его и создал подстрочник, просит придать невероятному историческому документу удобочитаемую для современников форму. За дневником охотится некая тайная организация. Но остро-детективную интригу наших дней совершенно затмевают те события, что произошли, по всей видимости, два тысячелетия тому назад. Герой романа, автор дневника, юноша необычайных способностей, приходит в обитель кудесников, живущих в подземельях на берегу Мертвого моря. Похоже, что он – тот, кто впоследствии станет основателем одной из главных религий мира…

Глава IV

Испытание расплавленным свинцом

Ночевали мы в другой пещере, которую отец также отыскал среди утесов. Судя по закопченному потолку, в ней останавливались довольно часто. Мы не стали разжигать огонь, поужинали сухим хлебом, водой и горсткой фиников. Повернувшись лицом на восток, отец долго молился, полностью погрузившись в свои мысли. Мать шепотом уговаривала меня последовать его примеру, и я тоже помолился немного, попросив Всевышнего дать знак, по какой дороге идти, но главное — избавить меня от опасностей. Шершавый холод змеиного языка словно приклеился к уху. При мысли, что встречи со Змеем только начинаются, мне становилось не по себе.

Ночью я проснулся от звука голосов. Родители, сидя у входа в пещеру, тихонько разговаривали. В абсолютной тишине ночи я слышал каждое слово.

— Ты уверена, что он спит? — спросил отец.

— Да, я сейчас проверила. Что будем делать, Йосеф? Змей нашел нашего мальчика. Вестник говорил правду — Гордус обратился к магам.

— Пока его Змей только пометил. Странно, я ведь, когда погружался, проверил, нет ли в пещере посторонних. Все было чисто. Он успел проскользнуть, пока я переодевался и разговаривал с Шуа.

— Мы сумеем добраться до Кумрана? Он не нападет по дороге?

— Змей нападает только в воде. Он ведь дитя подземной тьмы. А в безводной пустыне и под солнцем он бессилен. Учитель Праведности не зря выбрал пустыню для обители избранных.

— А что будет в Кумране? Ведь избранные окунаются по три раза в день. И Шуа пойдет с ними.

— В ессейские бассейны ему не пробраться. Там стоит такая защита — комар не пролетит, не то, что Большой Змей. Кроме того, Шуа сразу обучат растождествляться с телом перед погружением. И тогда змей не сможет отыскать отметину.

— А ты не можешь его этому обучить?

Отец хмыкнул.

— Я давно все забыл, Мирьям.

Голоса смолкли.

— Очень важно, на какой путь его определят, — нарушил молчание отец. — Шуа лучше всего учиться у Терапевтов. Для пути воинов он не годится: слишком добр и мягок, а для пути Книжников чересчур непоседлив.

— Мой брат уже много лет у терапевтов, — прошептала мама. — Я попробую поговорить с ним.

— Он не станет с тобой встречаться. Ты когда-нибудь слышала про избранного, находящегося под одной крышей с женщиной?

— Мы можем встретиться на улице. Я расскажу ему, кем предназначен стать его племянник.

— Терапевты не любят разговоры про Второго Учителя. По их мнению, всякая власть от Бога, поэтому нужно полностью подчиняться приказам и установлениям царя и Рима. Второй Учитель для них — не более чем образ. Каждый человек должен стать для самого себя вторым учителем, и когда ему откроется истина, это будет для него словно второе пришествие.

Если кому и придется по душе Шуа, так это воинам. Но для них он добр, слишком добр. Впрочем, по какому бы из путей ни пошел наш сын, я бы хотел, чтобы его научили двум главным вещам: умеренности во всем и победе над страстями. Ладно, Мирьям, уже поздно, иди спать.

— А ты?

— Я посижу до утра. Мало ли что… И вот еще…

Отец замолк. Потом добавил мягким, но решительным голосом.

— Знаешь, мне не нравятся твои разговоры про Второго Учителя. Думаю, мальчику они могут только повредить. Если он действительно такой выдающийся — избранные сами разберутся, как его воспитывать и по какому пути направить. А ребенку его возраста надо думать совсем о других вещах. Учиться скромности, набираться знаний. Перестань твердить ему про второе пришествие. Договорились?

Мать не ответила. На какое-то время все смолкло. Затем раздались странные всхлипы, точно мать плакала или смеялась от радости, перемежаемые тяжелыми вздохами отца. Потом и это затихло. Мать вошла в пещеру и тихонько улеглась рядом. Она уснула почти сразу, ее дыхание стало ровным и почти неслышным, а я долго не мог заснуть. Избранные из Кумрана, небожители, таинственные, скрытые от глаз кудесники, умеющие перемещаться по воздуху, читающие будущее, словно открытую книгу, врачующие самые страшные раны — эти загадочные, недоступные существа, о которых я столько слышал от матери и сверстников ессеев, вдруг приблизились на расстояние вытянутой руки.

Через вход в пещеру я видел краешек неба со звездами, крупными, словно галилейские маслины.

«Завтра, — шептал я самому себе, — завтра я увижу Хирбе-Кумран. Завтра я познакомлюсь с избранными. Завтра…

Я ожидал так много от завтрашнего дня, что стал представлять себе встречу, то, что я скажу Наставнику, с которым обязательно встречусь, как меня примут в избранные, как научусь бороться с Большим Змеем, как…

Звезды закачались, поплыли, размазались, и я погрузился в сладкое таинство сна.

Когда я проснулся, снаружи светило яркое солнце. Выбравшись из пещеры, я сразу натолкнулся на мать, она протянула мне кружку с водой для умывания. Отец сидел в тени скалы, вид у него был совсем свежий, словно он крепко проспал всю ночь. После молитвы и завтрака мы двинулись дальше.

Воздух стал уже горячим, очертания дальних холмов плыли и дрожали, а голубое море под нами нестерпимо сияло. Дорога круто брала под уклон, идти было легко. Отец шел впереди, я с матерью чуть сзади, отставая шагов на десять. Я хотел было догнать отца, но мама схватила меня за руку.

— Не торопись, сынок.

В ее голосе прозвучали незнакомые нотки. Я вспомнил ночной разговор про Змея и замедлил шаг.

— Шуа, — мать произнесла мое имя так, словно собиралась начать какой-то рассказ, но осеклась.

— Да, мама.

— Шу-а… — она еще раз произнесла мое имя, медленно выговаривая каждую букву, будто наслаждаясь их звучанием. — Шу-а, мой мальчик.

— Да, мама?

— Ты сильно испугался змея?

— Вовсе нет.

— А почему ты так дрожал?

— От отвращения, мама. Он такой противный и склизкий. А язык у него шершавый и холодный, как лягушка. Б-р-р!

