Не ходи служить в пехоту! Книга 7. Северный ветер. Возрождение

Юрий Тимофеев, 2022

Продолжение серии «Не ходи служить в пехоту!» Окончание военной реформы в России, контрреформа и подготовка к первой войне реформированных Вооружённых сил. Начало событий на территории бывшей Украинской ССР. Подготовка и начало операции «Возмездие» в Сирии. Как это было глазами офицера ГОУ Генштаба? Как тогда ко всему относились и что думали в то время, как переживали события в России и мире? Книга будет опубликована, когда на территории бывшей Украинской ССР вовсю идёт то, что нельзя называть «войной». Возможно некоторым книга поможет понять, почему всё идёт именно так, а не иначе. Текст книги – это полный художественный вымысел автора, не имеющий отношения к большим начальникам и их неприкасаемым персонам. Совпадение с некоторыми фамилиями и должностями политиков и начальников – невероятная случайность. Я не профессиональный писатель и не претендую на столь высокое звание. Перед вами текст самого обычного бывшего армейского офицера-гражданина своей страны.. Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Россия, Калининградская область, г. Светлогорск. Август 2008 года

Мой мозг всё ещё воспроизводил недавно пережитые события войны с Грузией. Хоть я имел огромный опыт боевых действий и знал, как работать над собой после таких тяжёлых событий, тем не менее продолжал об этом думать. Теперь война с грузинами — это история. Особый отпечаток на моё мышление накладывало убийство грузинами 12 военнослужащих нашего миротворческого батальона, который находился в Южной Осетии по приглашению самих же грузин. Уже не было сомнений, что наши руководители постараются эту подлость не вспоминать. Их соображения для меня не имели значения, потому что я считал, что грузины должны быть очень сурово наказаны именно за убийство миротворцев. Те наши братья, кто погиб в боях с грузинами не из миротворческого батальона, — это другое. Безусловно, их память должна быть увековечена везде, где только можно. Но убийство миротворцев — это отдельная трагедия, полностью раскрывающая сущность врага. Ужасное азиатское восточное коварство, самое циничная разновидность предательства.

Тема предательства в тот момент в моей душе обострилась невероятно.

В один из вечеров мы с Леной сидели в кафе «Виктория» в Светлогорске. Жаркий день. Я пил отличное германское холодное пиво. Лена же пила сухое белое вино из Италии. Заметил, как за столик в противоположном углу веранды усаживаются двое мужчин. Присмотрелся. Узнал одного из гостей. Отвёл взгляд и опустил голову.

Это был Курдюмов. Тот самый Курдюмов, недолгое время служивший командиром нашей роты в полку в Нагорном Карабахе, который вместе со своими земляками-украинцами сбежал на Украину в далёком 1992 году. Мой бывший друг, предавший меня и советского армейского офицера, исполнившего свой долг до конца, бывшего капитана Советской армии Игнатовича. Мы с Игнатовичем с того момента считали его предателем. Предателем нас и нашего полка. Курдюмов не был предателем Родины, так как к тому моменту СССР уже не существовал. Но был предателем-предателем, гнидой. Сволочь… Скулы сжимаются непроизвольно. Настоящий современный Мазепа. К счастью, не многие, совсем не все офицеры бывшей великой Советской армии, видели предательство явно. Мне не повезло. Я видел. Массовое предательство со стороны кавказцев и украинцев. И не только в Карабахе. Помнил, как офицеры не возвращались с Украины из отпусков в наш выведенный только что из Германии мотострелковый полк в Нижегородской области, не попрощавшись со своими сослуживцами, не сказав ни слова и даже не проставившись.

Наказать. Наказать хочется эту мразь… И не надо меня обвинять в каких-то грехах! Я четыре войны прошёл. Имею право думать и размышлять. Я не из тех, которым: «Да мне пофиг», «Я вообще над этим не думаю» и т. д. Я думаю и буду думать! Так есть и так будет. Интересно, что у этой твари человеческой в голове. Очень интересно.

— Что с тобой? — спросила Лена.

— Там сел за столик один человек, которого я хорошо знаю, но с которым не хочу разговаривать. Боюсь последствий…

— Поняла. Где он?

Я объяснил.

— В таких случаях никогда нельзя смотреть на него и вообще в ту сторону. Правильно делаешь. Постарайся бесшумно встать и уходи быстро по прямой к кинотеатру, далее по дорожке влево в сторону центральной площади. Жди меня у входа в управление военного санатория. Я рассчитаюсь и подойду.

Так и сделал.

Однако уже на ходу подумал о том, какие чёткие и правильные инструкции она мне дала. Какое у неё холодное самообладание. Неужели?.. Неужели то, что сказал мне Игорь, правда? Но она и раньше не была растеряшей или растяпой. Чёрт! Что за женщина такая?! Совсем не «ой, забыла»!

Сразу же, на зашкаливающих эмоциях, набрал Игорю и рассказал, что увидел Курдюмова. Он меня спросил:

— По другому вопросу есть что-то новое?

— Нет. Пока ничего. Но мы не говорили на серьёзные темы. Отдыхаем.

— Вот и не спеши. Постарайся сам не инициировать. Выжидай. По Курдюмову понял. Жди. Но сам не ввязывайся в разговоры и не вздумай разборки устраивать. Надо сначала понять, что он собой сейчас представляет.

Я остановился и стал рассматривать окружающее нас европейское великолепие. В груди неимоверно билось сердце, как в бою.

Вдруг сзади мне на плечо легла ладонь Лены. Я вздрогнул от неожиданности.

Лена широко и по-доброму улыбалась, от неё исходило невероятное обаяние. Мы обнялись. Но я был очень удивлён её неожиданным появлением. Ещё раз обвёл беглым взглядом место, где мы стояли. Никак не ожидал, что она появится позади меня, ведь я стоял спиной к зданию, подойти ко мне с тыла можно было, только преодолев небольшой проход между рядом густых кустов и ступеньками для входа в это здание.

