Блок №667

Юрий Горюхин, 2011

Будущее, прошлое, параллельное можно вообразить каким угодно, – автор отсек одну половину человечества. Адресуется всем нетрадиционно воспринимающим традиционную реальность. Автор – главный редактор журнала «Бельские просторы». Финалист премии Белкина. Дважды финалист премии имени Юрия Казакова. Лауреат премии им. Ст. Злобина. Шорт-лист премии имени Бажова. Шорт-лист Чеховского конкурса «Краткость – сестра таланта». Заслуженный работник культуры РБ. «За высокие творческие достижения в области литературы» награжден Почетной грамотой Республики Башкортостан.

Глава 1

1

Мальчик еще только помешивал мятой алюминиевой ложкой дымящуюся зеленую жижу, а Бешеный уже вытирал большим ноздрястым куском черного хлеба дно тарелки. Мальчик без удовольствия проследил за длинным языком Бешеного, которым тот сначала прошелся по жирным краям тарелки, а потом с двух сторон облизал ложку. Мальчик выловил из своего зеленого водоемчика слизкий лист капусты, приподнял за краешек двумя пальцами и посмотрел сквозь него на желтый фонарь, мертво вделанный в потолок, — ветвистые тонкие и толстые прожилки были интересны и загадочны. Но Бешеный опять закряхтел и зачесался. Мальчик осторожно отпустил лист капусты в горячий и вонючий бульон, а Бешеный вдруг взял и всех удивил. Бешеный встал из-за стола до сигнала, перешагнул через скамейку и вышел на середину камеры. Окружающие подняли бритые затылки, бросили в тарелки ложки и в веселом ожидании потерли руки.

Захар больно заехал Мальчику локтем между ребер:

— Смотри, Мальчик, сейчас начнется!

— Чего начнется?

— Как чего?! Раздатчик уже побежал докладывать стражникам о том, что Бешеный до сигнала поднялся из-за стола, те придут и будут бить Бешеного, а потом уведут его в карцер!

Мальчик потер занывший правый бок и без удивления недосчитался одного желтого зуба в рыхлых деснах Захара.

— Что же тут интересного, постоянно кто-то кого-то бьет, да и карцер никогда не пустует.

Захар три раза взмахнул короткими ресницами и сказал: «Хе!», потом подумал и добавил:

— Ох, ну и дурак же ты, Мальчик!

Бешеный не спеша сел на бетонный пол, заложил руки за голову и, откинувшись назад, стал смотреть в потолок.

— Бешеный, а Бешеный! Ты это чего?! — Захар подмигнул всем, посмотревшим в его сторону, не попал в бок увернувшегося Мальчика и тонко с подвывом захихикал.

— Заткнись! — сказал Джим.

2

Дверь лязгнула и отлетела в сторону, все, кто был в камере, вздрогнули, напрягли в тугую резину мышцы тела, а мышцы лица расслабили до состояния отстраненности и бесстрастности.

Толстый краснолицый стражник Кирпич и толстый усатый стражник Ноль строго подошли к лежащему Бешеному, замахнулись на него длинными черными дубинками, но Мальчик тихо сказал себе в рукав:

— Вам незачем его бить — он умер.

Кирпич возмутился и стал сверлить взглядом открытые лица обитателей камеры номер восемь в обреченной надежде найти чьи-то дрогнущие веки.

— Это кто тут такой?! Кто тут это самое?! Мы вам э… Мы вам мигом, в конце концов!

Ноль снял с рукава синей форменной куртки желтый волос и дунул его в сторону Кирпича:

— А вдруг он в самом деле умер?

— Тогда надо позвать Младшего.

— А вдруг не в самом деле?

— Тогда не надо звать Младшего, он нам потом мигом, в конце концов!

— Что будем делать? Решение принимать тебе.

— Это почему?

— Потому что у тебя на куртке двенадцать серебряных пуговиц, а у меня только десять.

— Ты их просто не пришиваешь, выигрываешь каждый раз в крестики-нолики и прячешь.

— Не болтай чушь — играть в крестики-нолики запрещено!