— Послушай, Шуа, — мать говорила с трудом, казалось, она проталкивает каждое слово через невидимую повязку, прикрывающую рот. — Послушай… Я никогда не рассказывала тебе об этом… Кроме меня и отца, ни одна душа на свете не знает тайны твоего рождения. Обещай мне, что будешь молчать.

— Обещаю, мама.

Ее волнение передалось мне, и я невольно замедлил шаг. Широкая спина отца маячила впереди, а мы медленно брели между желтых ухабов иссушенной, обветренной ветрами соленой земли.

— У нас много лет не было детей, — негромко заговорила мать, и в жаркой тишине пустыни я хорошо слышал каждый звук, слетающий с ее уст.

— Мы очень старались, соблюдали все законы, отец много молился, несколько раз ходил в Кумран за благословением Наставника. Мы перепробовали все, оставалось только одно, последнее средство — сорокадневный пост в пустыне. К нему прибегают в самых крайних случаях, и Наставник даже не хотел о нем слышать. Отсутствие детей не было в его глазах таким страшным несчастьем. Но мы считали по-другому, и отец сумел уговорить Наставника.

Того, кто отваживался на сорокадневный пост, замуровывали в одной из пещер пустыни. По ночам в пещеру опускали на веревке маленький ломоть хлеба и мех с несколькими глотками воды. Веревку отпускали, никто не должен был знать, что происходит внутри. Случалось, что испытуемый взвывал о помощи или спасении — ему не отвечали. Через сорок дней стену ломали и, если человек оставался жив, его просьбы сбывались. Многие не доживали до конца срока или сходили с ума, поэтому Наставник не хотел разрешить твоему отцу сорокадневный пост.

Твой отец ушел, и я осталась одна отсчитывать дни в пустом домике. Прошло тридцать девять дней. Я работала в поле, когда со стороны моря пришла косматая свинцовая туча. Поднялся ветер, вот-вот должен был хлынуть ужасный дождь.

Я побежала домой, но не успела: тяжелые капли, крупные, точно орехи, начали колотить по моим плечам, голове, ногам. Я увидела раскидистое фиговое дерево и бросилась под его защиту. Дождь полил с такой силой, словно сверху опрокинули огромное ведро. Это была просто сплошная река, текущая с неба на землю.

Стало совсем темно. Мое платье промокло, зуб не попадал на зуб от дрожи. Вдруг я заметила светящийся шар, размером с подушку. Он летал по воздуху перед деревом. То поднимался вверх, то резко падал, почти касаясь земли, и снова взмывал, точно ласточка перед дождем. От него исходило потрескивание, словно от разрываемой ткани.

Волосы на моей голове сами собой встали дыбом. Меня будто ухватила за шиворот рука великана и принялась немилосердно трясти. Дыхание прервалось, глаза выкатились из орбит, язык вылез изо рта. Я заметила, как с моих пальцев стекают полосы голубого огня. Потом шар наткнулся на ветку дерева, и все вокруг вспыхнуло ярким огнем.

Когда я очнулась, то увидела, что края моей одежды обуглились, словно попали в костер. Руки и ноги еле двигались. Я с трудом поднялась и доковыляла до нашей хижины, упала на постель и забылась в беспамятстве. Такой меня нашел отец. Я пролежала без сознания день или два. Он с трудом привел меня в чувство.

После того случая ты появился на свет. Отец уверен, будто причиной тому послужил его сорокадневный пост, но я знаю другое.

Мать замолчала и пристально взглянула на меня, точно сомневаясь, стоит ли продолжать рассказ.

— Небесный огонь вошел в меня, Шуа. Я забеременела от Неба, и ты сын огня, сын Света. Поэтому я не переставала твердить про твою избранность. Тебе нечего бояться Змея, ведь он — порождение подземных вод, дитя Тьмы — не в силах с тобой совладать. Но т-с-с-с, — она прижала палец к губам. — Больше я не стану говорить с тобой про избранность. Никогда больше. Я обещала твоему отцу. Но больше и не нужно, ты уже взрослый, и Змей раскрыл твой сосуд…

К полудню мы добрались почти до самого берега моря. От сверкающей кромки воды нас отделяло всего несколько стадий, когда отец вдруг свернул с дороги и начал карабкаться по каменистой осыпи холма. Вдоль склона вилась едва заметная тропинка, мы шли и шли по ней, словно собираясь обогнуть холм, пока действительно не оказались на противоположной стороне. Море давно скрылось из виду, нас окружало желтое безмолвие пустыни, нарушаемое лишь посвистом ветра, шевелящегося между почерневших от зноя скал.

Мне казалось, что дорога никогда не кончится, солнце палило беспощадно, а горячий воздух сушил кожу. Я уже начал подумывать о глотке воды из меха, висящего за спиной, как отец вдруг остановился и показал рукой вверх.

— Пришли!

На вершине холма лежал огромный камень причудливой формы. Он резко отличался от других своим цветом: не желтым, не охряным, не бурым и не серым, а иссиня-черным. Его ровная поверхность, блестевшая под солнечными лучами, казалась полированной. Отец подошел к нему и положил руку точно посередине.

— Осторожно, Йосеф! — крикнула мать.

Я понял ее опасения. Черная поверхность камня должна была быть раскаленной, точно сковородка, и отец мог обжечься. Но он лишь улыбнулся и помахал нам второй рукой.

— Поднимайтесь сюда!

Я подбежал первым, бросил взгляд на вид, раскрывающийся с вершины холма, и задохнулся от восторга. Передо мной простиралась долина, окруженная со всех сторон отвесными утесами, пологим был только склон, на котором мы находились. В глубине долины виднелась группа строений, окруженных белой стеной. Одно здание, увенчанное голубым куполом, возвышалось над всеми.

— Ты видишь? — спросил отец.

— Конечно, вижу! Это Хирбе-Кумран?

— Да, сынок. Страж пустыни пропустил тебя даже без прикосновения. Но все-таки положи руку на камень.

Я повиновался. К величайшему удивлению, поверхность оказалась не горячей, а прохладной и даже слегка влажной. Я с удивлением посмотрел на отца.

— Сейчас все объясню, — с улыбкой произнес он, увидев мое недоумение. — Пусть мама сначала прикоснется.

Мать, тяжело дыша, закончила подъем значительно позже меня.

— Ты что-нибудь видишь? — спросил отец, указывая рукой в сторону Кумрана.

Мать приложила руку к бровям, чтобы уберечься от блеска нестерпимо палящего солнца, и долго вглядывалась в долину.

— Скалы. Осыпи. Засохшие деревья. Больше ничего.

— Вот тут, тут, — отец указал пальцем прямо на голубой купол.

— Коричневый холм, — произнесла мать. — Желтые валуны. Длинная осыпь. Больше ничего не вижу.

— Положи руку на камень, — попросил отец. — Не бойся, — добавил он, заметив промелькнувшее по лицу матери выражение испуга. — Он не горячий.

