© Юрий Юрьевич Денисов, 2024
ISBN 978-5-0064-0417-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
— Доколе мучиться нам, батюшка?
— А до смерти, матушка!
Житие протопопа Аввакума
В смутное время колебания или перехода всегда и везде появляются разные людишки… Эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой кучки «передовых», которые действуют с определенною целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем, тоже случается. В чем состояло наше смутное время и от чего к чему был переход, до сих пор не знаю — да и никто не знает, разве вот некоторые посторонние гости. Между тем, дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать.
Ф. М. Достоевский. Бесы
1
В этот жаркий августовский день на Советской площади небольшая толпа собралась перед наспех сколоченным, накрытым тканью помостом. Люди ожидали выступления мэра Державинска и торжественного разрезания ленточки по поводу открытия нового торгово-развлекательного центра «Россия». Поводов для выступления мэра было два. Во-первых, грандиозное событие, о котором красноречиво напоминали растяжки и плакаты по всему городу: «ВЫБОРЫ 2021 — голосуй или проиграешь!». Во-вторых, здание возвела строительная компания, генеральным директором которого числилась жена мэра. Возвела на месте сгоревшего пару лет назад торгового центра «Мираж», что вызвало активные протесты горожан. «Активные» по меркам Державинска — то есть несколько раз в год у стройки собирался десяток-другой людей с нарисованными от руки транспарантами. Иногда такие стихийные бунты разгоняли, но в основном игнорировали. Мэр ограничился заявлением, что «он всегда боролся за право народа высказывать своё мнение». Что, впрочем, совсем не означало, что он собирается к этому мнению прислушиваться.
Выйдя на стоянку городской Администрации в сопровождении помощника, охранника и водителя, он сладко потянулся и сощурился на безоблачное небо, как кот, только что вынувший морду из банки сметаны. Широкое, сытое лицо Павла Николаевича Сорокина выражало радостное благодушие, на пухлых губах играла улыбка.
— Эх, хорошо… Опять жарища на целый день. Зря мы с тобой так тепло оделись, Михалыч, — обратился он к помощнику Корнееву, любуясь тем, как солнечные блики играют на его лысине.
— Ничего не зря, — возразил Алексей Михайлович, сверкнув на небо линзами круглых очочков. — У нас редко бывает, чтобы ясная погода держалась весь день.
Сорокин проследил за его взглядом и увидел на горизонте грозно надвигавшиеся кучевые облака.
— Ладно, — вздохнул он, пригладив ладонью свою и без того гладкую короткую причёску. — По коням, мужики. Надеюсь, успеем до дождя закруглиться.
Они сели в чёрный «Майбах» с тонированными стёклами и синей мигалкой на крыше. Валера, охранник, сел рядом с шофёром. Корнеев и Сорокин устроились на заднем сиденье. Водитель завёлся. Иномарка мягко покатила к Ленинградской и встроилась в поток машин. Почти сразу пришлось встать на красный свет светофора.
— А быстрее можно? — спросил Корнеев. — Там люди уже ждут. Может, мигалку врубим?
— Ну ты скажешь тоже, «люди»… — брезгливо поморщился Сорокин. — Ничего, подождут, не переломятся.
— Веди себя прилично, — пихнул его в бок Корнеев. — Или забыл, что у тебя через три недели выборы?
— Да чё там помнить? — зевнул Сорокин. — Всё пройдёт как по маслу. Повстречаюсь с избирателями, дам пару интервью на телевидении. Скажу, что мы все — большая дружная семья и должны сплотиться ради общего блага, что бы сие ни значило. Народишко растает, как шестиклассница, которой нашептали на ушко красивых банальностей. И она знает, с какой целью, но всё равно слушает и млеет. Да и что у меня за соперники? Так, какие-то клоуны. Им бы в цирке выступать.
— По предварительным опросам, основных конкурентов трое, — Корнеев начал загибать пальцы. — Во-первых, либерал Минскер. Ну, этот безнадёжен.