— Я и сам знаю, что запрещено, я так просто, по ошибке.

Стражники несколько раз хмуро перешагнули через Бешеного, потыкали его дубинками и, разрешив обитателям камеры встать из-за стола и тихо себя вести, вышли в коридор принимать какое-нибудь решение.

3

Жители камеры номер восемь задумчиво подходили к улыбающемуся в потолок Бешеному, трогали его за различные части тела, пожимали плечами и отходили в сторону. Мальчик тоже грустно покрутил Бешеному ухо и щелкнул по носу.

— Что, Мальчик, сначала Бешеный таскал тебя за уши, а теперь вроде бы как ты его?

— Ты ошибаешься, Шрам. Бешеный никогда не таскал меня за уши, даже тогда, когда терял ощущение действительности, — мы были друзьями.

— А когда вы с Рыжим привязали ногу Бешеного к лавке, и когда он вытащил вас обоих из под нар?

— Это было недоразумение.

— Мальчик, ты мне нравишься.

Шрам вынул руку из кармана и неуверенно протянул ее к Мальчику.

— Надеюсь, ты не собираешься хлопать меня по щеке?

Как заныло плечо Мальчика от удара импульсивного Захара:

— Мальчик! Ты свидетель: я последний разговаривал с Бешеным! Как только Ноль или даже Младший спросят, кто последний разговаривал с Бешеным, ты сразу им скажи, что это я последний разговаривал с Бешеным!

— Что ты все орешь мне в ухо?! Сам и скажи, что ты и есть тот избранник, которому посчастливилось последним побеседовать с милым Бешеным.

— Мальчик! Смотри! Если подтвердишь, я тебе первому расскажу, как там все было, а если не подтвердишь, то скажу Кирпичу, что это ты кричал без разрешения, и тебя дурака в карцер посадят!

Мальчик вытер рукавом со лба липкие брызги и внимательно посмотрел на никогда не гаснущие пляшущие огоньки в глазах Захара.

— Захар, ты меня удивляешь — такой большой, умный, умудренный опытом долгого существования, а наивность твоей просьбы просто поразительна, как будто ты не знаешь, что только Джим решает, кому быть свидетелем.

Мальчик предвидел досаду Захара, поэтому ловко присел под его свистящий кулак, юркнул между Хромым и Зубом и спрятался за огромным толстым Дрылем.

4

Старожилы камеры номер восемь быстро утомились обсуждать нелегкий жизненный путь Бешеного и разбрелись в различных направлениях заниматься своими или чужими делами: Брондз некрепко поколотил Бублика, который притворно захныкал, старательно вытирая несуществующую кровь под носом, Карасик с Подрезом щекотали друг другу подмышки, чтобы выяснить, кто более достоин любви прыщавого Чаки, Прокл проиграл в крестики-нолики Юрику маленький острый гвоздик, а перед Мальчиком вдруг выросла голова Захара, протиснувшегося под нары и заслонившего Мальчику весь обзор камеры.

— Мальчик, я тут подумал немного и знаешь что? Возьми — это тебе, я сам сделал.

Мальчик взял грубо выструганного из просаленного куска дерева уродливого человечка, повертел его и, чтобы не расстроить Захара, изобразил легкое любопытство.

— Спасибо, Захар, ты очень добрый.

— Мальчик, ты же знаешь, Байрам заболел, его унесли лечиться, и я теперь один, а ты уже почти вырос, у тебя вон усики уже пробиваются, я тоже раньше таким был, сейчас вот только немного другой стал.

Мальчик погладил деревянного человечка, и длинная заноза больно воткнулась ему в ладонь:

— Проклятие!

— Мальчик, давай жить вместе, а? Я тебе помогу занять место на нарах и еще чего-нибудь, да и вообще, а?

Мальчик вытащил зубами занозу, немного отсосал из ранки кровь и сплюнул.

— Захар, я не люблю тебя.

— Ну и что, что не любишь, сейчас не любишь, потом полюбишь, да и где ты видел эту любовь? Ее и нет, может быть, вовсе, хотя, конечно… Ну, смотри, гад, я тебе припомню, гад! Ты еще погниешь в карцере, сопляк!