Мать послушно положила руку на блестящую поверхность камня.

— А теперь?

Она перевела взгляд на долину и вскрикнула.

— О, Владыка мира! Это Кумран?

— Да, — с гордостью ответил отец. — Страж пустыни пропустил нас.

Мы начали спускаться, скользя по мелким камушкам пологой осыпи, и вскоре наткнулись на небольшую пещеру. Пространства внутри едва хватило для нас троих. Это была скорее не пещера, а ниша в скале, но внутри жара не столь давила, и мы уселись передохнуть, прижавшись спинами к прохладной поверхности камня. Отец вытащил затычку из меха и дал нам напиться.

— Учитель Праведности выбрал Кумран для обители избранных, — начал говорить он, пока мы пили, — чтобы избежать общения с язычниками и сынами Тьмы. Но разве есть такое место на земле, куда бы они ни засовывали свои любопытные носы? Поэтому Учитель поставил на краях утесов вокруг долины специальных стражей — заговоренные камни, скрывающие обитель от нечистых глаз. Только сын Света и только после омовения может увидеть Хирбе-Кумран. И то не сразу, а лишь прикоснувшись к стражу.

— Но Шуа увидел обитель без прикосновения! — воскликнула мать и многозначительно поглядела на отца.

— Ничего удивительного, — невозмутимо произнес тот. — Детям присуща особая чистота, после возмужания Шуа уже не сможет с такой легкостью преодолевать стражей. Кроме того, не забывай, что он вчера окунулся.

Так вот, случайные путники, которые оказываются в этих краях, видят лишь осыпи, валуны и песок. Если же чужой все-таки каким-то образом сумеет преодолеть стражей и подойти к стенам Кумрана, его ждет встреча с воинами. Неприятная встреча. За полтора века существования обители такое случилось всего несколько раз.

— И что с ними сделали воины? — спросил я.

— Разоружили, связали, доставили к Наставнику, допросили. Случайностей не было, случайно человек не может преодолеть стражей пустыни. Все пойманные оказались магами, пришедшими к стенам Кумрана с нечестивой целью. После суда они получили полагающееся им наказание.

— Отец, а разве стражи пустыни не такая же магия?

— Нет, сынок. По результату похоже, но по сути — совершенно иное. Маг обращается к силам нечистоты, а Учитель Праведности пользовался Святыми именами. Духовное усилие мага порождает демонов, а Учитель созидал ангелов. Когда Всевышний творил мир, все в нем Он создал в противостоянии. Святости противостоит Нечистота, Добру — Зло, улыбке — гнев. Глядя на качества человека, ты можешь понять, с какими духовными силами он взаимодействует. Если он мрачен, раздражителен и суров, как все маги, значит — он связан с силами Тьмы.

Ессей, дитя Света, свету и подобен. Он легок, улыбчив, добр и мягок. Вот этому тебя и будут учить с первого дня. Подобное притягивает подобное, если ты сумеешь приобрести духовные качества, присущие избранным, то откровение Света само тебя отыщет.

— Йосеф, а что это за голубой купол? — спросила мать. — Малый Храм, да?

— Да. Главная наша святыня. Дом Собраний, место, откуда каждый день возносятся молитвы избранных. Настоящий, подлинный Храм.

— А тот, что в Иерусалиме, отец, разве он не подлинный?

— Он был подлинным, пока сыны Тьмы не завалили его нечистотами. Сто шестьдесят лет назад святость переместилась в Кумран и с тех пор ни на минуту не покидает голубой купол.

Вот посмотри, Шуа, и ты, Мири, справа от купола виднеется высокая крыша, это общая столовая. Возле нее большое здание бассейна для погружений и дом Наставника. Слева от Храма располагаются хозяйственные постройки: амбары, кузницы, конюшни, загоны для скота, сараи. Внутри, с северной стороны — башня книжников. А больше наверху ничего нет.

— А где живут избранные? — воскликнула мама. — Где зал упражнений воинов, больницы терапевтов? Где все они спят, где их комнаты?

— Все спрятано под землей, — ответил отец. — За полтора века существования обители подземные помещения расползлись на десятки стадий. Книжники, терапевты и воины роют в своих направлениях и не рассказывают ничего друг другу. Только Наставник знает, как располагаются подземные переходы. У него, говорят, хранится единственный экземпляр карты, в который каждый год вносят дополнения. Но я не уверен, что этой карте можно полностью доверять.

По подземным коридорам обители можно бродить многие годы, ни разу не выйдя на поверхность. Чего там только нет!

— Там нет света, — сказала мать. — И нет воды, и мало воздуха. А летом в этих подземельях, наверное, можно задохнуться от жары. Бедный, бедный мой мальчик! — Она обняла меня и принялась покрывать поцелуями.

— Не понимаю тебя, Мирьям, — отец с улыбкой покачал головой. — Ты не устаешь твердить, будто Шуа — избранный. А избранные живут в Кумранских пещерах. Впрочем, если тебя так пугает будущее сына, мы можем прямо сейчас повернуть назад и отправиться в Галилею. Еще не поздно.

— Нет-нет, — мать отпустила мою голову. — Мы идем в Кумран. Но разве тебе не жалко мальчика?

— Вовсе нет. В пещерах не темно и не душно. Я уже не помню, кто именно, кажется, третий Наставник придумал систему зеркал для освещения. До него в каждой пещере оставляли узкую расселину, через которую проникал свет. Света в этом месте очень много, ты ведь знаешь, вокруг Соленого моря почти не бывает дождей, и тучи не заслоняют солнце. Круглый год оно стоит над Хирбе-Кумраном, благословляя его своими лучами. Даже маленькой щелки хватает, чтобы осветить пещеру.

Так вот, при третьем Наставнике первый уровень был полностью исчерпан. Окружающие долину скалы уходят глубоко вниз, и рыть дальше стало практически невозможно. Поэтому начали копать под первым уровнем, и тогда возникла проблема с освещением. Наставник придумал целую систему труб, в которых устанавливались отполированные бронзовые пластины — зеркала. По этим трубам в пещеры второго этажа доходили свет и воздух. При пятом Наставнике в пещерах стало душно, ведь количество избранных и общая длина подземных галерей значительно увеличились. Чтобы избавиться от духоты, вырыли специальные колодцы для воздуха, и теперь по подземельям всегда гуляет легкий ветерок. Поверь мне, там куда более прохладно, чем снаружи. Старики утверждают, будто сухой чистый воздух подземелий и ровный неяркий свет — одна из причин долголетия избранных.

— А сколько живут избранные? — спросил я.

— Долго, — ответил отец. — Очень долго. Больше ста лет. Я сам разговаривал со стариками, помнившими Учителя Праведности, а второй и третий Наставники для многих не праведники из легенды, а друзья юности и бывшие соученики.