— Неправильное ты место выбрал. Если бы твой знакомый вышел из-за этого поворота, то куда тебе было бы деваться? Только резкий разворот и движение в противоположном направлении. Это очень явно. Детский сад, товарищ полковник!

Вот это да! Я о таком даже не подумал. Эх, Лена.

— А ты прямо конспиратор, — я не выдержал и поддел её.

— Конспиратор. А ты как думал? Мне иногда приходится избегать неприятных встреч или таких, при которых разговор может затянуться. Я с людьми всю жизнь работаю. Всякие ситуации бывают. Тем более Лондон — это ещё бо́льшая деревня, чем твоя Москва. У нас запросто ходят, как обычные люди, миллиардеры, а в моей клинике — каждый долларовый миллионер как минимум. Для жителей Лондона это не так уж и много.

А может зря я так про Лену? Действительно, что тут премудрого? Эх, загрузил меня Игорь, нет мне теперь покоя.

— Расскажи, что это за товарищ такой?

Я достаточно подробно рассказал о Курдюмове.

— Понятно. Но всё-таки объясни, почему ты считаешь, что он обязан был вам сказать о своём побеге на Украину.

— Понимаешь, когда его посадили в СИЗО, а мы подняли в полку лейтенантский бунт, никто ещё не знал, что через три года не будет СССР. Никто вообще не мог представить себе такого. Политорганы тогда были, и они не шутили никогда. То есть если бы остались СССР, КПСС, то нам бы этого не простили. Другими словами, мы всю свою жизнь поставили под удар из-за него. Он всё знал в цветах и красках, много раз благодарил и говорил, что мы настоящие друзья и офицеры. Вот так! Теперь положи это на мои представления о чести и порядочности в те времена и подумай. Я и сейчас ему ничего не простил. Это подлость и предательство нас, его бывших друзей.

— Юра, в каком году его в СИЗО сажали?

— В 1989-м.

— Почти двадцать лет прошло. Ты столько видел. Даже странно слышать твой юношеский максимализм.

— Я предательство такое явное встретил только один раз. К счастью. Вот так чтобы не где-то кто-то там вообще, а глаза в глаза. Предательства не прощаю. И не прощу. Врага на поле боя могу простить запросто. Несложный вопрос. Можно ненавидеть Джугашвили, коммунистов и советскую власть, но стать власовцем недопустимо. Могу на примерах.

— Интересно. Скажи.

— Есть подполковник Русской императорской армии, генерал-лейтенант Красной армии Дмитрий Михайлович Карбышев. Есть любимчик Джугашвили, бывший генерал-лейтенант Красной армии Власов. Первый принял мученическую смерть в плену, потому что для него Родина есть народ, за который он воевал независимо от того, кто у власти. Армия вне политики! Ну а с Власовым всё и так понятно. Ему на всё плевать, кроме собственной шкуры. Была власть Джугашвили — он ему жопу лизал. Оказался под властью Гитлера — стал ему жопу лизать. Один человек с внутренним стрежнем, с мировоззрением, другой — приспособленец, предавший всех, даже своих женщин.

— Про женщин поподробнее.

— Сама почитай в интернете.

— Ты считаешь, что супружеская измена — это сравни предательству Родины?

— Нет, конечно. Тут не так прямолинейно. Когда любовница и ложь сплошная. Когда одной врёшь про любовь и другой тоже — тогда предательство. Когда таких слов не говоришь — не знаю. Семейные дела — это не моя тема. Я не священник. И далеко не святой. Когда так просто, как вина попить, и не в церковном браке — тогда не предательство. На мой взгляд. Вот если я тебе скажу, что люблю тебя, а потом заведу любовницу и буду врать обеим, называй меня предателем.

— А ты ведь не говоришь мне таких слов.

— Не говорю. Не готов такие слова говорить. И ты не говоришь.

— И я не могу сказать.

— Вот и не надо, если нет такого душевного желания. Зачем врать?

— А предать бы меня смог?

— Как именно? Что конкретно ты имеешь в виду? Приведи пример.

— Ну, например, взять и рассказать какие-то мои секреты. Или сотрудничать с вашей ФСБ, используя меня?

— Это исключено. А ты смогла бы?

— А я не знаю.

— Как тебя понимать?

— Знаешь, можно так красиво сейчас сказать. Соврать просто. Но я не хочу. Тот же Власов, если бы не попал в плен, стал бы маршалом нашей Великой Победы. Мы с тобой говорили бы о нём с уважением. А вот оказался он в такой сложной жизненной ситуации и раскрылся с совсем другой стороны. А представь женщину, у которой, например, с одной стороны, Родина, а с другой — жизнь собственного ребёнка. Вот не сделаешь это или это — ребёнок умрёт. Я, скорее всего, выберу его жизнь. А ты?

— Я для себя давно ответил на этот вопрос. Ещё школьником мучился, думал о том, что такое Родина. Ты это наверняка помнишь.

— И что за столько лет твои взгляды не изменились?

— Изменились. Я ещё больше в них утвердился. Я не наёмник, воевавший за деньги. Не какой-то там контрактник из частной военной компании. За деньги никогда не воевал. И не буду. Нам никогда не платили хоть сколько бы уважаемые суммы. А чаще воевали мы вообще без всего этого. Воевали по убеждению. И это не просто слова. Я уже делом доказал всё что только можно. Все, кто воевал в армии в первую чеченскую — все воевали по убеждению. Я офицер армии своей страны, и мой долг — выполнять приказ Родины.

— Ну а у меня не было возможности себя проверить. Слава богу, и выбора такого — тоже: Родина или жизнь. Пока не столкнёшься, не ответишь на этот вопрос.