Чтобы меньше утомляться от горячего и несвежего шепота Захара, Мальчик незаметно отодвинулся от него и прижался спиной к стенке, а Захар разнервничался, вырвал у Мальчика из рук деревянного человечка, сунул в карман, сделал свирепое лицо, хотел что-нибудь еще сказать Мальчику или просто ударить, но неожиданно для себя пополз из-под нар. Захар стал цепляться за перекладины, царапать ногтями доски, ощупывать толстыми пальцами трещинки в полу и чуть не ухватил вовремя отдернутую руку Мальчика, но ничто не могло остановить его равномерного поступательного движения.

— Ну, сейчас я там кому-то! Ох, ну сейчас я там кому-то! Я сказал, сейчас я там кому-то! Я за себя не отвечаю там!.. А я чего? — я ничего… я так… я и не собирался вовсе… я просто спросил и все…

Джим сграбастал в охапку и сердито швырнул Захара через обеденный стол. Захар, размахивая в воздухе руками и ногами, пролетел половину камеры и воткнулся головой в мягкий живот Бешеного, после этого Бешеный захрипел и забулькал, а Захар обнял его и потряс за плечи:

— Хорошо тебе, Бешеный, никто тебя не обижает, лежишь себе и лежишь.

Мальчик напрягся и настороженно посмотрел на угрюмого Джима. Но Джим только слегка придавил Мальчика чернотой своих зрачков, молча развернулся и ушел к просторной лежанке на втором ярусе под вентиляционной решеткой — заветной мечте каждого честолюбивого камерника, а может быть, и не каждого.

5

Мальчик тепло и уютно свернулся калачиком, хотел было подремать, но передумал и заскучал. Чтобы как-то развлечься, Мальчик долго отламывал от доски над головой тонкую щепку, потом грыз ее, пытаясь распознать невнятный вкус пыльного дерева, потом он посмотрел под ноги на старого Мосла и решил, что, пожалуй, того можно пригласить побеседовать. Мальчик нежно почесал большим пальцем правой ноги шершавый пергамент лысины похрапывающего Мосла:

— Мосол, а, Мосол?

— У?

— Мосол, откуда берутся люди?

— Чего?

Мосол тяжело открыл глаза, повернул голову к Мальчику и, не скрывая досады, посмотрел на свое бывшее место. Мальчик перехватил его слезящийся взгляд и немного пожалел:

— Да, Мосол, время идет, и сил нет, скоро следующий подросток переместит тебя еще ближе к отхожему месту, а там чуть-чуть — и дружеские объятия Бешеного.

— Чего надо?

— Мосол, почему такая несообразность жизни: смерть проста, банальна и она у всех на виду — драки, болезни, уж извини, старость, а появление человека на свет туманно и невразумительно?

— Ты не по времени задаешь глубокие вопросы, Мальчик. Ты сам — то хоть что-нибудь помнишь?

— Помню немного: сначала что-то мутное, потом я был в камере, где у меня выпали и заново выросли зубы, потом в подростковой камере, пока не стали появляться волосы подмышками и на лобке, потом здесь.

— Примерно так все и вспоминают.

Мосол взял глубокую паузу, вложил ресницы в ресницы и задышал ровно и ритмично. Мальчик вежливо ждал ответа Мосла, полагая, что тот долго раздумывает, подбирая значительные слова, но Мосол вдруг протяжно свистнул и трубно захрапел. Мальчик обиделся и гневно пнул пяткой Мосла по загривку.

— Ты что, Мосол, уснул?!

— Эх, Мальчик, Мальчик! Ты помнишь только свои детские камеры, а на самом деле существует камера, где живут специальные люди, у которых время от времени растут огромные животы, потом животы разрываются, и оттуда выходят маленькие человечки и начинают расти, пока не станут большими. А стражники сразу выходят большими, потому что они маленькими не бывают.

— И откуда ты это все знаешь, Мосол?