Мэр кивнул с жалостливым выражением лица. Либералы, как он не раз убеждался, делились на два типа: те, с кем можно при желании договориться, и те, с кем нельзя. Первые были прожжёными циниками, смотрели на народ свысока и не упускали случая нажиться за государственный счёт. И считали, что оно, это самое государство, ничего другого и не заслуживает. И ради этого готовы были прикинуться самыми преданными его слугами, чуть ли не опричниками, готовыми по первому свистку оседлать коней и проскакать по стране, рубя головы направо и налево. Вторые были неизлечимо больны идеализмом, их речи — полны причитаний, слезливого сюсюканья и сочились состраданием. Вот прямо они спать не могут, того и гляди у них случится инфаркт от переживаний за судьбу страны и народа. Естественно, ответом им было самое ледяное презрение. Они не понимали, что отношения народа и власти напоминают токсичную созависимость нарцисса и его жертвы. Последняя готова стерпеть и оправдать что угодно, лишь бы её погладили по головке, похвалили и сказали, какая она замечательная и какая красивая сказка ждёт их будущем. Её господин внушает ей впечатление своего всемогущества, и она скидывает на него ответственность за свою жизнь, не подозревая, что настоящая сила и власть у неё.
— Во-вторых, — продолжал Корнеев. — Коммунист Шаталов.
— Ах, этот… — губы Павла Николаевича раздвинулись в довольной улыбке, а глаза заблестели, как у гопника при виде щуплого очкарика. Шаталов с пеной у рта поносил «воровскую власть», социальную несправедливость, обнищание населения, падение рождаемости. Его всегда можно было заклеймить как бездельника, который только критикует и ничего не делает. В конце концов он начинал выглядеть моськой, лающей на слона, даже в глазах собственных избирателей. Обычно Сорокин кулуарно кидал этой моське подачку, но не слишком жирную, чтоб не наглела и помнила своё место. Два-три дополнительных места в городской Думе, ну и хватит, хорошенького понемножку.
— И, наконец, на десерт, — загнул третий палец Корнеев. — Самовыдвиженец Иван Островский.
Мэр досадливо скривился. И даже чуть сжался, как устрица, на которую капнули лимонным соком. Очередная «сильная рука», держащая над головой пылающее сердце Данко. Почвенник-консерватор с армейским душком и левым уклоном. Бывший кадровый офицер (в запасе, поправил себя Сорокин, бывших не бывает), ветеран Второй Чеченской, Грузинской и Сирийской войн. Он обещал «навести порядок», «восстановить справедливость, честь и подлинный народный дух» и что-то там ещё, чуть ли не принести огонь с небес. Выступая исключительно в военной форме, завоевал немалую аудиторию благородной прямотой, решительностью и грубоватым юмором. Как-то во время телевизионного интервью ведущий поинтересовался, как он собирается решить проблему коррупции в городе. «Точечно» — ответил Островский. Журналист переспросил: «Вы имеете в виду точечные посадки?». «Нет» — сказал кандидат невозмутимо, не мигая глядя на собеседника. — «Точечные расстрелы». Ну что с таким прикажете делать? Человек, которого нельзя подкупить, совершенно бесполезен для общества. Собственно, его даже членом общества-то нельзя назвать. Только мешается у всех под ногами. Пристрелить как собаку — и дело с концом.
— Ну что это за кандидаты? — брезгливо поморщился Сорокин. — Так, ерунда какая-то… Не стоило и упоминать. Меня переизберут, а конституционное большинство в городской Думе займёт моя партия.
— Партии — это всё условность, — махнул рукой Корнеев. — У нас на самом деле только две партии: тех, кто успел наворовать и тех, кто не успел. Последние делятся ещё на две фракции: те, кто ещё надеется успеть и те, кто уже никогда не успеет.
Машина подкатила к торговому центру. Водитель сбавил скорость.
