Над островом чёрный закат

Юрий Колонтаевский, 2018

Мир, представленный в хрониках, не является вымыслом. Присущие ему черты вполне осуществимы и во многом соответствуют уже принятым в человеческом муравейнике или еще только прорастающим побегам зла – при всеобщем попустительстве. Со временем жители Земли, как ни крутись, испытают на собственной шкуре эти возмутительные, но настойчиво зреющие новации. Мы же, живущие одним днем, никак не можем поверить, что наш обманчиво мирный горизонт уже окрашен в мрачные цвета грядущей катастрофы.

3

Координатор Платон, преодолев толпу, сникшую после ужасного исхода злополучного Харта, вырвался из приемной. Одним духом, в панике, опасаясь, что могут окликнуть и вернуть, он одолел протяженный гулкий коридор, где теперь не было ни души, и укрылся в своем ненадежном временном убежище. Сдерживая дыхание, осторожно — до щелчка — притворил за собою дверь и тщательно заперся изнутри. Замер в изнеможении, приникнув повлажневшей спиной к ледяному полотну двери.

Тело колотила мелкая дрожь, подгибались ставшие чужими ватные ноги, сердце отчаянно и тупо било в грудную клетку, душили спазмы, похожие на рыдания.

Медленно унималось дыхание. Возвращались связные мысли. Он осторожно попробовал убедить себя, что опасность миновала и ничего страшного уже не произойдет.

Проковылял к рабочему столу у окна, упал в чужое кресло, к которому так и не смог привыкнуть, усилием воли приказал себе расслабиться, стараясь обрести равновесие. Вроде немного полегчало.

Этот скромный небольшой кабинет ему предоставили для работы на время обострившейся болезни Владетеля, по странной прихоти пожелавшего держать под рукой, как он объяснил, на всякий пожарный случай, своего первого заместителя — свою тень. Еще недавно этот кабинет занимал один из немногочисленных помощников господина, сгинувший в начале весны.

Нелепая гибель Харта потрясла Координатора, оглушила. На его глазах по мановению руки владыки был исторгнут из жизни близкий, добрый человек, без которого он давно не мыслил собственного существования, сгинул просто и буднично. Невозможно поверить, что причиной жестокого наказания послужила размолвка, возникшая в ходе аудиенции. Оставаясь в приемной, он слышал обрывки разговора на повышенных тонах.

О чем думал Харт накануне, во время их последнего нескладного разговора? Зачем теперь, когда Владетель как никогда близок к естественному концу, он напросился на совершенно необязательную встречу? И почему на вопрос о причинах странного решения ничего не стал объяснять? Только расплылся в беспомощной улыбке, в которой удивительно сочетались обреченность и твердый умысел не уворачиваться от ударов судьбы. Почему, наконец, его отношения с Владетелем, обычно ровные и уважительные, ни с того ни с сего обострились настолько, что единственным выходом оставалась бессмысленная, жестокая развязка? Неужели Харт знал, что поспешная аудиенция закончится для него крахом, и пошел на нее сознательно?

Удивительным было также то обстоятельство, что на этот раз страшная кара постигла не простого смертного, а старейшего сенатора, одного из заметных и уважаемых сановников, ученого, на чьих хилых плечах держалась обширная отрасль производств, остро необходимых государству.

Владетель, и всегда склонный к решениям, выходящим за пределы разумного поведения, никогда прежде не покушался негласно и единолично на жизнь свободного человека, уж не говоря о представителе высшей власти.

Обычно кардинальным решениям предшествовала подготовка, когда охотник и жертва выходили на последнюю прямую отношений. Приближающееся возмездие проявлялось неспешно, как правило, обретая разумное обоснование. Но так было всегда, к этому привыкли, а будет ли отныне?

Едва ли поступок Владетеля достаточно мотивирован, что в соответствии с требованиями Закона считается обязательным для вынесения и немедленного исполнения даже не столь сурового приговора. Поражал устрашающий произвол, безысходность наказания.