— Мальчик, когда ты станешь взрослым, сильным, умным, переместишься по нарам на лучшее место, занимаемое Джимом сейчас, и все будут бояться и слушаться тебя, а потом ты постареешь, станешь дряхлым, немощным маразматиком, которого подростки с пустыми головками на плечах загоняют к толчку, тогда ты успеешь многое понять и узнать, и ничто не будет для тебя тайной.

— Мосол, не заставляй меня слушать в очередной раз твою слезливую историю о тяжелом карабканье по иерархии заплесневелых нар вверх и стремительном скатывании в обратном направлении.

— Так уж и стремительном.

Мосол устал разговаривать, положил квадратный подбородок на большой, но ничего уже не значащий кулак, пустил тоненькую ниточку слюны из уголка рта и опять заснул.

6

Мальчик перевернулся на живот, поплевал на щепку и стал рисовать на полу предметы общего обихода камеры номер восемь. Когда Мальчик заканчивал рисовать обеденный стол, бесшумная тень Шрама мягко легла на рисунок:

— Твоя кривая лавка, Мальчик, уже высохла и вот-вот исчезнет.

— Меня это не расстраивает, — состояние творчества важнее результата.

Шрам присел на корточки, и между ним и Мальчиком, наверно, возник бы какой-нибудь разговор, но в это время посреди камеры завязалась веселая возня с телом безропотного Бешеного.

Сначала Прокл оттягивал щеки Бешеного длинными пальцами в различные стороны, заставляя того гримасничать в такт писклявым вопросам сожителя Прокла, голубоглазого Тироля, потом сплоченная группа Лахмоса оттеснила их и, подняв Бешеного на ноги, стала прохаживаться с ним по камере, время от времени приплясывая и дружно падая, под общий свист и хохот, затем Бешеный стал кувыркаться, стоять на голове, щекотать холодеющими пальцами спящих камерников и делать другие шалости, нашептываемые прозрачной фантазией бывших друзей.

Мальчик свистнул два раза и один раз хлопнул в ладоши, конечно, не так сильно, как Жмых или Стероид, но достаточно для легкой усмешки Шрама.

— Забавно, не правда ли, Мальчик?

— Что забавно?

— То, что все те, кого Бешеный унижал и обижал при жизни, не помнят зла и прощаются с покойным нежно и с добрым юмором.

— Шрам, все хотел спросить тебя: почему ты так часто сидишь в карцере, ты как будто специально стремишься туда?

— Это единственная возможность побыть одному. Ты мне нравишься, Мальчик.

— Я помню, Шрам, ты это уже говорил.

— В этой жизни не так много вещей, Мальчик, о которых хотелось бы повторяться.

Мальчик осторожно снял со своего плеча теплую ладонь Шрама и переложил ее на прохладный затылок похрапывающего Мосла.

— Шрам, я бы не хотел, чтобы наши отношения приобрели более конкретную форму.

— Я буду ждать, Мальчик.

— Жди.

Шрам легонько провел пальцами по щеке Мальчика и исчез в глубине камеры.

Басовитый хохот веселящейся толпы поднялся на пару октав выше, клубок тел сплелся теснее, материя трещала по швам, рубахи и штаны не успевали впитывать пот, пальцы дрожали, глаза застилала масляная пленка, ноздри трепетали, сухие языки облизывали истрескавшиеся губы, горячее дыхание обжигало холодные плечи, и быть, без сомнения, групповой некрофилии, но отрезвляющий, как ведро холодной воды, чуть слышный звук перебора ключей, заставил потерявших рассудок обрести его. В мгновение посреди камеры остался стоять только взлохмаченный, измятый, разодранный Бешеный, да и он быстро уронил уставшую голову на грудь, подогнул колени и, нелепо подмяв под себя руки, ткнулся в пол.

7

Кирпич широко распахнул дверь, рванулся в камеру, но, вдруг вспомнив, что с ними охранник Младший, неуклюже прижался к косяку и до побагровения втянул живот. Маленький, худенький Младший откинул в бок огромную копну желтых волос и медленно прошел мимо Кирпича к бесформенному телу Бешеного. В абсолютной тишине Младший очень пристально стал рассматривать тяжелые балки, углы в тенетах, трещины в стенах и большие желтые фонари в потолке, когда же рядом выросли Кирпич и Ноль, загородив часть пространства, переместил все внимание на аккуратно подстриженный ноготь большого пальца.