— Пожалуй, ты права. Но сегодня я встретил предателя своих друзей, предателя своего полка. Если бы он остался с полком до конца, а потом, попрощавшись с нами по-офицерски, уехал на свою Украину — нет проблем. Человек выполнил свой долг. Неважно, что военная присяга уже не действовала. Военная присяга — это закон, то есть норма права. А есть ещё нормы морали, к ним относятся такие понятия, как долг и честь. Есть нормы нравственности: грех в браке, обжорство, курение табака или пьянство, наркомания, а для мусульман запрет на свинину, например. Среди героев нашей Родины наверняка были заядлые курильщики, большие любители женщин, водки и вина. Многие из них на фронтах имели походно-полевых жён, если была такая возможность. Нормальные мужики!

— Ого! Как ты всё по полочкам. Как у вас, военных, всё чётко. Вот теперь всё понятно. Спасибо.

— Так вот, этот человек — моральное ничтожество.

— Этот человек — дерьмо. Тебе лучше с ним не встречаться, а то может легко до драки дойти. Пойдём в кафе на променаде. Там посидим, я кушать хочу.

Мы пошли в кафе, а потом долго гуляли.

Утром мне позвонил Игорь. Мы с Леной сидели на завтраке в отеле. Я встал и пошёл на улицу, предупредив Лену, что звонят по службе.

— Юра, этот гандон приехал в Калининград за машиной. Он машины гоняет из Германии, Польши, Литвы, Москвы, Питера и Калининграда к себе на Украину. Живёт в Крыму. Там же типа служит в их армии. Ну ты понимаешь, что там за служба. Платят им мало, поэтому эти машины у него основной заработок. То есть у них 90-е годы всё ещё никак не закончатся, — хихикнул Игорь.

— Понятно. Что-то у меня руки чешутся. Не даёт он мне покоя. С мыслью о нём уснул, с ней же и проснулся.

— Вариантов много. А надо ли? Может, отпустим эту мразь?

— Эх, не могу я так миролюбиво. Сделать ему что-то охота.

— Давай подумаем. Время будет. Я устрою ему мелкие проблемы. На несколько дней, просто чтобы у нас с тобой было время подумать. Не спеши. Решишь что-то — позвони. Я бы его отпустил. Пусть дурачок всю жизнь ментам жопу лижет с этими машинами.

До самого вечера я думал только об этом.

Отпустить — это широкий жест, по-христиански. Наказать — этого я хочу. Но зачем? Унизить. Зачем? Показать сволочи, что он сволочь. Зачем? А может, ему в глаза сказать, что я думаю? Зачем? Бесконечные «зачем?». И так по кругу весь день.

Вечером набрал Игнатовича. Всё ему рассказал, за исключением того, что могу его наказать через Игоря.

— Б…ть, этого бандеровца надо так наказать, чтобы он, сука, кровью умылся. А ты не знаешь, он машину погонит через Польшу или Беларусь?

Кстати, я обратил внимание, что Игнатович как-то незаметно перешёл на слово «Беларусь» вместо «Белоруссия». Как-то мне это не нравилось, но я решил, что поговорю с ним на эту тему при очной встрече, «повоспитываю» своего бывшего командира, пристыжу, ведь, когда мы служили в Советской армии, я от него такого слова не слышал и считал, что это попытка уйти от слова «Россия» в названии своей страны.

— Наверное, через Польшу, там вроде бы лучше, удобнее и короче немного.

— Ни хера. Дороже получается. Бензин и вообще всё. Это жлобьё каждую копейку считает, наверняка поедет через Беларусь. Если так, то будь уверен: я его встречу. Ох я ему устрою!

— Я не знаю, когда он поедет.

— Не твоя забота. Я думаю, что эта девочка фамилию не поменяла. А я не стал занимать должность меньше, чем была, даже наоборот. При встрече расскажу. Так что будь спокоен. Наберу!

— Постой. А может, не стоит?

— Ни хера себе! Нет, брат, мы с тобой оба из пехоты! И это чмо тоже. Так что он наши правила знает, напомним, как в пехоте надо отвечать за свои поступки. На связи, товарищ полковник!

После этого я позвонил Игорю. Сообщил ему, что хочу встретиться с Курдюмовым и поговорить.

Следующим вечером я по указанию Игоря выехал в Калининград. Лене сказал правду и оставил её в ресторане неподалёку от места встречи. Сам пошёл в отдел милиции.

Курдюмов сидел в какой-то комнате для допроса, один, в наручниках.

Узнал меня сразу. Обрадовался неподдельно. Поздоровался, что-то запричитал. Я смотрел на него в упор и слов не разбирал.

Руки, разумеется, не подал.

— Ну что, предатель? Рад меня видеть? Я тоже рад.

— Какой предатель? Юра. Это трындец! Помоги мне выйти отсюда! Помоги, брат! Ты откуда узнал, что я здесь? Ты мне на выручку приехал?

— Посмотрим. Пока что зашёл с тобой поговорить.

— Скажи, пусть наручники мне снимут.

— Я не по этой части, я не в милиции служу.

— А как ты здесь?

— Неважно.

— Юра, ты что? Мы же с тобой вместе служили! Помнишь?

— Хорошо помню. Ты мне ответь на один вопрос: почему ты нас с Игнатовичем предал?

— Я вас не предавал! Ты что?!

— Ладно. Ещё проще вопрос. Почему сбежал из полка на Украину, не сказав нам с Игнатовичем ничего?

— А должен был?

— Мы тогда считали тебя своим другом. А ты нас?

— Я тоже. Сейчас также считаю.

— Так почему же ты своих друзей не поставил в известность о том, что решил рвануть на Украину?

— А на хер мне этот Карабах? Совок рухнул. Советской армии нет. Зачем мне всё это?