«Он и со мной теперь говорит отрешенно, вскользь, — думал Координатор. — Неловко шутит, подначивает загадками… Неужели и я обречен на заклание?..»

Следом явилась крамольная мысль, зарождение которой с некоторых пор он ощущал в себе, но которой не позволял прорасти: избавление придет — очень скоро. Владетель плох, на этот раз ему не выкрутиться, он, пожалуй, и месяца не протянет. Теперь же, когда с вызывающим упрямством отвергнуты лучшие опытные врачи, а лечение поручено юному Герду, безродному выскочке, только что вышедшему из университета, шансы на выздоровление и вовсе ничтожны.

Эти горькие мысли постепенно распрямлялись в нем, становясь определяющими. От его прежних укоров самому себе, что не следует спешить, нужно подождать, все разъяснится, вернется порядок, ничего не осталось, кроме убеждения, что он больше не сможет держаться с Владетелем на равных, не осмелится, как прежде, задать любой, даже не вполне приятный вопрос, не услышит ясный ответ. «Впредь не следует ожидать мира, — постановил он для самого себя. — Отныне мира меж нами не будет. Теперь все будет по-другому — неопределенно и безобразно».

Ничего изменить нельзя, остается ждать — своего часа. Он дождется, чего бы это ему ни стоило. Будет терпеть, соглашаться, главное, будет беречься сам. И копить силы — исподволь. Он основателен и неспешен. Недаром Владетель всегда отмечал и высоко ценил эти его качества.

«Пока серьезных причин для паники нет, — подвел он итог. — У меня в запасе неоценимое преимущество — время, которого у Владетеля не осталось. А Харт… Ничего не поделаешь, все мы под богом ходим, все канем в вечность — рано или поздно. Уйдем, не оставив следа».

И как только он понял, что важное, долго не дававшееся решение принято, напряжение отпустило. Он вернулся в ту норму, которую постоянно ощущал и поддерживал в себе и которая давала ему энергию жить и отстаивать интересы государства исступленных.

Он поднялся, расслабленно прошелся по кабинету от окна к двери и обратно, посмотрел в окно. Обычно в это время дня площадь перед дворцом была безлюдна. Теперь же поодаль, у подъезда его собственной резиденции, которую он по капризу владыки оставил вынужденно, группа людей, человек пятнадцать, не больше, внимала высокому разбросанно жестикулирующему человеку. Тот даже поднялся на несколько ступенек парадной лестницы, торжественно возвысившись над слушателями. Поразили тощие голые руки оратора. В четком ритме чудными птицами взлетали они над лохматой его головой — вырывались на волю из широких рукавов хитона, опадавших тяжелыми складками.

«Неслыханное вольнодумство, — определил Координатор строго. — Никому не позволено проповедовать в общественном месте. Следует немедленно пресечь вопиющее нарушение».

Он надавил на кнопку вызова охраны. В коридоре рассыпалась, приближаясь, дробная побежка дежурного. В дверь поскреблись. Он открыл замок — дверь распахнулась, на пороге стоял знакомый робот Р2, привратник из охраны дворца.

— Ты вот что, любезный, выйди-ка на площадь, там кучкуются какие-то странные люди. На противоположной стороне, справа. Послушай, о чем они говорят, запомни. Вернешься, доложишь.

— Слушаюсь, господин, — выкрикнул робот и исчез.

Координатор вернулся к окну и продолжал наблюдать. Он видел, как Р2, выбрав нужное направление, по кратчайшему пути пересек площадь, приблизился к толпе. Некоторое время стоял неподвижно, слушая оратора, затем склонился к одному из слушателей — о чем-то спросил. Ему ответили, он удовлетворенно кивнул головой, поблагодарив, послушал еще немного и пустился в обратный путь.