— Труп находился в данном положении? — шепотом спросил Младший.

Кирпич открыл рот и сильно выпучил глаза. Ноль тихонько кашлянул в кулачок:

— Немного изменился угол изгиба локтевого сустава.

— А почему не выставили охрану?! — Младший так сильно взвизгнул, что некоторые камерники шарахнулись назад, Мальчик прикусил щеку, а Кирпич и Ноль впали в бледно — серое полуобморочное состояние.

Младший настороженно помассировал свое горло и опять перешел на шепот:

— Мне что, доложить о вашем поведении надзирателю и оставить вас наедине со следующими за этим последствиями?

Кирпич и Ноль закосились друг на друга, с трудом сдерживая желание куда-нибудь убежать, а Луст, зажав двумя пальцами нос, крикнул:

— Давай докладывай!

Кирпич и Ноль хотели тут же броситься на поиски нарушителя, но спрашивать разрешение у Младшего они постеснялись, поэтому Кирпич только грозно оттопырил нижнюю губу, а Ноль свел к переносице маленькие, но чрезвычайно лохматые брови.

— Виновных найти, труп убрать, а разговор мы еще продолжим.

Младший развернулся на огромных каблуках, свесил желтую копну волос набок, зашевелил губами и пошел к выходу, где его чуть не сшиб Кирпич, запоздало распахнувший перед ним дверь.

8

Когда дверь за Младшим закрылась, кровь постепенно стала возвращаться к лицам Кирпича и Ноля, они замахали дубинками, громко закричали и построили всех камерников в длинную изгибающуюся цепочку.

Кирпич и Ноль шли вдоль цепочки, останавливались возле каждого, и Кирпич задавал строгий вопрос:

— Ты?!

Если спрашиваемый в ответ четко не говорил «нет» и не смотрел оловянным взглядом, то считалось, что он во всем признался, и Ноль предлагал ему отойти в сторонку.

Виновных и невиновных оказалось примерно поровну, поэтому Ноль и Кирпич оказались в некотором замешательстве — достойных много, а количество наказаний ограниченно. Конечно, если хотя бы признавшихся оказалось значительно больше непризнавшихся, тогда можно было бы решить, что понурое большинство — слабовольные обманщики, а стойкое меньшинство — коварные хитрецы, научившиеся всякими приемчиками избегать возмездия, и наказать последних, а так — одно недоумение.

— Ну что, а?

— А что, я не знаю что.

— Может быть, как-нибудь по-другому чего-нибудь?

— Да, ну, а как?

— Ну, там это… э… ну не знаю…

Ответ нашелся быстро и просто в виде растянувшегося на полу Захара, которому под колено дал хулиган Луст.

— А ну хватай труп и пошли!

Захар было захныкал, но Ноль и Кирпич показали ему два огромных красных кулака, и Захар передумал безрезультатно дискуссировать, поднял на плечи равнодушную тяжесть Бешеного и, неуверенно ставя ногу, пошатываясь, пошел к выходу.

— Я же наоборот свидетель.

— Тащи, мерзавец!

9

— Интересно, что сделают Захару?

— А что там делать — в карцер и назад к нам в камеру.

— Нет, Брондз, могут и в другую камеру перевести.

— Могут… Могут, вообще, расстрел назначить.

— Стероид, а что такое расстрел?

— Откуда я знаю, Мальчик, — кажется, дубинками забивают до смерти.

— Какие дубинки! Ведут, ведут длинными коридорами, потом открывают дверь и летишь вниз на острые ножики!

— Руки и ноги отрывают, зубы выбивают и дают большой круглый сухарь — лижешь его, лижешь, а откусить не можешь — так с голоду и умираешь.

— Нет, Подрез, они кровь по капельке выпускают.

— Прокл! Прокл! Слушай, тебе говорят! Они заставляют пить воду ведрами, а сливать не дают, и мочевой пузырь разрывается!

— Защекочивают до смерти!

— Машина такая — головы рубит.