— Я тебя не про политику спросил. Спросил про дружбу пехотную, офицерскую. Про то, почему ты сбежал и нам ничего не сказал, даже не попрощался.

— Тебе честно?

— Только.

— Ладно. Тогда слушай.

— Слушаю.

— Начнём с того, что сбежали оттуда все внутренние войска, так?

— Да, это правда. И мне на них плевать! Это не Вооруженные силы, это МВД.

— Ну ладно. Пусть формально так. Остался только наш пехотный полк, насквозь укомплектованный офицерами и прапорщиками армянами. Грамотно всё было подстроено. Так?

— Да. Согласен. Но помним, что наш пехотный полк, это мотострелковый полк. Это Армия, пехота. Дальше.

— Вы вообще не хотели ничего знать и слушать. У вас одна Россия была на уме. Даже стали нас не уважать за то, что мы хотели служить Украине. Так?

— Тоже правда. Ближе к делу.

— Короче, я посчитал, что если скажу вам, что мы хотим всё бросить и уехать на Украину, то вы попытаетесь сорвать это дело. Так?

— Не так. Вот эта точка. Вот где проявилось. Если бы ты нам сказал всё честно, как друзьям, мы бы тебя не предали. Уже понятно было, что всему конец. Не стали бы тебе и твоим товарищам мешать.

— Я думал по-другому.

— Не верил нам, не верил нашей дружбе.

— Просто на этот счёт не верил. Вы такие были все за Россию вашу имперскую.

— Игнатович? Игнатович был только за Белоруссию! Но остался в полку до конца, до последней минуты. Знаешь почему? Потому что он настоящий русский офицер. А ты?

— Да. Пусть так. Я не русский. Я за Украину.

— Тогда ты так не считал. Не говорил, что ты не русский. Кстати, если помнишь, мы всегда считали, что русский офицер — это не про национальность, это про мировоззрение.

— Я смотрю, ты умный стал очень. Да, мне просто хотелось завязать с этим Совком и уехать с этого долбанного Кавказа. Ты, что ли, Кавказ любил? Тебе напомнить, как ты к нему тогда относился? Как ты Кавказ называл? Напомнить?

— Да причём здесь этот Кавказ? Я ещё о нём не думал! Я думал об армии, о нашем полку, о России — это правда, но ещё я верил в нашу дружбу. А ты в неё не верил.

— Что ты мне втираешь? Дружба! Книжек юношеских начитался и никак их высрать не можешь. Что ты несёшь?! Посмотри, что вокруг творится. Я вам в спину не стрелял, смылся и смылся. Слава богу, Совок рухнул! Ты в свою Россию любимую попал. Серёга — в свою Беларусь, я — в свою Украину. Нормально. Что ты мне с этой дружбой? Ну вступились вы за меня, действительно могли пострадать. Но я вас не просил. Поступили хорошо — огромное вам спасибо. Что ты хочешь? Деньги надо рубить, жить надо! Все границы открыты! Живи — не хочу! А ты всё этим прошлым живёшь. Всё закончилось! Прошёл этот Кавказ — я даже этот мрак вспоминать не хочу. Нет никакой дружбы, нет никакого долга. Мне платят — я служу. Как платят, так и служу. А ты не так, что ли?

— Понятно. Мне тебе, нечего сказать. Бесполезно. Для тебя нет ни Родины, ни дружбы, ни чести. Я прав? Признайся.

— Прав! Будут нормально где-то платить — я там работать буду. Будет возможность уехать в нормальную страну — сразу уеду. Мне вообще на всё плевать.

— А как ты смог второй раз присягу принять Украине?

— Ха! Плевать! Пле-вать! Ты это серьёзно?! Для тебя это что-то значит? Я Союзу присягал, это было серьёзно! А тут? Плевать!

— Поговорили. Предатель ты и есть предатель. Нас предал и также свою Украину готов предать. Ну хоть сейчас честно. За это тебе спасибо. У меня камень с души упал. Прощай!

— Стой, Юра! Подожди! Помоги мне отсюда выбраться. Я тебе всю жизнь буду обязан.

— Обязан?

— Приезжай ко мне в Крым! Я тебя так встречу! Поговорим нормально, вспомним. Брось ты всю эту химеру!

— Правильно ты сказал: обязан, а не по дружбе типа. Ты мне, а я тебе. Всё правильно. Но в твоей системе координат, не в моей. Помогу тебе. Будешь должен. Твою мать…

Я остановился у выхода, обернулся, посмотрел на Курдюмова и вспомнил, как мы служили в некогда единой Советской армии, в боевом полку. Подумал о том, что было что-то у нас, таких разных, что накрепко объединяло, сплачивало, заставляло делать смелые дела, совершать хорошие поступки.

Вышел. Отошёл от здания милиции. Набрал Игоря и… попросил его отпустить Курдюмова.

— Что так? — спросил Игорь.

— Злость и обида прошли. Просто улетучились. Ничего не осталось. Я увидел перед собой ничтожество. Вот такими я и представлял бывших советских офицеров, принявших военную присягу Украине. Им всё равно кому присягать. Надо будет, они и Израилю присягнут. И жалко мне его. Это одноклеточный. Для него жить — это жрать, спать и срать.

— Ладно. Сейчас отпустят. Ошиблись, типа не та ориентировка.

— Спасибо, Игорёк! С меня причитается.

— Ещё чего! Ты мне это брось! Новости по главному вопросу есть?

— Нет. Она молчит, и я разговор не завожу.

— Будь внимателен. Я на связи.

Позвонил Игнатовичу и попросил не трогать Курдюмова.

— Посмотрим. Я сначала с ним нормально поговорю. Может, ты и прав. Что с этого чмыря взять!