— Этот человек проповедник, господин, — сказал Р2, войдя в кабинет. — Зовут его Тарс. Он простой врач. Довольно странное слово, но он повторяет его постоянно. Если быть точным, именно этим словом он начинает каждую фразу. Он рассказывает, как поступает голубь с голубкой, когда к ним приходит нечто непонятное, что он называет любовью. Голубь зачем-то карабкается на голубку, что-то такое делает, потом они вместе взлетают и носятся кругами, оглушительно хлопая крыльями… Не очень понятно, господин, во всяком случае, наблюдая голубей, я ничего подобного не замечал… Я подумал, что рассуждения простого врача вам будут интересны, и записал кое-какие отрывки из его речи. — Он протянул Координатору серебристый диск.

— Свободен. Ступай.

Робот вышел, притворив дверь за собой.

Координатор утопил диск в приемную щель плеера, аппарат ожил, зашипел. Комнату наполнил срывающийся от волнения звонкий голос:

–…не крамола, нет, не крамола, поверьте мне. Я не хочу обидеть вас, когда говорю откровенно, что живете вы все неправильно. Я простой человек, простой врач, разделяющий с вами эту жизнь. Я от души желаю вам счастья. Настоящего человеческого счастья, о котором вы успешно забыли. Вас заставили забыть… Я призываю вас к любви. А это означает, что вы должны жить вместе — мужчины и женщины, и первым делом научиться спариваться точно так же, как это делают собаки или кошки. Наконец, как это у вас на глазах делают голуби. Вы на это имеете полное право, потому что вы не роботы — вы люди. Не стесняйтесь своих чувств, не душите их в своих недрах…

Гул одобрения прервал проповедника. Он замолчал ненадолго, но собрался и продолжал:

–…вы видите, как целуются голуби на виду у всех. Как потом мальчик довольно неуклюже, помогая себе крыльями, карабкается на девочку и все завершается самым естественным образом. Причем восторг от содеянного настолько переполняет тупых бесполезных птиц, что пережить его удается, только сорвавшись в небо в оглушительном парном полете. Сделав один или два причудливых, витиеватых круга над землей, птицы опускаются куда попало и вновь целуются, и вновь карабкаются, и выстреливают в небо короткими суматошными кругами…

–…поймите, вы люди, вам нет нужды уподобляться животным. Нет надобности любить друг друга прилюдно, там, где застигло желание… У вас есть жилища, вы можете в них укрыться… Главное, нужно верить, что никто на всем белом свете не вправе мешать вам быть счастливыми…

–…я давно подозревал, а теперь знаю точно, именно так древние продолжали свой род. В те счастливые времена, которые давно завершились, как нам настойчиво объясняют, в центре мироздания была женщина-мать. Она зачинала ребенка в любви, носила его в своем чреве, рожала в муках, кормила своим собственным молоком, готовила к жизни среди других людей… Ведомо ли вам, что наши предки совсем не нуждались в пробирках и кюветах, в которых когда-то плавали мы с вами — беспомощные зародыши, у которых, по существу, не было родителей, а были только анонимные половые субстанции неких мужчин и женщин…

Координатор выключил плеер. «В этих разговорах, — подумал он, волнуясь, — чувствуется нечто ложное. Пожалуй, запретное, но, несомненно, содержащее непонятную истину…

Он продолжал следить за любителем голубей. «Нужно присмотреться к этому человеку, — продолжал он думать. — Хотя нет, лучше позвать его сейчас же и расспросить. Причем немедленно. Выяснить подробности. Он может затеряться, ищи потом».

Он вновь вызвал охрану. Р2 возник на пороге.

— Отправляйся на площадь и этого… Тарса… приведи ко мне. Понял?

Вид молодого человека позабавил Координатора. Хитон стар и потрепан, по подолу подрублен неровно и косо. Впалые щеки покрыты недельной рыжей щетиной. Пожалуй, он голоден — время от времени судорожно сглатывает слюну. Наблюдая Тарса, Координатор подумал, что этот человек едва ли имеет постоянную работу и доход…

— Мне доложили, что тебя зовут Тарс.