— Ну чё там, Валера? — спросил Сорокин охранника. — Челядь собралась?
— Стадо ждёт, — откликнулся тот, полуобернувшись с ухмылочкой.
Шофёр свернул налево и, объехав здание с тыла, заехал на парковку у правого торца. Заглушил мотор.
— Жди здесь, — бросил ему Сорокин, словно тот собирался куда-то сбежать.
Водитель кивнул. Остальные трое вышли на свет божий. Над ними возвышалось, зазывно сверкая разноцветными вывесками, трёхэтажное здание из стекла и бетона. Над запасным выходом, как и над главным, гордо красовались крупные позолоченные «старорусские» литеры: «РОССИЯ». Чуть поодаль у помоста их уже ждала супруга Сорокина, управляющий «России» и журналист с местного телеканала, который должен был взять у него, главного городского благодетеля после Господа Бога, интервью, проникнутое скромностью, отеческой заботой и лёгким, тёплым юмором. До них доносился многоголосый гомон толпы.
Управляющий пошёл им навстречу, протягивая ладонь и растянув губы в приветливой улыбке.
— Здра-авствуйте, — протянул он. — А мы вас уже заждались.
— Здорово, коли не шутите, — бросил ему Сорокин. — Микрофон проверили?
— А как же! Всё готово.
Мэр кивнул и подошёл к жене — яркой, эффектной блондинке в дорогом деловом костюме и с ярко-красной помадой на губах.
— Очень-то не расходись, — улыбнулась Елена Анатольевна, по-хозяйски, заботливым жестом поправляя узел его галстука.
— А я разве обычно расхожусь? — удивился он.
— Зачем спрашиваешь, если и сам знаешь?
— Ладно, признаю. Но в этом часть моего обаяния.
Он бодро взбежал по ступенькам и упругой походкой направился к микрофону, помахав толпе правой ладонью. Этим приветственным жестом он, как дирижёр взмахом палочки, заставлял людей отозваться рёвом восторга. В этот раз, правда, он получил жиденькие аплодисменты пополам со смешками и несмелым свистом. Поправив стойку микрофона, который доставал ему до подбородка, мэр широко улыбнулся. Эта открытая улыбка с ямочками на щеках была его торговой маркой. Во всяком случае, он сам так считал.
— Ну что, как настроение? — участливо поинтересовался Сорокин.
— Отлично! — заученно ответила толпа нестройным хором. Только какая-то беспокойная гнида подленько проорала: «О… енно!».
«Это что ещё за умник выискался?!» — внутренне поёжился Сорокин. Вслух он сказал:
— Нам с вами выпала честь присутствовать на открытии этого прекрасного, современного торгового центра мирового уровня. Одного из нескольких, построенных в последние годы. Как вы заметили, город активно развивается и застраивается. Наш родной Державинск всё больше напоминает подростка, который растёт так быстро, что родители не успевают покупать ему новую одежду.
В толпе раздались редкие одобрительные смешки.
— У подростков бывают прыщи! — проорала неугомонная гнида.
«В следующий раз посажу на крышу снайпера» — меланхолично подумал Сорокин. Он продолжил:
— Вместе мы превратим наш город в динамичное, комфортное, красивое и приятное для проживания место. Сплотимся, объединим усилия, и у нас всё обязательно получится. Да?
Собравшиеся хором отозвались: «Да-а!». Сорокин с улыбкой кивнул.
— Этот грандиозный проект — плод неустанных усилий очень многих людей. Перечисление их имён займёт столько времени, что мы с вами разойдёмся в полночь.
Снова смех.
— Поэтому мы сейчас просто их всех поблагодарим дружными аплодисментами. Чтобы показать, как сильно мы восхищены их отвагой, мастерством и результатом их работы.
Он захлопал в ладоши. Люди внизу последовали его примеру. Сорокин повернул голову и поймал взгляд своей торжествующе улыбающейся супруги.
