Сочинения. 1912–1935: В 2 томах. Том 2

Юрий Марр

Юрий Николаевич Марр (1893–1935), сын академика Н.Я. Марра, при жизни был известен лишь как специалист-востоковед, занимавшийся персидским языком и литературой. В 1970–1990-е годы появились первые публикации его художественных текстов, значительная часть которых относится к футуристическому и постфутуристическому направлениям в литературе, имеет очевидную близость как к творениям заумной школы и Обэриу, так и к традициям русской сатирической и лубочной поэзии. В этом издании собран основной массив его литературных сочинений (стихи, проза, пьесы), большинство из них воспроизводится впервые. В состав двухтомника также входят автобиографии Марра, мемуарные приложения и подробные комментарии. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Составление, подготовка текста и комментарии Сергея Кудрявцева

Юрий Марр. Абастумани. 1930 год. ИВР РАН

© Книгоиздательство «Гилея», 2018

Поэмы

Емга́й Иоа́ма

На утёсистой постели

Пятна снежные блестели,

А по низу ветра вздох

Без путей и без дорог,

Взвив стеной степную пыль,

Гнул к земле седой ковыль.

Вот из чёрной палатки выходит,

Чёрную держит нагайку,

Чёрные на нём ноговицы,

Вороную в чёрном наборе подводят ему кобылицу,

Чёрные в чёрных бешметах стали в отдалении слуги.

Нет прекраснее чёрного цвета,

Чёрный цвет лишь чист и совершенен.

Только в черноте беззвёздной ночи

Мы познать себя самих способны.

Сел в седло, легко пяткой тронул

И поехал прочь со становья.

А к седлу его приторочен

Чачский лук с двумя тетивами

И колчан туркестанской работы.

Ох, куда ты, Емгай, поехал.

Что с тобой, Иоама, будет.

Выехал Емгай со стана,

Пускает кобылицу намётом,

В степи растут душистые травы,

У кобылы подтянуты подпруги.

Нет прекраснее цвета, чем зелёный,

Лишь зелёный чист и совершенен.

Только на зелёном отдыхаем,

Созерцая трав растущих прозябанье.

Запел Емгай песню,

Иоама песню заводит.

Чаша водки, смешанной с водою,

Верная подруга, вороной могучий.

Спускаются, вздымаются стаей козодои,

Воды крылом касаются, опять висят над кручей.

Ступи

По степи

Тихой

Поступью.

Трав дух

Звон мух

В миг я

По сту пью.

Ты, солнце, лей лучей елей,

Шмелей смелее взвей с полей,

Ряды цветов средь пёстрых гряд

Нарядно, ряд на ряд, горят.

В Самарканде старик читает книгу,

В Ширазе поэт стихи пишет,

В Китае купец разорился,

В Вечном Городе ребёнка хоронят,

В вышине парит хищная птица,

А Емгай всё едет да едет.

Ох, куда ты, Емгай, едешь.

Не было бы тебе, Емгай, худа.

Едет Емгай то намётом, то шагом,

Переходит кобыла через овраги,

На плече у неё слепень,

В хвосте репейная шишка.

Их накрыла чаша синего неба,

Никуда из-под неё не уедешь.

Нет прекраснее цвета, чем синий,

Только синий чист и совершенен.

В голубых глазах любимых женщин

Мы себя теряем безвозвратно.

А Емгай молчит и едет,

Отмахивается от мух его кобыла,

Хвостом бьёт себя по крупу.

Вспоминаются ласковые губы,

В них зубов белая полоска.

Вспоминается знакомое тело,

Облечённое в белые одежды.

Вспоминается тонкая берёзка,

Одетая в белую рубаху.

Вспоминается земля весною,

Ещё не скинувшая снежного покрова.

Нет прекраснее цвета, чем белый,

Только белый чист и совершенен.

Белым украшаем мы невесту,

Белой будет она и после смерти,

Когда солнце высушит ей кости.

Соловей на севере покинул рощу,

А на юге, на иссохшей пальме

Ворон сел и хрипло каркнул.

А Емгай всё едет и едет,

Проезжает равнину за равниной.

Вот Емгай подъезжает к речке,

Слез с кобылы и сел на камень.

Он сидит и думает думу,

В левой — повод, в правой — нагайка.

Ты, ветер, круче, едче вей,

Ты, кречет, резче, редче рей,

Стрелок, вперёд через ручей

Стрелою лёткой метче бей.

Вблизи запела тетива.

Емгая приняла трава.

В левую грудь стрелы жало.

Оперённая пятка стрелы дрожала.

Зелёная муха села на бровь.

На бешмете и рядом на камне кровь.

Нет прекраснее цвета, чем красный,

Только красный чист и совершенен.

Только с красной кровью в жилах

Побеждает богатырь.

Вот лежит Иоама мёртвый,

Муравьи бегают по трупу,

Скоро съедят его черви.

А ведь был ты, Емгай, сильный,

Никого ты, Емгай, не боялся.

Говорят, что каждого человека

Две матери на свет рождают —

Мать родная

да

Мать земная.

Мать земля, чёрная ликом,

От себя детей не отпускает,

Она ласковая мать,

Она научит отдыхать.

Вот и нет цвета лучше, чем чёрный,

Только чёрный чист и совершенен.

Но от нас другие краски скрыли

Черноту материнского лика.

24 VIII 1928

Абастуман

Франсис Жамм

Молитва, чтоб идти в рай с ослами

Я очень мало учился латыни —

Всего три месяца с чем-то… Ныне

Тужу, что учился латыни мало.

Что делать? Бедная мать желала,

Чтоб я служил у купца иль банкира…

Она, как умела,

Хотела

Мне счастья и мира…

Мир и любовь её памяти!