Сегодня под землей располагаются четыре этажа пещер, хотя я слышал, будто терапевты давно уже роют на пятом уровне. Кумран полон тайн, жизнь избранных сама по себе величайшая тайна. Стать одним из них не просто великая честь, но и огромное удовольствие.

— Удовольствие? — удивился я.

— Да, удовольствие. Нечестивцы понимают под этим словом плотские утехи, но самое высокое, ни с чем не сравнимое наслаждение — это духовное блаженство. Тело ограничено, ты не можешь съесть больше двух или трех килограммов мяса, не можешь спать больше восьмидесяти часов подряд. А духовные удовольствия безграничны: им нет ни края, ни конца. Однако пора идти.

Отец выбрался наружу, мы последовали за ним и спустя полтора часа уже стояли перед белой стеной Хирбе-Кумрана. Мне она показалась головокружительно высокой, но сейчас, спустя годы учения, я точно знаю ее размеры.

Стена, окружающая обитель, неровная, ее строили в разное время представители разных направлений ессеев. Воины, считавшие, будто ограждение только понижает боевой дух и моральные качества, возвели южную и восточную стороны. Их высота примерно десять-двенадцать локтей. Книжники строили северную, они украсили ее башней, на верхней площадке которой раскладывают пергаменты после выделки. По мнению книжников, пергамент, высушенный первыми лучами восходящего солнца, приобретает особенную прочность. Северная стена достигает двадцати локтей, а зубцы верхней площадки башни — пятидесяти.

Вход в Хирбе-Кумран находится с запада. Тут работали терапевты, они возвели огромную входную арку, две башни справа и слева от входа и подняли стену на высоту сорока локтей. С холма, где притаился страж пустыни, и откуда подходящий к обители бросает на нее первый взгляд, видна именно эта сторона, производящая особенно сильное впечатление. Гигантские створки ворот, окованные пластинками из чистого золота, могут сдвинуть с места только десять человек. Стены покрыты ослепительно белым эгейским мрамором, и если подходить к Кумрану во второй половине дня, когда солнце освещает из-за спины золотые ворота и белые стены, невозможно не удержаться от возгласов изумления и благоговейного трепета.

Перед воротами нас встретил стражник: ессей лет тридцати в простой коричневой тунике, кожаных сандалиях и широкополой соломенной шляпе. Его лицо было почти черным от загара, а глаза желты, точно пустыня, которую он постоянно рассматривал, наложила на них свой неизгладимый отпечаток. Волосы стражника были очень коротко, по-ессейски, подстрижены, а в руках он держал веревку с завязанным на конце узлом.

— Видишь веревку, — тихо произнес отец, пока мы приближались к стражу. — Это самое страшное оружие воинов. Ты и представить себе не можешь, что они делают с ее помощью.

— Ну, — презрительно фыркнул я, — что может поделать веревка против меча.

Отец лишь улыбнулся.

Лицо стражника выражало приязнь и расположение.

— Здравствуйте, братья, — приветливо обратился он к нам. — Труден ли был путь? Проходите в обитель, омойте ваши ноги и подкрепитесь.

— Здравствуй, брат, — ответил отец. — Путь был легок и быстр. Я рад снова увидеть Кумран. Вот мой сын, я привел его на экзамен.

— О, — почтительно произнес стражник, — такой молодой и уже на экзамен! Желаю успеха, да поможет тебе Свет.

— С нами моя жена, — продолжил отец, указывая на мать. — Она тоже впервые.

— Здравствуй, сестра, — мягко, но уже не так приветливо произнес стражник. — Если ты пойдешь направо, то у конца восточной стены найдешь хижину, приготовленную для гостей. Там ты сможешь отдохнуть и дождаться мужа.

— Так я не смогу даже войти внутрь? — удивилась мать.

Отец виновато понурился.

— Под своды этих ворот, — твердо сказал стражник, — никогда не ступала нога женщины. За сто тридцать два года существования обители ни одна дочь Света не вошла внутрь. Так решил Учитель Праведности, не сделав исключения даже для собственной матери.

— Шуа, — мать протянула ко мне руки. — Дай обниму тебя на прощание.

Честно говоря, неловко обниматься на виду у незнакомого человека. Но не это главное: суровость тона стража и виноватый вид отца оказались красноречивее любых объяснений.

Несколько мгновений я не знал, как поступить. Мать стояла с блестящими от слез глазами, протянув ко мне руки. Я припомнил наши вечера, трепещущее пламя светильника и сияющие в его лучах глаза матери, вспомнил ее голос, ее рассказы, и бросился в ее объятия.

— Он совсем еще ребенок, — услышал я за спиной голос стражника. — Ему не пройти вступительных испытаний.

Мать покрывала поцелуями мою голову и лицо, гладила мои плечи, руки. Я целовал ее в ответ, еще не зная, что расстаюсь с ней на долгие, долгие годы.

В толще арки была небольшая калитка, прикрытая дверью, обшитой зеленоватыми медными листами с крупными выпуклыми нашлепками, стражник легонько постучал по двери, и она медленно отворилась.

— Бассейн направо, — сказал он отцу. — Оттуда вас проводят.

Мы вошли в узкий коридор, дверь затворилась, оставив нас в полутьме. Коридор был пуст, далеко впереди виднелся освещенный солнцем проем.

— Это избранный? — спросил я отца, показывая рукой на дверь, за которой остался стражник.

— Конечно! Иначе бы он не жил в Кумране.

— Какой-то он… — я замялся. Избранные представлялись мне возвышенными, отрешенными от мира созданиями, погруженными в тайны устройства мира, существами, больше похожими на ангелов, чем на людей. От стража пахло потом, его запыленные сандалии, темная от загара кожа, простая туника не совпадали с существовавшим в моем воображении образом.

Отец понял мои сомнения.

— Видишь ли, — сказал он, — в среде избранных существуют разные уровни. Мы сейчас столкнулись с одним из самых низших, иначе бы этот достойный всяческого уважения брат не стоял бы у ворот. Ты увидишь избранных работающих в кузнице, убирающих двор, пекущих хлеб, работающих в мастерских. Все в Хирбе-Кумран делается руками ессеев.

Но есть избранные, полностью погруженные в духовную работу. Это Наставники, главы направлений — Терапевт, Воин, Книжник — и еще несколько десятков братьев, отмеченных печатью Света. Даже обладая талантом, к их уровню нужно подниматься многие годы. Но пойдем, мы не можем так долго оставаться в коридоре.

Я прикоснулся рукой к стене. Крупные, хорошо обтесанные блоки на ощупь казались прохладными. Если здесь, на поверхности, стоит только укрыться в тень, жара сразу перестает давить, то насколько же приятно под землей, в сухих, продуваемых ветерком пещерах!