Через несколько дней позвонил Игнатович. Рассказал, что они нормально с ним поговорили, «посидели» — у него тоже злоба прошла. Растаяла перед утилитарной житухой Курдюмова, максимально удалённой от высоких материй.

Вот так всё и вышло. Годы лечат раны. И я даже пожалел, что поступил так с Курдюмовым. Подумал, что мне надо было тоже просто сесть с ним и поговорить, выпить.

Забегая сильно вперёд, скажу, что думал так вплоть до 2014 года…

В 2014 году, после присоединения Крыма и Севастополя к России, В. Путиным и С. Шойгу было принято решение о том, что все украинские военнослужащие, желающие продолжить военную службу в Российской армии, сохранят воинские звания, полученные в Вооружённых силах Украины. Соответственно, после увольнения в запас эти люди будут получать российские военные пенсии согласно своим российским воинским званиям.

Ясно, что это решение чисто политическое.

Я знал, что таким образом Курдюмов стал полковником Вооружённых сил России (успел в своих этих ВСУ получить полковника), а в 2016 году стал военным пенсионером с российской военной пенсией — перед угрозой убыть для дальнейшего прохождения службы на Дальний Восток, а оттуда в командировку в Сирию. Как по мне, так опять предал. Сначала, в 1992 году, предал наш полк и офицеров, в 2014-м — свою любимую Украину, а потом — Россию.

Ну что тут скажешь?!

Тьфу! Мерзость.

Опять я не согласен с В. Путиным. Ничего с собой поделать не могу. Ну хоть тресни!

Логику политиков я очень хорошо понимал. Конечно, надо было всех приголубить, обнять и обогреть, не делать из них людей второго сорта, тем более изгоев. Понятно. И ещё много причин. Вот уж поистине матушка Россия — добрая душа.

Но и мою логику, а также таких, как я, понять нужно.

Во-первых, я отказывался видеть в рядах нашей армии людей, присягнувших СССР, потом Украине, а следом наплевавших на присягу Украине и с удовольствием перешедших на службу России, в третий раз приняв присягу. У этих людей была возможность не принять присягу Украине и приехать служить в Россию. Но они так в своё время не поступили. Как таких можно назвать? Более того, я уважал тех украинских офицеров-врагов, кто не изменил украинской военной присяге — это по-офицерски.

Во-вторых, я совершенно не соглашался с тем, чтобы эти люди сохранили воинские звания, которые у них были на Украине. Как они нам, в Российской армии, доставались?! Эх! Как хорошо прослужить почти всю жизнь в Крыму! А в Забайкалье не хотите? А на Северном или Тихоокеанском флотах, особенно в 90-е годы? А на двух войнах в Чечне? А на войне с Грузией? А в 90-е и даже нулевые годы в Дагестане? То-то и оно! И таких приравняли ко мне, к моим братьям! Не соглашусь НИ-КОГ-ДА.

В-третьих, я лично знал советских офицеров, отказавшихся присягнуть Украине. Знал, что в России их никто особенно не ждал. Но люди пошли на тяжелейшие испытания и обрекли на это свои семьи. Выстояли. Некоторые сложили свою жизнь на войнах или стали инвалидами. А сейчас этот, к примеру, капитан-инвалид получает грошовую пенсию, а Курдюмов — полковничью пенсию, как будто он всю жизнь в России служил. Как этому инвалиду в глаза смотреть?!

Вот в чём суть моего несогласия. Несогласия с В. Путиным. Ничего не могу поделать, несмотря на то, что он сделал такое важное для Родины дело. Но вопрос, как сделаны кое-какие «мелочи», имел значение. Ещё какое!

Лена всячески меня поддерживала. Говорила просто вычеркнуть этого Курдюмова из памяти. В тот вечер мы с ней хорошенько выпили и со всех сторон обсудили мою встречу с Курдюмовым.

Наконец, наступил вечер, когда мы решили с ней поговорить. Это был летний безветренный и безоблачный жаркий вечер — последний жаркий день в этом году. Завтра уже ждали дожди.

— Юра, так что там с твоим увольнением?

Я был полностью готов к этому разговору и к такому вопросу.

— Приеду и напишу рапорт на увольнение.

— Ого! Что вот так просто возьмёшь и напишешь?

— Не просто. Но надо решаться. Я все эти месяцы об этом думал. Тяжело решиться. Но когда-то надо. И ещё я хочу, чтобы ты знала: это только ради тебя! Ты меня упрекала в том, что я никогда не говорю красивых слов. Да, это так. Не моё. Но доказательством моей искренности являются дела. Вот тебе конкретный пример.

Лена очень внимательно посмотрела мне прямо в глаза.

— И всё-таки тебя что-то смущает.

— Давай не будем это ворошить. Стоит только начать, как я опять начну сомневаться, а там и до беды недалеко — останусь в армии.

Лена расхохоталась, но мне показалось, что была в её смехе ели заметная фальшь.

— Отлично! Когда тебя ждать?

— Не знаю. Уволюсь к ноябрю. Это вполне реальный срок. Дальше эпопея с загранпаспортом. Поскольку я имел доступ к сведениям, составляющим государственную тайну, то по закону, как я выяснил, оформление может занять до трёх месяцев. Далее — что там полагается при получении британской визы. Так что к весне, если никто меня на этапе согласования в выдаче загранпаспорта не зарубит.

— Ужас! А что тебя держать? Можно подумать ты какие-то великие тайны знал!

— Ты права. Что я знал? Фигня. Никому это не интересно, да и без меня это всё кому надо знают.

Лена опять посмотрела на меня внимательно, как бы пытаясь выяснить степень моей честности.

— У вас там делятся все эти уровни осведомлённости на цвета? У тебя какой цвет был?

Тут уже я посмотрел на Лену очень внимательным взглядом, видел, что и она его перехватила.

Это что же за игра в гляделки такая? Стоп! Терпи. Играем дальше. Мне нужна полная ясность.