— Это имя, господин, мне дали при рождении, — сдержанно объяснил проповедник. — Выбрали, как положено, по Главному каталогу разрешенных имен. Я заменил какого-то Тарса — предшественника. Незадолго до моего рождения он покинул наш прекрасный мир — не по своей воле. Его имя освободилось. Мне по душе эта традиция и мне нравится мое имя.

— Имя дают при рождении, — согласился Координатор вяло — перенесенный стресс не отпускал. Он подумал, что, пожалуй, не следует продолжать общение с этим человеком, но что-то необычное в облике и повадках Тарса уже зацепило. Что-то естественное, простое, чего давно не приходилось наблюдать. — Как я понял, ты врач, но зачем же подчеркивать, что простой врач. Разве ты не знаешь, что мы никогда не пользуемся этим определением по отношению к человеку. Что мы давно отказались от деления людей на простых и сложных? Ты нарушаешь запрет, то есть выступаешь против общества. Не боишься последствий?

— Не боюсь, — спокойно ответил Тарс и пояснил: — С недавних пор. Но почему вы решили, будто я выступаю против общества?

— Я имею основания так думать, — сказал Координатор.

— А вот я так не думаю, — упрямо возразил Тарс. — И тоже имею основания.

— Ты смелый юноша. И, видно, довольно умный. Из всех моих укоров ты выбрал самый опасный — выступление против общества. Ты знаешь, что бывает за подобное прегрешение? О Хроме слышал?

— Приходилось, — вздохнул Тарс. — У меня есть небольшой опыт общения с этим… выродком. Незабываемый опыт.

— Почему ты с такой злостью клеймишь достойного человека? Он только тем и занят, что защищает нас от крамолы…

— Другого имени этот негодяй не заслуживает. Недавно по его вине я потерял близкого друга….

— Он тоже проповедовал, твой друг?

— Нет. Он был профессором биологии. Однажды в разговоре с коллегой он неосторожно предположил, что в основании нашего государства лежит пренебрежение человеческим достоинством и в качестве практического приложения к этому понятию бессмысленная, потрясающая жестокость.

— Как подобные мысли приходят в голову молодым людям? — возмутился Координатор. — Получили отличное образование, достигли положения в обществе, вся жизнь впереди… Твой друг удивительно смелый человек, но, к сожалению, глупый и опрометчивый. Так чем же дело закончилось?

— Разве не ясно? На него немедленно донес тот, с кем он говорил. Хром прислал своих костоломов, его увели и велели закрыть дверь за собой.

— И он, конечно же, послушно выполнил повеление.

— А разве был выбор? Он просил сохранить жизнь невесте…

— Значит, на пороге смерти этот человек заботился не о себе? Удивительно. У него, что же, была невеста? И она разделяла его взгляды?

— Они просто любили друг друга и мечтали родить собственного ребенка. Им запретили, как только узнали об этом желании во время врачебного осмотра. Позже ей сделали операцию — против ее воли…

— Ты сообщаешь много необычного. Говоришь, что они очень любили друг друга. Поясни, как это следует понимать?

— Они были единым целым и не могли жить друг без друга…

— Выходит, они жили вместе? Странно. Впервые слышу, что можно… Ты меня удивляешь, Тарс. И что же, его невесту оставили в покое?

— Оставили. Только она отказалась жить без него. Я отговаривал… она ничего не хотела слышать. Тогда я пошел к Хрому. Он сказал, что, если она решила уйти, он не станет препятствовать. А меня предупредил, что давно наслышан о моих проделках, что, когда немного освободится, непременно займется мной. Что моя песенка спета. Он сказал именно так.

— Ты утверждаешь, что невесту твоего друга… — не завершил фразу Координатор, зная ответ.