Мы прошли по коридору и оказались во дворе обители. Прямо передо мной возвышалось величественное здание Дома собраний. Колонны, арки, стрельчатые окна, лестница из белого мрамора, ведущая к входу, двери, облицованные золотом так же, как и ворота Кумрана, блестящие под лучами солнца, и над всем этим огромный голубой купол. При нашем появлении стая птиц с шумом сорвалась с карниза и, обогнув здание, скрылась с глаз.

— Священные голуби, — сказал отец. — Они перелетели сюда из Иерусалимского Храма. Сами перелетели, лет шестьдесят назад, и теперь живут тут, на крыше Дома Собраний. Это особый вид голубей, ощущающих святость. В Иерусалиме их приносили в жертву, а в Кумране их никто не трогает.

— Так что, в Иерусалиме уже шестьдесят лет не приносят в жертву голубей? — спросил я.

— Если я буду отвечать тебе на все вопросы, мы простоим на месте до вечера. Идем в бассейн.

Мы двинулись вдоль стены по неширокому проходу, оставленному доходящим до пояса деревянным частоколом. Насколько я мог видеть, он шел возле стены, поворачивая вместе с ней. Частокол был сделан из аккуратных столбиков, вбитых в землю через каждые два шага. Между столбиками вились сухие виноградные лозы. Этот частокол я мог преодолеть одним прыжком. Кому и для чего понадобилось сооружать столь огромный и бесполезный забор?

— Он не для зверей и не против злоумышленников, — ответил отец. — Забор очерчивает границу чистоты, ессей, не побывавший в бассейне, не может зайти внутрь обители дальше этого забора.

— Но мы ведь окунались! И страж пустыни дал нам пройти.

— Верно, но теперь нам предстоит подняться на более высокую ступень святости. Поэтому стражник и послал нас в бассейн. Все, Шуа, больше ни одного вопроса. Ты молча идешь за мной и делаешь то же, что делаю я. Понятно?

— Понятно.

Идти пришлось довольно долго. Странно, но снаружи обитель не казалась такой огромной. Мы шли вдоль западной стены, и я думал, будто она вот-вот упрется в южную, но конца все не было видно. Стена постоянно изгибалась, поэтому я мог видеть лишь небольшую ее часть.

Отец остановился перед небольшой дверью в каменной кладке, открыл ее и стал спускаться вниз по истертым ступенькам. Ступени привели нас в просторный зал с большими бассейнами, наполненными водой. Из проема в центре потолка лился солнечный свет. В зале было пусто. Отец подошел к широкой мраморной скамье возле одного из бассейнов и начал раздеваться. Когда на нем осталась только набедренная повязка, он сделал мне знак отвернуться. Я отошел к соседнему бассейну и стал рассматривать дно, выложенное черными и белыми плитами.

Сзади раздался громкий всплеск. Вода в моем бассейне вздрогнула. Отец окунулся семь раз, и семь раз по поверхности воды в моем бассейне пробежала легкая рябь.

— Раздевайся.

Я быстро скинул с себя одежду и по ступенькам вошел в бассейн. Вода оказалась ледяной, у меня сразу перехватило дыхание. Откуда посреди пустыни могла взяться такая чистая, холодная вода?

— Окунись семь раз, — раздался голос отца.

Я уже приготовился было опуститься под воду, как вспомнил о Змее. Неужели он ждет меня здесь, в священной обители? Но ведь отец говорил, будто ессейские бассейны защищены специальным благословением и в них ему не пробраться.

— Окунайся, окунайся же.

Я закрыл глаза и бросился в воду. Мое тело обожгло холодом, но того, что я так боялся услышать, не случилось — Змей молчал. Я выскочил из воды, перевел дыхание и снова погрузился. На этот раз вода уже не показалась мне такой холодной, а к седьмому погружению я вполне привык и готов был окунаться еще и еще.

— Хватит, — скомандовал отец. — Вылезай.

Я выбрался из бассейна, согнал ладонями воду с тела и натянул одежду. Мы двинулись к выходу, как вдруг прямо из стены вышел человек и загородил нам дорогу.

— Вам сюда, — он указал рукой на открывшийся проход.

Наверное, его закрывала каменная дверь, полностью сливавшаяся со стеной, поэтому, проходя внутрь зала, мы ничего не заметили. Человек мне не понравился. Он был совершенно лыс, с шишковатой головой, узкими губами и неподвижным взглядом тусклых глаз.

— На развилке повернете влево, а потом еще раз влево.

От его объемистого брюха веяло холодом, словно от бассейна. Как только мы вошли в проход, он немедленно затворил дверь, и нас окружил мрак настоящего подземелья Кумрана.

— Не двигайся, — прошептал отец. — Пусть глаза привыкнут к темноте.

В подземелье было прохладно и сухо. Ветерок я не ощутил, но дышалось тут гораздо легче, чем на прокаленной солнцем поверхности. Скоро глаза привыкли, и я различил впереди небольшое пятнышко света.

— Видишь свет? — спросил отец.

— Да.

— Пошли.

— А мы не заблудимся?

— Иди следом и держись рукой за стену.

Пол полого спускался вниз, но идти оказалось совсем близко, темнота искривляла расстояние. На стене узкого коридора, шагах в тридцати от входа в подземелье, дрожало круглое желтое пятно. Я поднял голову и увидел в потолке небольшое отверстие, из которого выливался свет.

— Это трубы, придуманные третьим Наставником?

— Молодец, запомнил, — голос отца звучал чуть приглушенно.

Я всунул ладонь в желтое пятно и вполне явственно ощутил тепло. Ладонь ярко и ровно освещена, с помощью пятна можно читать свитки и делать записи.

— Мама зря боялась, — сказал я. — Тут светло и не жарко.

— На четвертом уровне подземелье выглядит совсем по-другому, — ответил отец. — Правда, учеников не пускают дальше второго, поэтому для тебя обитель еще много лет будет выглядеть вот таким образом.

Он двинулся дальше, и я последовал за ним, держась рукой за стену. Спустя пятьдесят шагов мы вышли к развилке. Желтое пятно освещало вход в темный коридор, уходящий направо, но мы, помня указание лысого, пошли влево.

— Папа, — спросил я, — а откуда ты столько знаешь про Кумран?

Отец помолчал, а затем негромко произнес.

— Я жил здесь когда-то.

— Так ты был избранным? — я еле удержался от крика.

— Да. Был избранным.

— Что же произошло, папа? Почему ты не остался здесь, почему ушел?

— Я встретил твою мать, Шуа. И понял, что без нее не смогу жить дальше.

— Но где ты мы мог ее встретить, папа? Разве избранные встречаются с женщинами?

— Я потом расскажу тебе об этом, Шуа. Когда ты вырастешь.

Он вдруг остановился. Слева от нас чернел вход в коридор. Внутри него, в отличие от того, по которому мы шли, было абсолютно темно. Вход казался куском черного полотна, повешенного на стену.