Какие цвета? Что она там сочиняет? Хочет показать, что не понимает, какие у нас уровни допуска к гостайне? А может, действительно не знает? Не разберёшься пока.

— Не это главное. Неважно, какого уровня допуск. Можно иметь допуск самой высокой степени, но не иметь реального ознакомления с тем, к чему есть допуск, или иметь ознакомление со сведениями более низкого уровня. Тут будут смотреть, с чем ты фактически ознакомился, к чему фактически прикоснулся и актуальность в данный момент.

— Поняла. И что у тебя должно получиться?

— Ну, если я буду представлять интерес для спецслужб разных государств, не только для британских, меня не выпустят из России.

— Как? И долго тебя держать смогут?

— Пять лет. Дальше посмотрят, остаются ли сведения, с которыми я знаком, актуальными, и примут решение.

— Так могут и всю жизнь тебя здесь держать.

— Могут. Однако я тебе сказал, что вряд ли будут. Я в этом Генштабе никому не нужный клерк. Так что надеюсь, всё будет нормально.

— Подожди. Может так получиться, что ты из армии уйдёшь, а за границу тебя не выпустят. Так получается?

— Да. Есть такой вариант.

— И что мы будем делать в этом случае?

— Ты будешь ко мне приезжать. Будем по России ездить.

Лена задумалась. Молчание затянулось.

— Мрак!

— Как есть.

— Я не хочу по России. Я хочу по всему миру.

— Понимаю. Но правду ты знаешь.

— Так что делать будем? Я этого не понимала.

— Пойду на риск.

— Юра! Если тебя не выпустят, я не буду к тебе постоянно ездить. Ты должен это понимать.

— Почему?

— Потому что я не хочу жить в России. Я не хочу, чтобы мы жили на две страны. Так у нас ничего не получится. Я хочу, чтобы мы каждый день ужинали вместе, гуляли, разговаривали, обсуждали книги и фильмы. Понимаешь?

— Я тоже этого хочу.

— Но может же так получиться, что ты уволишься из армии, останешься в России, а значит, у меня будет своя жизнь, а у тебя — своя.

— Ты сможешь дальше жить без меня? — с чувством произнёс я.

— Не тяни жилы!

— Ответь, — сказал я максимально твёрдо.

— Смогу! А ты что, без меня не сможешь?

— Смогу, — я тяжело вздохнул.

Молчали несколько минут.

— Смогу. Но не хочу! — вдруг эмоционально произнесла Лена.

— И я не хочу!

Мы взялись за руки и смотрели друг другу в глаза.

— А давай возьмём ещё бутылку вина! — прервал я молчание, вспомнив совет Игоря.

— Давай! Только я сама выберу.

Лена заказала официанту бутылку красного французского вина стоимостью около трёхсот долларов.

Наконец, после всей этой суеты мы опять остались наедине.

— Понимаешь, я не хочу потом остаться виноватой. Чтобы так получилось, что ты остался без меня и любимой службы.

— Что ты предлагаешь?

— А ты можешь выяснить заранее, дадут ли тебе загранпаспорт?

— Вряд ли. Но попробовать узнать могу. Опять же, это будет неточно и окончательно выяснится только на этапе его оформления, — сказал я, прекрасно понимая, что в этом вопросе даже на помощь Игоря рассчитывать не стоит.

— Юра, решай сам. Но ты должен понимать, что жить в России я не буду и приезжать к тебе чаще одного раза в год тоже не выйдет.

— На второй круг уходим. Получается, что если я останусь в армии, то мы тоже не сможем жить вместе. Что остаётся? Пойти на риск. Уволиться и попробовать уехать. Это единственный вариант.

— Но, если не получится, я буду чувствовать себя виноватой.

— Это тяжелее, чем разлука со мной уже на всю оставшуюся жизнь? — спросил я, твёрдо смотря в глаза Лены.

— Нет.

— Тогда в чём вопрос?

— Ты принял решение?

— Да. Я увольняюсь, и мы живём вместе. Если не выпустят, тоже живём вместе. Обоюдный риск. Это будет по-честному.

— Спасибо, любимый! — Лена встала и подошла ко мне. Мы обнялись. А я промолчал.

Ну вот, всё нормально. Игорь нагнал жути. Если она агент британской разведки, то какой ко мне может быть интерес, если я останусь вне армии? Чушь.

Утром, на завтраке, Лена аккуратно меня спросила:

— А если у меня не получится перенастроить клинику, и мы не сможем путешествовать столько, сколько хотим?

— То есть как это?

— Может не получиться. Это очень капризный бизнес, часто привязанный к моей личности.

— Это меняет дело. Жить постоянно в Лондоне мне не хочется. Совсем. Но ради тебя… Ради нас я готов!

— Понимаю. Мне приятно это слышать.

— Подожди. Когда ты сможешь это всё понять?

Лена тяжко вздохнула.

— Я уже это понимаю. Мне и сейчас постоянно пишут пациенты, знакомые, знакомые моих знакомых. Все хотят попасть именно ко мне. Спрашивают, когда я вернусь. Хороший эндокринолог — даже в Англии дефицит.

— Вот это поворот!

— Да. Я как-то только вчера начала это понимать. Всё это не шутки. Чёрт! Я запуталась.

— Ещё раз. Ты сможешь ко мне в Москву приезжать? И как часто?

— Смогу. Если все эти визы ваши российские жизнь совсем не отравят. Раз в три месяца смогу на недельку. Да ещё эти перелёты…

— Ты быстро выдохнешься.

— Да. Ты прав. Но что делать?

— Не знаю.

— Знаешь, Юра, давай мы не будем строить никаких планов. Будем просто жить своей жизнью. А там жизнь сама подскажет.

— Я тебя не понимаю.