— Ну, удачи! Берегите себя! — благословил он напоследок паству и спустился, чтобы перерезать красную ленточку. На месте его уже ждали Корнеев, супруга и управляющий. Последний держал поднос с небольшой атласной подушечкой, на которой блестели большие позолоченные ножницы. Раньше Павел Николаевич считал этот ритуал излишним и бессмысленным. Пока Корнеев не объяснил ему, насколько он древний и значительный.
Он шёл мимо толпы, и две бабушки, чёртовы «божьи одуванчики», преградили ему путь.
— Милый, скажи, а когда построят новые мосты через Волгу? — спросила одна, мягко хватая его за руку. — Пробки замучили! Автобус через мост целый час ползёт!
— Сделаем, — улыбнулся мэр со снисходительным добродушием. — Уже работаем над этим. Обдумываем оптимальные решения.
— Ой, поскорей бы… а можно с вами сфотографироваться?
— Ну конечно, — мэр улыбнулся, приглашающе распахивая объятия. Старушки встали по обе стороны от него, одна держала в вытянутой руке дешёвенький смартфон — должно быть, подаренный кем-то. Он приобнял их обоих за плечи. Холёным, довольным видом, сшитым на заказ костюмом, прямой осанкой он выделялся на фоне плоховато одетых, задавленных заботами горожан как пришелец с другой планеты. Сделав снимок, бабушка чмокнула его в щёку и пообещала голосовать за него. Он кивнул. На мгновение его лицо скривила гримаса отвращения.
Он пошёл дальше, и тут случился неприятный инцидент. К нему решительно и грозно подскочил суровый дедок с седой бородой, нахмуренными кустистыми бровями, в старой потёртой фуражке ветерана, и начал его отчитывать:
— Слушай, когда ваш беспредел кончится? Ты зачем весь город застроил? Ни пройти, ни продохнуть! Зачем старые дома разрушил? Парки срубил? А дороги нормальные когда будут? Все налоги плотят, а толку с гулькин нос! Зато ты, поганец, всё шире и шире!
Валера выступил вперёд, намереваясь вытолкать наглеца прочь, но мэр жестом остановил его.
— Грубите, уважаемый, — мягко, но решительно и невозмутимо, и даже с улыбочкой осадил он смутьяна. — Недовольство выражать каждый может, у нас это не запрещено! Ну а что вы сами-то сделали для города? Какую пользу принесли? Языком-то молоть…
— Да это ты только языком мелешь! — грозно побагровел «уважаемый». — Я всю жизнь честно на заводе отбарабанил, а ты задом кресло протирал! Я Сталина помню как живого! Он бы вас, паразитов… Да вы меня и весь честной народ раз пятьдесят уже обманули, и продолжаете…
— Ну, это уже… — перебил Сорокин, готовясь веской и авторитетной фразой пригвоздить оппонента, или даже взглядом обратить его в камень, но сам оборвался на полуслове. От глазеющих на перепалку зевак отлепился коренастый, плечистый и очевидно пьяный молодой человек со спутанной копной светло-русых волос и напряжённым взглядом ввалившихся, покрасневших, воспалённых глаз и шатаясь, но с отчаянной и грозной решимостью попёр на них. Сорокин побледнел, как будто увидел призрак, и инстинктивно спрятался за старика. Тот, не будь дураком, со всей возможной прытью проковылял в сторону. Неожиданный визитёр потянулся правой рукой в карман одетой навыворот лёгкой ветровки. Валера выхватил оружие и направил на него.
— Стоять! — прокричал он.
Незнакомец не остановился и успел вытащить пистолет. Тот блеснул в лучах солнца.
— Сдохни, насильник! — прорычал он.
Елена Анатольевна ахнула, прижав ладонь ко рту, как и половина собравшихся на площади. Прогремело несколько выстрелов.
Толпа завизжала. Мэр рухнул наземь, как подкошенный. Правая рука была прижата к груди, меж пальцев сочилась кровь.