— Такой черный коридор означает испытание. Не для меня, конечно, — отец горько усмехнулся, — свои испытания я давно провалил. Иди вперед и ничего не бойся. Вообще, запомни хорошенько правило: в обители нельзя бояться. Никого и ничего. Кумран — самое безопасное место в мире. Давай, — он легонько подтолкнул меня по направлению к входу. — Иди смелее, иди.

Я сделал шаг и остановился. Мое сердце замерло. Комок подкатил к горлу. Обернувшись, я посмотрел на отца.

— Иди, — он снова толкнул меня.

Вытянув руки, я прикоснулся к краям входа. Коридор внутри оказался узким, разведя руки, я мог дотронуться кончиками пальцев до обеих его стенок. Камень внутри ничем не отличался от того, которым выложен наш коридор.

«Наш»! Теперь это плохо освещенное подземелье представлялось мне верхом уюта и безопасности. Я глубоко вдохнул и, как в холодную воду, нырнул в темноту.

Пройдя несколько шагов, я остановился. Совершенно темно и тихо. Мои уши словно заложило водой, как после купания. Вдруг я ощутил дуновение ветерка, будто где-то там, в чреве темноты, отворилось окно. Ветерок приятно освежал горящее от волнения лицо.

Я постоял еще немного и двинулся дальше, ощупывая руками стены и делая маленькие осторожные шажки. Больше всего я боялся свалиться в какую-нибудь яму или подвернуть ногу. Но почему отец не идет за мной? Ах да, испытание! В чем же оно состоит, это испытание? В блуждании по темному коридору?

Вдруг правая рука потеряла стенку. Я быстро отступил на шаг. Стенка на месте. Шагнул вперед — пустота. Ветерок дул оттуда. Значит — справа проход. Но что делать, поворачивать в него или идти дальше? Толстяк с узкими губами сказал: потом еще раз влево. Значит, не сюда.

Оставив правую руку вытянутой на уровне плеча, я пошел дальше, и вдруг… Вдруг кто-то, скрывавшийся в темноте, схватил мою правую руку и сильно дернул меня к себе. Не успев сообразить, что делаю, я выпустил томление из правой руки и изо всех сил всадил его, в сто крат усиленное страхом, в невидимого противника.

Из прохода раздался стон, пальцы, сжимавшие мою руку, разжались, и в то же мгновение в подземелье вспыхнуло пятно желтого света. Прямо передо мной стоял человек в черном плаще с капюшоном, закрывающим лицо. Он сделал резкое движение и пропал в стене. Движение было очень быстрым, черный плащ взметнулся, точно крылья огромной летучей мыши, затем раздался едва слышный скрип — и стена сомкнулась.

Я подошел к стене — совершенно ровная поверхность, стыки между камнями облицовки проходят на разных уровнях, и понять, где располагается тайный вход, невозможно. За спиной послышались шаги.

— Молодец, Шуа, — голос отца звучал взволнованно. — Не испугался темноты и неизвестности, молодец.

— Ты видел его? — спросил я.

— Кого?

— Человека в черном плаще.

— Тут был человек в черном плаще? — настороженно спросил отец.

— Да. Он схватил меня за руку, а потом скрылся в стене.

Отец нахмурился.

— Как ты сумел вырваться?

— Я… в общем… помнишь, я рассказывал про томление?

— Ты его ударил?

— Да. Он застонал, потом появился свет, и он сбежал в стену.

— Понятно. Похоже, борьба за тебя начинается еще до главной проверки.

— А разве будут еще проверки?

Мне очень не хотелось брести снова одному в кромешной темноте, теперь уже зная, что в глубине мрака могут поджидать ледяные пальцы.

— В черных плащах ходят воины. Похоже, они хотели забрать тебя к себе, не дожидаясь результатов главной проверки. Обычно новичку устраивают два испытания. Первое — темнотой и неизвестностью, второе — расплавленным свинцом. После проверок определяют, в каком направлении будет продвигаться новичок. Но сегодня воины поторопились. Видимо, известие о твоих способностях уже достигло Кумрана.

— Расплавленным свинцом? Папа, я не хочу этой проверки!

— Не бойся. Это совсем не больно. Свинец к тебе не прикоснется.

В глубине коридора вспыхнул яркий свет. Куда более яркий, чем тот, который создавало желтое пятно.

— Тебя зовут, Шуа. Иди.

Я быстро прошел по коридору и оказался в небольшой комнате с высоким сводчатым потолком. Из верхней точки купола через большое отверстие лился солнечный свет. Но это я разглядел позже, а в то мгновение мое внимание приковал к себе человек, стоящий посреди комнаты в столбе падающего сверху света.

Он выглядел так, как я представлял себе избранного. Белый, прикрывающий колени хитон, подпоясанный широким белым поясом со свешивающимися кистями, белые штаны до щиколоток, белый тюрбан на голове, длинная белая борода. Темное лицо без возраста. Судя по морщинам, ему было много лет: шестьдесят, семьдесят или девяносто. Избранный смотрел, чуть прищурившись, и его голубые глаза, казалось, буравили дырку у меня во лбу.

Не выдержав, я перевел взгляд на пол и заметил, что избранный бос. Мне сразу припомнились рассказы матери, как Учитель Праведности ввел правило ходить без обуви по святой земле обители. Подобно тому, как жрецы в Иерусалимском Храме приносили жертвы босиком, кумранские ессеи выполняли свою духовную работу тоже без обуви. А поскольку избранный постоянно погружен в духовную работу, он всегда остается босым.

— Назови свое имя, — голос избранного звучал строго, но доброжелательно.

Я оглянулся. Отец стоял у входа в комнату, не переступая порога.

— Шуа, сын Йосефа.

— Ты сын Света?

— Да.

— Откуда ты знаешь об этом.

— Мама рассказала. И отец.

— Что ты умеешь?

— Читать, писать, молиться, знаю наизусть первые две главы Пятикнижия.

— Зачем ты пришел в святую обитель?

— Я хочу стать избранным.

— Знай, Шуа, войдя в Хирбе-Кумран, ты навсегда оставляешь за его стенами отца, мать, братьев и сестер. Твоим домом станет святая обитель, а семьей — избранные. Готов ли ты к этому?

Я оглянулся на отца. Он едва заметно кивнул.

— Готов.

— Тогда сядь и приготовься к испытанию. Молись, Шуа; пусть Вышний Свет станет твоим заступником.

Избранный вытащил из ниши в стене бронзовую треногу и установил ее посередине комнаты. Затем достал из той же ниши дрова, сложил под треногой и поджег. Пламя быстро занялось, дрова были сухими, и дым, поднимаясь вверх ровным столбиком, попадал точно в отверстие посреди свода.