— Ее убили, — тихо произнес Тарс.

— Печально, — сказал Координатор и замолчал. Но ожил. — Скажи мне, почему мысли о пренебрежении человеческим достоинством и жестокости, на которых якобы построено наше государство, пришли в голову твоему другу?

— А вы что, думаете иначе? — Тарс жалеюще смотрел на собеседника.

— Ты смелый юноша, — сказал Координатор, испытывая досаду. — Но ты не ответил на мой вопрос.

— Он не мог жить так, как живут исступленные. Не хотел быть исступленным.

— Он хотел стать плебеем? Мне доподлинно известно, что плебеи культивируют так называемую любовь. Но они недостаточно цивилизованы. Что с них возьмешь? И у славов вся жизнь строится на пресловутой любви.

— Это так, — сказал Тарс. Подумал и, решившись, задал вопрос, который постоянно носил в себе: — Не по этой ли причине дети славов совершенно здоровы?

— Здесь, Тарс, ты, пожалуй, прав, — согласился Координатор. — Но мы не можем принять такую модель поведения. Мы не славы и не плебеи, мы вынуждены думать о будущем. Тебе известно, что наш народ готовится к переселению на Терцию?

— В самых общих чертах.

— Ты готов лететь вместе со всеми?

— Едва ли меня спросят…

— Обязательно спросят и дождутся ответа.

— И следом, если откажусь, велят закрыть за собой дверь?

— Строгость наших законов сильно преувеличена. Не нужно их нарушать и все будет в порядке. — Координатор подумал и спросил, вспомнив: — Ты что-то там говорил о голубях. Что они такое вытворяют, чему следует научиться людям? Ведь, рассуждая о голубях, ты преследовал именно эту цель?

— Голуби живут так, как велит природа, — заученно проговорил Тарс. — Они никого не спрашивают, как следует поступить. Ответы на все вопросы находятся в них самих. А человек только и делает, что опровергает природу, а потом объясняет свои поступки нелепыми доводами.

— Поясни свою мысль, сделай одолжение.

— Я призываю всего-навсего вернуться к естественной жизни, к той жизни, которой жили наши далекие предки.

— Но, подумай, такое поведение неприемлемо по целому ряду причин. Начнем с того, что мы не можем позволить людям беспорядочно размножаться. Однажды это уже было, и ты знаешь, чем закончилось. Мы также не можем позволить, чтобы люди принимали участие в воспитании собственных детей. Ничего хорошего из этого не получится. Потому таких детей просто не должно быть, и их нет.

— Эти доводы мне не нравятся. В них трусость и нежелание отвечать за себя и свою жизнь.

— Скажи-ка мне, Тарс, ты вникаешь в смысл слов, которые произносишь с такой безрассудной отвагой??

— Я рассуждаю, господин Координатор. Взвешиваю и делаю выводы.

— Ты знаешь, кто я такой?

— Знаю. Мне сообщил робот. Правда, никогда прежде я вас не видел, но всегда знал, что вы существуете.

— А теперь я знаю, что существуешь ты и что участь твоя незавидна. К сожалению. На улице ты протянешь недолго.

— Я готов, — сказал Тарс печально. — Если кому-нибудь станет немного легче.

— Кому-то, возможно, станет, мне — нет, — сказал Координатор и удивился своим словам. Ему показалось даже, что эти слова произнес не он, а другой человек, оживший в нем, у которого единственная цель в жизни — перечить любому замыслу своего господина. — Я не стану причинять тебе неприятности, хотя должен. Ты уйдешь теперь и постараешься быть осторожным и умным простым врачом, если тебе нравится так называть себя, а не разгильдяем, проповедующим крамолу на площадях. Тебе очень повезло встретить меня на своем пути, хотя по-настоящему тебе повезло потому, что последнее время удивительно не везет мне. — Он помолчал и вдруг переключился на жесткий непререкаемый тон, свойственный Великому Координатору: — Впрочем, эти слова забудь. Ты, надеюсь, не жаждешь познакомиться ближе со мной и моими людьми?