Лена откинулась на спинку стула и произнесла:

— Не нужно тебе увольняться, не нужно уезжать из России.

Я едва взял себя в руки.

— Почему?

— Ты сам обо всём догадался или тебе твои товарищи подсказали? — взгляд Лены стал жёстким и циничным.

— Подсказали.

— Ясно. Я так и думала. Скажи, ты во всём мне врал?

— Я тебе ни одного слова не соврал! Ни одного!

— Сейчас я должна почувствовать себя последней дрянью. Да?

— Это ты сама реши.

— Я тебя по-прежнему люблю. Поэтому только что совершила по отношению к тебе порядочный и безрассудный поступок.

— Никому не скажу о нашем разговоре. За это тебе отдельное спасибо. А вот в отношении чувств ко мне ты можешь сказать правду?

— Всё правда. Всё искренне. За исключением того, чтобы ты переезжал в Лондон и мы постоянно жили в одном доме. Понимаешь?

— Понимаю.

— Если бы ты жил в одном со мной городе, и мы бы встречались каждый день. Но у каждого свой дом. Ездили бы совместно в путешествия — это обязательно и самое главное. Вполне достаточно.

— Интересно.

— Ты тоже так думал?

— Нет. Думал, что надо всё-таки начинать жить нормальной семьёй.

— Нормальной?

— Нормальной.

— Нормальная семья — это когда дети. А так всё это фигня. А ты меня спросил насчёт детей?

— Я считал, что это со временем, само собой разумеется. Вопрос всё-таки очень деликатный, и тут не стоит спешить.

— Ха! А сколько мне лет — не подумал?

— Ну я думал, что это ещё приемлемо.

— Эх. Ничего ты не понимаешь. Кроме того, у меня детей вообще быть не может. Ошибка молодости. Я не хотела от своего мужа, нытика и балабола, иметь второго ребёнка.

— Понятно. Можно и без подробностей.

— А ты заведи себе семью — мой тебе совет от всей души. Дети. Обязательно у тебя должны быть дети. Это обязательно. Я знаю тебя. Понимаю, что ты не хочешь эту семейную возню. Потерпи. Потом меня добрым словом вспомнишь ещё.

— Как же у нас с тобой так вышло, Лена?

— Ошибок много. У меня. Не у тебя. Ничего просто так не проходит. Ничего! За всё платишь.

— И всё-таки больно. А недавно, до встречи с тобой, я думал, что в моём случае это уже невозможно. Думал, что ни одна женщина в мире не способна сделать мне больно.

— Юра, общаться будем?

— Не знаю теперь. Может, иногда.

— Тебе это не повредит?

— Должно повредить в любом случае. Правда, я на два года ухожу учиться в Военную академию Генерального штаба.

— Не поняла.

— Меня должны взять в эту академию.

— Когда?

— Приеду из отпуска и должен получить предписание.

— А что твой Генштаб?

— Закончился. Сейчас впереди два года учёбы.

Лена буквально взвилась, но быстро взяла себя в руки и успокоилась.

— А что после академии? — с недоумением на лице спросила она.

— Не знаю.

— То есть ты можешь уехать из Москвы?

— Скорее всего, так и будет. Поеду командовать дивизией на окраину Российской империи, — переведя разговор в шутливый тон, сказал я. Говорить ей о планах продолжения службы в Генштабе я не стал.

— Зачем тебе всё это?

— Есть такая профессия — Родину защищать от нападения иностранцев.

— Иностранцев. А если скажут митинги протеста разгонять?

— Тут всё просто. Однозначно и безоговорочно — штык в землю. Это не моя профессия. Каждый занимается только своим делом. Я не полицейский и никогда им не стану.

— Знала, что ты так скажешь. За это тебя сильно уважаю. И ещё я хотела тебе сказать кое-что.

— Говори.

— Знаешь, тебе надо уже научиться обходиться с женщинами. Быть немножко хитрее и мягче. Запомни, они очень мстительны, если их обидеть. Я не видела, как ты с другими женщинами, но знаю тебя.

Простились.

Я забрал у родителей дочку, и мы полетели в Москву: ей давно пора за парту.

А сам только и думал на тему предательства. Курдюмов предатель. А Лена?

Сейчас много говорится о патриотизме как об основе мировоззрения для будущих офицеров. Пожалуй, это самое главное. А порядочность? Может быть патриотом человек непорядочный? На мой взгляд, вряд ли. Как понять: патриот или предатель? Патриотизм. Как я его понимаю? Это качество будущего курсанта военного вуза должно перевешивать любые соблазны. Все пороки должны быть выявлены и вовремя оценены. Какие пороки считаются неприемлемыми для офицера? Эгоизм — это порок? Где этот приемлемый баланс между эгоизмом и карьеризмом, например? Не дают ответа на эти сложные вопросы и многочисленные психологические теории. Это я понял из разговора с одним полковником, который отвечает за организацию профессионально-психологического отбора, из управления военного образования министерства.