Избранный подвесил к треноге черный от копоти горшочек и высыпал в него серый порошок из кожаного мешочка. Затем достал из ниши большую сковороду.

— Слушай меня, Шуа. Сейчас я расплавлю свинец, поставлю тебе на голову эту сковороду и вылью на нее расплавленный свинец. Будет немного горячо, но не больно. Свинец, застывая, покажет нам направление твоих мыслей и уровень твоей духовности. Если он недостаточен, ты вернешься по коридору, по которому пришел, и немедленно покинешь обитель. Будем надеяться, что этого не произойдет. Приготовься.

Я попытался собраться с мыслями. Как готовиться, что я должен делать? Молиться? Повторять наизусть Святое Писание? Думать о Свете? Никто и никогда не рассказывал мне о таком испытании, не объяснял, как себя вести.

Комната наполнилась неприятным запахом. Дрова так не пахнут, дымок костра был мне хорошо знаком. Запах несся из черного горшочка.

— Встань, Шуа, — приказал избранный. — Подойди ко мне, ближе, вот так. Опусти руки, закрой глаза. Молись.

Я услышал легкий стук — избранный снял с треноги горшочек с расплавленным свинцом. Затем на мою макушку опустилась сковорода, и раздалось шипение. Голову слегка обожгло — избранный ошибался, говоря, будто я не почувствую боли. Не думая, не отдавая отчета в том, что происходит, я поджал пальцы, постаравшись направить их вверх, и выпустил томление, пытаясь остановить льющийся на меня расплавленный свинец. Томление легко прошло сквозь сковороду, и, почувствовав тонкую струйку металла, я стал разбрасывать ее в разные стороны, опасаясь, что она прожжет дырку в сковороде. Когда струйка закончилась, я просунул невидимое продолжение пальцев между сковородой и макушкой и прикрыл голову.

Все это время избранный шептал непонятные слова. Я думаю, он произносил заклинание, составленное из святых имен ангелов. Если прислушаться, возможно, я бы смог уловить какой-нибудь смысл, но в тот момент мне было не до того.

Со сковородой на голове я простоял еще несколько мгновений, и вдруг — все закончилось. Горячая тяжесть отпустила мою голову.

— Можешь открыть глаза, Шуа, — прозвучал взволнованный голос избранного. Он стоял передо мной, держа в руке сковороду с серой лепешкой застывающего свинца, и внимательно разглядывал ее. На лице избранного было написано крайнее изумление. Когда свинец застыл, он всунул сковородку прямо в желтый столб солнечного света, и еще раз, точно не веря глазам, внимательно рассмотрел.

— Не может быть, — наконец прошептал он, в изнеможении опуская сковороду на пол. — Не может быть.

Подойдя к стене, в которой на уровне головы рядами располагались несколько десятков маленьких отверстий, он прижал губы к одному из них и что-то быстро зашептал. Потом приложил ухо к тому же отверстию, послушал, опять прижал губы, снова послушал, удовлетворенно кивнул головой и вернулся ко мне. Его лицо приобрело прежнюю важность.

— Сейчас, Шуа, ты удостоишься чести, небывалой для ученика. Сам глава направления Терапевтов решил ознакомиться с результатами твоего испытания. Гордись! Счастлив ты и счастливы твои родители!

Он посмотрел в полумрак коридора, где виднелась фигура моего отца.

Прошло довольно много времени, костер догорел, избранный спрятал треногу, собрал золу в глиняный горшок, еще раз внимательно осмотрел свинец на сковородке, а Терапевт все не шел. Макушка, обожженная сковородкой, ныла все сильнее и сильнее. Я устал стоять и присел, облокотившись спиной о стену. Потом повернул голову и прижал макушку к прохладному камню.

Нытье перешло в боль, боль спустилась от макушки ко лбу и вискам. Острые иглы то впивались глубоко под кожу, то выскакивали наружу. Я попробовал тереть лоб рукой, но боль только усилилась. Когда же он придет, верховный Терапевт? Избранный назвал меня учеником, значит, я прошел испытание. Но что такого углядел он в свинцовой бляшке, расползшейся по сковородке? Я попытался думать об этом, но усиливающаяся боль отогнала мысли. По вискам словно били два острых молоточка, и каждый удар тяжелым эхом отзывался в макушке.

Но вот до моих ушей донесся тихий скрип. Он исходил прямо из стены справа от меня. Я уставился на нее во все глаза и на этот раз сумел все подробно рассмотреть.

Часть стены повернулась вовнутрь, как поворачивается входная дверь в лавках. Из возникшего проема выскользнул высокий ессей, и стена моментально вернулась на прежнее место. Все произошло очень, очень быстро, и если бы я не таращился на стену, вряд ли бы понял, что же тут происходит.

Ессей был одет так же, как избранный, только пояс, затканный серебряными нитями, пошире. Выглядел он молодым, во всяком случае, в его короткой каштановой бородке и мягких усиках еще не появилась седина.

— Брат Реувен! — вошедший протянул руки к избранному, и тот слегка склонился в приветственном поклоне.

— Учитель Асаф! — избранный прикоснулся ладонями к ладоням вошедшего.

— Шуа, — Терапевт повернулся ко мне, и я, морщась от боли, поднялся на ноги. Он быстро приблизился и положил руку прямо на мою обожженную макушку. Его рука была прохладной и мягкой, и от ее прикосновения саднящее жжение тут же исчезло.

— Потерпи немного, — сказал Терапевт. Не убирая ладонь с макушки, пальцами второй руки он сжал мою переносицу. Боль была так сильна, что у меня потемнело в глазах. Я попытался вырваться, но Терапевт крепко держал переносицу, а рука, лежащая на макушке, не давала возможности даже пошевелить головой. Так продолжалось несколько мгновений, и вдруг Терапевт резко убрал руки. Я отскочил в сторону, опасаясь, как бы он опять не схватил меня за нос, и понял, что боль исчезла. Ее словно вынули из моей головы, она пропала полностью, не оставив после себя ни следа, ни напоминания.

— Стало легче? — участливо спросил Терапевт.

Я кивнул. Слезы благодарности проступили на моих глазах. Разница в ощущениях была огромной, я уже не понимал, как мог столь долго терпеть такую страшную боль.

— Ну, а теперь давай посмотрим результаты испытаний.

Говорил Терапевт мягким приятным голосом, каждое слово будто само выкатывалось из его рта, привязанное к другому невидимой веревочкой.

Он взял сковороду, сунул ее в желтый столбик света и долго рассматривал.

— Ты прав, брат Реувен, — наконец произнес он. — Это действительно нечто удивительное.

Терапевт опустил сковороду на пол, подошел к стене, ловким поворотом пальцев открыл небольшое отверстие и приник к нему ртом.