— Нет, конечно, — еле слышно проговорил Тарс.

— Тогда ступай и запомни совет: держись подальше от пройдох из службы безопасности, особенно от их предводителя Хрома. Он уже положил глаз на тебя, как я понял с твоих слов. От натасканных псов тебе не уйти, если они, не дай бог, возьмут след. Но, если все же случится беда и тебя прижмут так, как они умеют, попробуй сослаться на меня. Разрешаю. Не уверен, что это тебе поможет, учитывая краткость пути от ушей ублюдков из тайной службы до скорой расправы… И еще. Пожалуйста, освежи одежду. Так опускаться недопустимо. Ты же врач. Простой врач…

Выпроводив Тарса, Координатор вернулся к столу, опустился в кресло, замер.

Вспомнились молодые годы, когда борьба за лидерство так естественна. Он не рвался на первые роли, предпочитая вторую позицию, объясняя свой выбор врожденной скромностью и скучным отсутствием амбиций. Первое место всегда занимал будущий Владетель.

Вместе с тем, сколько помнил себя, он о высшей власти осторожно мечтал, но не для того, чтобы карать или миловать по произволу, а для того, чтобы созидать. Ему вполне хватало власти над тихой стороной жизни — вещественной. Идеологию, законотворчество он оставлял Владетелю, олицетворяющему высшую власть и высшую ответственность. Он согласился с тем, что второе место в государстве исступленных было его потолком, и не желал большего.

Однако бывали времена, когда он мог легко, не прилагая значительных усилий, переместиться на первое место. Особенно настойчиво высшая власть поманила, когда вопреки Закону Владетель увлекся юной плебейкой, похищенной на Континенте в колонии славов. Порабощенный пагубной страстью, он спрятал девчонку от любопытных глаз в своем поместье, наивно полагая, что для окружающих вопиющее преступление останется незамеченным, и на целую весну устранился от дел, переложив на его плечи, как нечто само собой разумеющееся, еще и свою долю забот.

Тогда страна застыла в неустойчивом ожидании перемен. В Сенате, прежде разобщенном на два вечно противоборствующих лагеря, немедленно прекратились распри. Непримиримых врагов объединил отчаянный замысел: во что бы то ни стало изменить жизнь государства. На удивление открыто и смело сенаторы потянулись к трибуне. Наперебой, не опасаясь последствий, в крайней запальчивости принялись твердить о переменах, которых жаждет народ и, конечно же, они сами — вместе с народом. Жажда решительной перестройки государственного механизма сконцентрировалась до состояния, при котором было достаточно небольшого толчка, чтобы перемены осуществились.

Владетеля обвинили в бесцеремонном попрании Закона на виду у всего народа, в пристрастии к сомнительным удовольствиям и, как следствие, в пренебрежении высоким долгом и назначением. В результате единогласно постановили сместить его со всех постов и предать суду. Преемником назвали Координатора — и не только в Сенате, но и на улицах.

В конце концов к нему пришли заводилы. Задыхаясь от возбуждения и страха, его поставили перед выбором. Был задан единственный вопрос: готов ли он сделать решительный шаг? Он думал недолго и, когда напряжение достигло предела, смалодушничал — наотрез отказался. И, как стало понятно позже, выиграл.

Владетелю донесли — уши у него были повсюду. Он понял, что перегнул палку, и пошел на попятный, проявив несвойственную ему гибкость, — освободился от всего, что раздражало народ, и в первую очередь от плебейки, успевшей родить ему сына. Ближайшим рейсом вернул женщину на Континент, мальчишку поручил опальному отцу-диссиденту и, не испытывая ни малейших угрызений совести, отправил в отставку Сенат в полном составе.