В то время, когда мы с Курдюмовым учились в военном училище (80-е годы), как и сейчас, считалось, что главное в абитуриенте при поступлении в военное училище — анкета. Если анкета проходит, тогда соревнование по предметам на вступительных экзаменах. Но тут тоже как было? По математике, физике если отлично — плевать на это сочинение, по большому счёту. Даже на физподготовку смотрели сквозь пальцы. Ничего! Научим. Голова работает нормально — это главное, а ноги-руки за 4-5 лет натренируем. Логика понятна. В послевоенные годы к анкете ещё прибавлялись управляемость и строгое подчинение. То есть не делалась оценка инициативности, возможности нестандартно мыслить, критически оценивать всё, что тебя окружает. Вот ещё! Дескать, зачем это пресловутому строевику?! В результате от будущих армейских офицеров отсекались очень талантливые люди, которые были склонны к самостоятельности в принятии решений и нестандартности мышления. А как же это нужно на войне! Хочешь побеждать — без этих качеств никак. Однако в 70-80-е годы кое-что изменилось. Всё-таки такие качества, как инициативность и нестандартность мышления, оценивались, но уже в ходе обучения по военным дисциплинам. Склонность к самостоятельности и нестандартности не должна, разумеется, переходить в авантюризм и самоуправство. Но тут на стражу становятся образованность, наука, знания. Хотя грань между всеми этими психологическими критериями в командирских качествах так до сих пор и не найдена. Главное управление кадров не заказало на эти темы ни одной НИР. А вот это самое сочинение — абсолютно бесполезный экзамен. Так стало давно и по факту. Не знаю, с каких пор так повелось. Вот если бы был устный экзамен по русской литературе. Достал абитуриент билет, видит: «Сотников» В. Быкова. Читали? Так точно. Рассказывайте содержание — тут же, не отходя от комиссии. А теперь дайте оценку этому персонажу, как сами думаете и считаете. Интересно послушать, как будущий офицер оценит. В каком месте, по его мнению, замысел стал авантюрой, где был этот рубеж между выполнением задачи и предательством. Много у нас в русской литературе таких произведений, где можно было бы узнать настоящее мировоззрение человека, где он оценивал бы действия и поступки. Ну хоть что-то. А что с Курдюмовым? Тут понятно всё. Анкета: мать после окончания ПТУ всю жизнь пашет на заводе, вечернее обучение в вузе, потом технолог. Отец — забулдыга, допившийся до своей быстрой смерти. Прекрасная анкета! На экзаменах: математика — хорошо, физика — хорошо, физподготовка — удовлетворительно, медкомиссия — отлично, сочинение — «поставили удовлетворительно». Зачислить! А почему он на самом деле в военное училище пошёл? У лейтенанта получка была — 250 рублей в месяц, у инженера на заводе — 120 рублей. Плюс к этому вероятность попасть служить за границу. Тем более у выпускника советского ВОКУ она возрастает почти до 90%, а там и ещё раз можно — в ходе дальнейшего прохождения службы. Войск в Центральной и Восточной Европе была уйма. Опять же, двойной оклад, второй уже в местной валюте. Отлично! В училище дисциплинирован, исполнителен. По всем предметам успевал в основном на удовлетворительно. Но вот неувязка вышла. Всё пошло не так, и оказался он в Карабахе, и войска из групп выводят. А внутри-то ничего нет. Пустота! Потому что никто не захотел знать, что пошёл он в военное училище вовсе не по призванию. Захотели бы — докопались рано или поздно. Но анкета безупречная и по алгебре с физикой — хорошо. И в итоге получается, что плевать этому Курдюмову на всех и всё, кроме своей шкуры, — прямая дорога к предательству. Однако я до самого последнего момента не замечал за ним ничего такого. Почему? Всё просто. Никогда мы с ним не разговаривали на высокие материи. Он вообще этих разговоров сторонился. А если и слышал, то высказывался примерно так: «Что тут пи…ь, и так всё понятно», ну и в таком духе, в духе большинства наших сослуживцев. Тоже понятно. Сама наша служба в пехоте не располагает к таким разговорам, всё внутри себя самого. Это надо выявлять ещё до зачисления в училище или в ходе обучения. Курдюмов если что-то из литературы и читал, то какой-нибудь детектив, хотя тогда в нашей роте была масса литературных «толстых» журналов (это особенность конца 80-х, когда был бум чтения всего того, что там публиковалось, но ранее было запрещено). Мы с Новиковым, Игнатовичем, Игорем обменивались мнением о прочитанном, иногда даже какие-то моменты за рюмочкой-другой обсуждали. Курдюмов в этом не участвовал. Ну что с ним — детектив обсуждать, что ли? Поэтому мы его так и не узнали толком. Не поняли его предательское, шкурное нутро. Хотя…. Игорь плохо к нему относился. Кое-что мне говорил. Но в предательстве не подозревал. Говорил, что пьёт, «забивает» частенько, когда командиры не видят. Но тогда мне это казалось чем-то другим. Сейчас уже так не думаю. А сам я вообще считал, что он хороший командир, и знал, что он не трус. И что получается? По всем тогдашним критериям всё у него было хорошо. Дело знает. Да куда он денется! Общевойсковой командир! Пехота! Строевик! За партию! За комсомол! Спроси его — сразу на все вопросы правильно ответит. Скажет: «Партия! Комсомол!» Скорее про меня скажут: «Вот копается во всём, размышляет тут о разном, всё критикует — не иначе предатель». А выходит-то всё наоборот. Вот как получается. А сейчас ещё этот ЕГЭ — совершенно бездушный…

Логика тех, кто застрял на партсобраниях в 85-м году, известна: что там копаться? Но современной армии нужен совсем другой подход. Совсем! В этом направлении конь не валялся. Как воевать-то будем?! Вот в чём вопрос. Как это новое поколение себя поведёт? Я не знаю. Они действительно уже немного другие, и что у них в голове — я не понимаю. Пока что подход старый. Да что тут думать! Словоблудие разводим. Дали команду — пошёл выполнять! Как-то так.

А что Лена? Лена не предатель. Она не предала меня. Напротив, нашла в себе силы всё-таки и отвела меня. Даже в ущерб своей нынешней службе или работе, точно не знаю. В последний момент резко руль крутанула. Как бы её не перевернуло.

Я действительно считаю, что если человек предал друга, то он предаст и Родину. С Родиной у них ещё проще. И мне кажется, что Лена ни за что не предаст Великобританию и Литву, а Курдюмов легко предаст кого угодно и когда угодно. Хотя… Ну Лена же русская. Русская! Я же знаю её. Неужели в её сердце не осталось места для России?