— Приведи его ко мне, — раздался голос сверху. Он несся прямо из потолка, и я, стыдно теперь признаться, решил, что с нами беседует сам Всевышний. В рассказах моей матери о праотцах, царях и пророках Бог то и дело обращался к своим избранникам, поэтому мне показалось естественным и нормальным, что Всевышний разговаривает с главным Терапевтом в подземелье святой обители.

Терапевт снова прижал губы к отверстию в стене.

— Да, прямо сейчас, — произнес голос.

— Пойдем, Шуа, — сказал Терапевт, поднимая сковороду. — Брат Реувен, я сам провожу гостей.

Он посмотрел в коридор, где стоял отец.

— Йосеф, ты можешь присоединиться к нам.

Мы шли долго, постоянно спускаясь ниже и ниже. Разница между этажами почти не ощущалась, везде было темно, сухо, иногда меня овевал легкий ветерок, вылетавший из боковой галереи. Подземелье освещалось редкими световыми пятнами, но глаза уже привыкли к темноте и я не испытывал ни страха, ни неудобства. Передо мной шел сам верховный Терапевт, а за спиной отец. Разве можно придумать более безопасное положение?

Но на душе было неспокойно. Чего они ждут от меня, какие необычайные способности я должен проявить? Кроме томления, выскакивающего из моих рук, точно суслик из норки, во мне нет ничего необычного. Да и томление это скорее похоже на недуг, на странную особенность тела, чем на что-то святое и удивительное.

Внезапно Терапевт остановился посреди темной галереи.

— Шуа, — голос его звучал очень проникновенно. — Ты первый ученик за всю историю обители, которого приглашают к Наставнику сразу после испытания. Всевышний наделил тебя особыми способностями, но это означает лишь одно — тебе придется работать куда больше других учеников. Никаких поблажек, никакого отдыха. Ты должен как можно быстрее пройти обучение и приступить к работе.

Терапевт положил руку на стену и ловким движением отодвинул дверь. Посреди большой, совершенно пустой комнаты в глубоком кресле сидел человек. Выглядел он очень старым, длинная белая борода лежала на коленях, голова заметно тряслась. Когда мы вошли в комнату, он поднялся нам навстречу.

Голову Наставника покрывал белый тюрбан, одет он был точно так же, как избранный и Терапевт, только широкий пояс покрывали не серебряные, а золотые нити.

— Так это и есть тот самый Шуа, из-за которого царь Гордус перерезал сто двадцать шесть мальчиков Эфраты? — тихим голосом спросил Наставник.

У меня замерло сердце. Я совершенно забыл про донесение эфратского Вестника. Значит, царь выполнил свою угрозу? Неужели я повинен в смерти ста двадцати шести детей?

— Вот, учитель, — Терапевт с поклоном протянул Наставнику сковороду. — Посмотрите.

— Погоди, Асаф, — Наставник мягко отвел сковороду. — Подойди ко мне, мальчик.

Я приблизился. Все смешалось в моей голове. Страх перед Наставником, который, говорят, видит человека насквозь до седьмого колена, гордость за то, что я стою в самой сокровенной комнате Кумрана, внезапно накатившая усталость, острое сожаление о том, что мама не может видеть этого вместе с нами, и самое главное: боязнь, что меня принимают за кого-то другого, настоящего, наделенного подлинными способностями.

— Ты и есть настоящий, — тихо сказал Наставник, словно отвечая моим мыслям.

Он взял мягкими руками мою голову и поцеловал в лоб. Его губы были прохладными, а пахло от них горьковатой свежестью, словно от куста мяты на рассвете. Мне показалось, будто сквозь голову перекатилась холодная волна, будто я снова окунаюсь в бассейн, нет, в быструю весеннюю речку возле Эфраты, ту, что летом полностью исчезает и только весной несется через ущелье, мама мне запрещала ходить туда купаться, но я тайком бегал вместе с другими ессейскими мальчишками, и вот мама стоит на берегу и машет рукой, а волна снова перекатывается через меня, но это не волна, а светящийся шар, я прячусь под деревом, идет дождь, вся одежда намокла, но это уже не я, а мама, и…

— Асаф, теперь покажи сковороду.

Наставник опустил руки, а я невольно отступил назад, вернувшись на прежнее место. В моей голове стало светло и тихо, словно ее хорошенько промыли холодной водой. Я больше ничего не боялся, я полностью доверял избранному, Терапевту, Наставнику, даже страж у входа в подземелье уже не вызывал неприязни.

Терапевт поднес к лицу Наставника сковороду, и тот внимательно осмотрел свинцовую бляшку.

— Йосеф, — Наставник повернулся к отцу.

Тот подошел и с поклоном поцеловал протянутую ему руку, я никогда еще не видел на лице отца столь почтительного и нежного выражения.

— Йосеф, вот об этом мальчике, — он указал на меня подбородком, словно в комнате находился еще один мальчик и отец мог перепутать, — ессеи молились сто шестьдесят два года. Я рад, что он оказался твоим сыном. Но ему нечего делать в миру, Йосеф. Шуа должен стать настоящим ессеем, а потом…

Наставник тяжело вздохнул и сел в кресло.

— Учитель, — голос отца дрожал. — Учитель, мы с женой горды и счастливы. Но нет ли тут какой-либо ошибки?

— Ошибки? — Наставник слабо улыбнулся. — Погляди на сковородку, Йосеф. Ты ведь еще не успел позабыть то, что учил когда-то в Кумране.

Отец взял сковороду из рук Асафа, поднес ее к глазам и слабо охнул.

— Вы правы, Учитель.

— Попрощайся с сыном, Йосеф.

— Разрешите ему обнять мать.

— Нет, Йосеф. Теперь ему нельзя покидать обитель. Но он может посмотреть на мать со стены.

Всю длинную дорогу обратно на поверхность отец держал меня за руку. Терапевт шел перед нами, на расстоянии нескольких шагов, словно давая нам возможность поговорить напоследок. Но отец молчал.

— Что ты увидел на сковородке, папа? — спросил я шепотом.

— Свинец отражает состояние души, — тихо ответил отец. — Человек неровен, поэтому свинец всегда застывает бугорками и впадинами. Чем больше они разнятся по высоте, тем сильнее страсти, будоражащие душу, тем сложнее сопротивляться их влиянию, и тем ниже духовный уровень. У нечестивцев свинец застывает волнами. У начинающих ессеев насчитывают семь-восемь бугорков и впадин, у продвинутых — три-четыре, у глав направлений и Наставника — один-два. Для приема в ученики необходимо, чтобы бугорков было не больше десяти.

— А сколько было у меня, папа?

Отец надолго замолк. Мы шли темными переходами моего нового дома, и теперь они вовсе не казались мне страшными.

— У тебя, — отец закашлялся, словно не решаясь сказать, — у тебя свинец был ровным и гладким, точно зеркало.