Меня учили торговой грамоте

— Знать, что такое счёт, облигация,

Акция, тратта, римесса, вексель…

Тут ли было до латинских флексий,

Сатир Ювенала иль од Горация?

Страницу на́искось прочёркивал тонко,

Выводил сальдо, делал транспорт,

По всем законам «Двойной итальянской»

Стройно цифр выводил колонки

Равнял их роты.

Пулемётным треском конторских счётов

Расстреливал грёз оплоты…

Бесплодно!!

Душа (что ж? пишу это старое слово —

Отречься от старого мы готовы,

Но новое мерим старой меркой)

— Душа не хотела, чтоб я был клерком!

Как червю шелковичному тут,

Аканфовый лист латыни

В питанье тому дают,

Кто куколкой стать захочет,

Имя которой — студент.

Время какое-то минет,

В беспорядке пройдут

Бессонные ночи,

Бестолковые дни

— Хризалиду покинет,

Слабые крылья раскинет,

Интеллигент!

Полетит на огни, горящие золотом,

На золото, жгучее точно огни…

У воевавшего с голодом

Студента-филолога,

Читая о Галльской войне,

Брал уроки латыни,

Возвращаясь домой

В шесть часов со службы,

От усталости в полусне…

За три месяца с малым

Прочной не сладить дружбы

С языком «Энеиды», «Анналов»…

На экзамен понёс с собой

Цезаря, Ливия, “Eheu! fugaces…”

С этим грузом в зал рекреаций

N…ской гимназии войдя с волненьем,

Подступил с почтеньем

К воплощенью премудрости мира…

Синяя ночь вицмундира,

С перьями тучек пуха,

Пуговиц-звёзд золотыми гвоздями

Приколочена к глобусу брюха.

Грива и взор Зевеса —

Глазам больно!

Хоть их зажмуривай!

Под седых усов завесой,

Пожелтевшей от курева,

Аромат алкогольный —

Смесь шамбертена с сивухой…

Взмолнил взором Юпитер,

Усы вытер,

Взгромовержил: «Ну-те!»

Как вспомню о той минуте,

Сердце щемит.

— За три месяца с малым,

Не быв гимназистом,

Можно ль стать латинистом? —

Цезарь прошёл вяло,

Кое-как Гораций,

Но нужно признаться —

Испортил всё Ливий Тит…

И воззрел Юпитер в окно на клёны

На скульптурную Зевсову гриву —

Улыбнулся лениво,

Вчерашнюю вспомнил попойку

И… поставил мне тройку!

Вот и всё о том, как учился латыни,

От конторской чихая пыли я.

И кто в меня камень кинет

За то, что не знаю Вергилия?

И всё же к поэту «Буколик», «Георгик»

Стремлюсь порой, проклиная восторги

Урбанизма бензинно-бетонных оргий.

Зачем толпимся меж стен, зубами

Грызущих небо, сожравших дали?

Зачем асфальт и гранит втоптали

В сырую мать землю? Зачем мы сами

Ложью черним белизну бумаги?

Зачем мы нюхаем пыль и вонь?

Зачем мы слушаем лязг и стук?

Зачем мы глядим на углы и кубы

(Каких ещё нужно нам теорем?)

Зачем? Зачем?

Вопросы тщетны и — знаю — глупы,

Но что же делать, когда мне любы

— Страна, раскрытая как ладонь…

На жирной грядке свежий латук…

Ива над зеркалом влаги,

Распустившая волосы,

Расчесавшая длинные кудри

Золотым гребешком лучей

На зелёные ровные пряди…

Мычанье стад на хуторе…

Просторы неба, пажитей глади…

Кукушки голос…

Созревший колос

Полей?..

Мечтать об этом сладостно и больно

И так напрасно!

Но вновь и вновь слежу невольно

В прекрасных книгах за мечтой прекрасной.

И пусть не могут говорить Вергилий

Со мной, невеждой или Феокрит,

Зато потомок их далёкий говорит —

Пусть Жамм, слегка неловкий от усилий

Быть ясным и простым, прочтёт пред нами

Молитву, чтобы в рай он мог идти с ослами.

Молитва, чтобы в рай я мог идти с ослами

О, Господи, когда пойти к Вам будет нужно,

Пусть это будет в день, когда деревни в дружном

Наивном празднике пылят… Хотел бы я

Дорогу сам избрать и, как привык, бредя,

Идти, гуляя, в рай, где днём сияют звёзды.

Я трость свою возьму, пойду большой дорогой

И по пути ослам, друзьям моим, скажу:

Зовусь я Жамм Франсис, я прямо в рай иду

Затем, что ада нет у Господа в стране.

Идёмте в рай со мной, друзья лазурных дней!

Скотинки кроткие, что быстрым взмахом уха

Надеетесь прогнать удары или муху…

Пусть, Боже, к Вам явлюсь меж этих тварей пленных,

Склоняют и стоят, так чинно ножки сжав,

Что поневоле нам становится их жаль.

Пойду, и тысячи за мной ушей ослиных:

Потянутся ослы, таща свой груз в корзинах,

Гимнастов уличных везя в тележке скарб

Иль с мётлами возок иль жестяной товар.

В том шествии пойдут ослицы вместе с нами,

Как бурдюки полны, с разбитыми ногами,

Ослы за ними вслед, одетые в штаны,

Чтоб синеватых ран сочащихся, больных

Не наносили им, садясь в кружок, слепни…

Позвольте, Господи, чтоб с этими ослами

Я к Вам пришёл, и пусть ведут в стране нездешней

Нас ангелы к ручью, где в зарослях черешни

И там, в приюте душ, склонившись к райским водам,

О, Боже, пусть ослам я сделаюсь подобен

— Им, ограждающим смиренный свой удел

В предвечной доброты прозрачной чистоте!

<1932>