Народ, озадаченный столь решительным поворотом, для порядка повозмущался, но, обретя очередные подачки, главным образом в виде щедрых посулов, сник и смирился.

Тогда Координатор решил, что нужно работать и, главное, просто жить. Нужно терпеть, спокойно дожидаться своего часа и довольствоваться тем, что есть. Тогда же он впервые всерьез поверил, что его время еще придет. Оно непременно явится, когда не ждешь и даже не очень желаешь.

Подвернулось приятное отвлечение — он женился. У него родилась дочь — его Тея. Он сохранил девочку и жену рядом, образовав семью. По Закону у него было исключительное право на такое решение, и он им воспользовался. Тея стала его нескончаемой радостью. А он наконец обрел настоящий дом.

С тех смутных весен их отношения с Владетелем сделались сугубо официальными, между ними не осталось ни прежнего тепла единомышленников, ни искреннего доверия. Они стали просто сотрудниками — первый и второй.

Он все чаще стал замечать, особенно после рождения дочери, что исполняет служебные обязанности автоматически, что молодой задор, иссякнув, сменился холодным расчетливым равнодушием опыта. Он по-прежнему жил заботами государства, но теперь к служению прибавился новый интерес — личный, который он взялся энергично подпитывать.

У него появилась мечта: обручить трехлетнюю Тею с шестилетним увальнем Адамом, незаконнорожденным сыном Владетеля. С великой настойчивостью, отвергнув противные соображения жены, он упрямо приближал свою мечту к осуществлению, сумев придать предстоящему событию значение едва ли не государственного праздника всеобщего примирения.

Постепенно доводы против необычного обручения были так или иначе преодолены, кроме одного, состоящего в шаткости социального положения жениха. Немногочисленным посвященным было известно, что Адам внук Гора, что Гор отец Владетеля, а то, что Владетель, в свою очередь, отец Адама не считалось очевидным, а лишь молча подразумевалось узким кругом лиц, близких к власти. Дополнительной преградой, о которой даже думать боялись, было кровное родство Адама со славами через мать, определенно принадлежавшую к этому племени. Его наполовину плебейское происхождение, по Закону причислявшее его к плебеям, препятствовало обретению им гражданства Острова в будущем.

Владетель на торжество не явился, хотя официальное приглашение заблаговременно получил. Он, верно, понимал, что признание ребенка сыном открыто подтвердит нарушение основных запретов Закона, установленных, кстати, по его жесткому настоянию.

И все же праздник удался на славу, дети были прелестны, особенно Тея. Роль невесты захватила ее настолько, что она потребовала, чтобы отныне их больше не разлучали. Адам, напротив, тупо и безразлично молчал. Торжественный обряд в главном храме столицы при огромном стечении народа оставил его совершенно равнодушным. В решительную минуту с трудом удалось выдавить из него согласие.

Старик Гор, напряженный и замкнутый, условно представлявший родителей жениха, не скрывал владевшего им смятения и все норовил избавиться от повышенного интереса к своей персоне. Как только завершилась официальная часть и праздник пошел на убыль, он, не попрощавшись, ускользнул вместе с внуком в свое загородное имение.

Они не появлялись в столице до самого поступления Адама в университетский пансион и ни разу не навестили Тею, которая продолжала ждать жениха, как может ждать девочка, пораженная мечтой.

Пришлось объяснить дочери, что мужчины в юном возрасте не отличаются чуткостью женщин, что их чувства пробуждаются позже. Отплакав, она согласилась ждать, неустанно твердя, что Адам тоже обязан ждать, не забывать ее и хотя бы изредка навещать.

Тея взрослела, продолжая мечтать о встрече с женихом. Наконец, когда в университете организовали первую девичью группу, она упросила отца отпустить ее учиться. Она встретилась с Адамом лицом к лицу, но не решилась открыться и попытаться восстановить связь — отложила до подходящего случая.