— Просто душат и все.

— Да что ты, Зуб, врешь все! Сейчас как дам!

— Мальчик, они дышать не дают, я точно знаю.

— Я тебе, Жмых, сам дам!

— Жмых, что смотришь?! Врежь ему!

— Вот и заставляют драться между собой насмерть.

— Чака, а ты куда лезешь, гад?!

— Ух ты!

10

Мосол вздохнул, погрузил костлявую пятерню в белую шерсть на груди, обнюхал свои пальцы и сказал:

— В баню поведут.

— Мосол, как ты по запаху определяешь, что настало время греметь тазиками?

— При чем тут запах, Мальчик! Мне как нос перебили в юности, так я после этого почти ничего не чую. Все дело в расчетах.

— В каких расчетах?

— Так я тебе и сказал.

— Да нужны мне твои расчеты — ни один ты чувствуешь приближение бани.

— Может, и не один, а так точно, как я, никто не предсказывает.

Мальчик сделал вид, что потерял интерес к Мослу, перевернулся на живот, достал из-за пазухи большую круглую галету, сделал губы трубочкой и стал рассматривать и крутить галету так, чтобы Мосол мог вполне точно определить значение предмета в руках Мальчика.

— Мальчик, ты воображаешь, что мои знания можно променять на эту несчастную галету?

— Воображаю, Мосол.

— Воображай дальше.

— Буду, только бы ты, Мосол, раньше времени не захлебнулся от обильного слюноотделения.

— Ничего, не захлебнусь, — сказал Мосол и проглотил уже накопившуюся влагу.

Мальчик сначала хотел подождать, когда Мосол, некоторое время поворочавшись на своем месте, все выложит сам, но увидев сгорбленную фигурку Колпака, шаркающего к отхожему месту, решил ускорить ожидание.

— Нет, Мосол, я передумал: я отдам галету Колпаку — он старенький, немощный — пусть радуется.

— Ну-ну.

Мальчик оценил неуверенную усмешку Мосла и твердо пополз из—под нар в направлении Колпака. Мальчик уже почти выбрался на открытое пространство и даже почувствовал некоторую тревогу — не слишком ли быстро он ползет, а то, как повезет ни с того ни с сего плохо соображающему Колпаку, но дребезжащие нервы Мосла не выдержали, и маленькая ступня Мальчика оказалась в его объятиях:

— Ладно, давай свою галету, все равно скоро умирать — пусть хоть что-то булькает в твоей пустой кастрюле. Видишь на дощечке маленькие крестики слева — это количество больших приемов пищи, как десять крестиков набирается, будет баня, — ставим справа один крестик побольше, как этих крестиков наберется шесть — будет стрижка, если девять — смена одежды, — ставим справа крест еще больше, когда будет их два — дадут теплую одежду, потому что в камере холоднее станет, а еще через два, опять легкую дадут. Я еще что придумал: по большим крестам жизнь отмерять и события всякие интересные запоминать — вот Бешеный, например, прожил в нашей камере сто двадцать восемь больших крестов, он, когда к нам пришел, сразу почему—то расстроился, сцепился с длинным Гоцем и прокусил ему шею — у того вся кровь — то и вытекла, ха-ха! Ну, давай свою галету!

— Возьми.

Мосол набил рот, засиял и спросил:

— Ну, как?

— Производит впечатление, что может быть более поразительным, чем возможность просчитывать жизнь назад и вперед, превращая пыльную тягомотину в стройные ряды красивых и ровных крестиков — нисколько не жалко галеты, ну разве что чуть-чуть.

Спокойно загремели ключи, и неспешно защелкал замок, Мосол кивнул в сторону звука:

— Ну, что я говорил — сейчас в баню всех отправят.

В камеру зашли двое новеньких: тщедушный подросток и довольно жилистый взрослый.

— Мосол, по—моему, ты просто так сожрал галету.

Мосол быстро запихнул в рот остатки галеты и без удовольствия проглотил:

— Ничего не просто так…

Окошко в двери отворилось, и раздатчик Ротербанд, с опозданием надув щеки, сипло крикнул:

— В баню готовсь!